Читаем без скачивания Сотворение мира - Гор Видал

Я рассказал о безупречной верности Аместрис ее мужу Великому Царю, о ее героическом поведении во время его убийства, о ее предусмотрительности и уме, проявленных в борьбе за трон для сына.

Эльпиниса пришла в восторг:

— Мне надо было стать персидской дамой. Очевидно: в Афинах я пропадаю зря.

Каллий был неприятно удивлен:

— Ты и так слишком свободна. Не уверен, что даже в Персии найдется женщина, которой бы позволяли возлежать на ужине рядом с мужчинами, распивать с ними вино и вести кощунственные речи. Тебя просто заперли бы в гареме.

— Нет, я водила бы в бой войска, как эта — как ее звали? — из Галикарнаса. Артемизия? Вы должны приготовить ответ Геродоту, — обратилась она ко мне.

— И рассказать нам обо всех ваших путешествиях, — добавил Каллий. — Обо всех восточных странах, что вам довелось повидать. Торговые пути… Это действительно может оказаться весьма полезным. Как добраться, например, до Индии и Китая.

— Но важнее торговых путей теории о сотворении мира, которые вы там узнали.

Нелюбовью к торговле и политике Анаксагор отличается ото всех остальных греков.

— И вы должны записать учение вашего деда Зороастра. Всю жизнь слышу о Зороастре, но никто мне так и не объяснил, кто он такой и что он в действительности считал природой всего сущего.

Последовавшую дискуссию оставлю Демокриту записать самостоятельно. Я запомнил лишь, что Каллий, как и следовало ожидать, объявил о своей вере во всех богов. А иначе как же ему удалось трижды победить на Олимпийских играх в гонках колесниц? Впрочем, он ведь носитель факела на Элевсинских мистериях Деметры.

Эльпиниса придерживалась учения скептиков. Она любит очевидность, то есть ей нужны убедительные аргументы. Для греков в словах важна лишь убедительность. Они мастера так подбирать слова, что совершенно немыслимые вещи звучат правдоподобно.

Как всегда, Анаксагор держался скромно. Он говорит как «просто любопытствующий». Хотя этот упавший с неба камень подтвердил его теорию о природе Солнца, Анаксагор после этого стал еще скромнее, поскольку «так много еще осталось узнать!».

Демокрит спрашивал его о пресловутых частицах, которые всюду и которые невозможно увидеть.

После третьей чаши разбавленного вина Анаксагор сказал:

— Все в мире есть сочетание и разделение вечно существующих частиц. Ничто создать невозможно и уничтожить тоже ничего нельзя.

— Конечно, — заметил я. — Ничто — оно и есть ничто и не существует по определению. Естественно, его нельзя создать.

— Слово «ничто» неудачно? Тогда скажем «все». Представим все как бесконечное множество мельчайших частиц, которые и составляют все сущее. Тогда во всем есть все.

— В это поверить гораздо труднее, чем в то, что, скорбя по своей дочери, Деметра спускается в царство Аида и забирает с собой весну и лето, — сказал Каллий и забормотал молитву, как приличествует высокому жрецу на Элевсинских мистериях.

— Я не сравниваю, Каллий. — Анаксагор всегда очень тактичен. — Но ты ведь признаешь, что в миске с чечевицей нет ни одного волоса.

— Будем надеяться, — вставила Эльпиниса.

— А обрезков ногтей? Осколков костей?

— Я согласен с моей женой. То есть надеюсь, что никакие из названных предметов не смешались с чечевицей.

— Прекрасно. Я тоже согласен. Мы также согласимся, что как ни рассматривай зернышко чечевицы, в нем нет ничего, кроме самого зернышка. То есть в нем нет человеческих волос, костей, крови и кожи.

— Определенно нет. Но сам я все равно не люблю чечевицу, как и всякую крупу, впрочем.

— Это потому, что Каллий на самом деле пифагореец, — заметила Эльпиниса.

Пифагорейцы запрещают членам своей секты есть любые семена, так как те содержат переселяющиеся человеческие души. Это индийское воззрение каким-то образом подхватили пифагорейцы.

— Не в том дело, просто я не очень хорошо вижу.

Каллий счел, что пошутил.

— Если человек будет питаться одной чечевицей, — настаивал на своем Анаксагор, — и невидимой влагой, у него все равно будут расти волосы, ногти, кости, сухожилия. Таким образом, все составляющие человеческого тела как-то присутствуют в чечевице.

Остальную часть беседы, интересной и поучительной, Демокрит запишет для себя, не для меня.

Каллий с Эльпинисой ушли первыми. После их ухода Анаксагор, подойдя к моему ложу, произнес:

— Я некоторое время не смогу приходить к вам. Вы понимаете…

— Мидофильство?

Греки называют мидофилами тех, кто благоволит к персам и их собратьям мидийцам.

— Да.

У меня это вызвало скорее раздражение, чем тревогу.

— Эти люди не могут трезво взглянуть на вещи. Не желай Великий Царь мира, я не был бы послом в Афинах, а командовал войском.

Сказав это, я поступил не очень мудро. Сказалось вино.

— Перикл популярен. Я его друг. К тому же я приехал из города, когда-то принадлежавшего Великому Царю. Так что рано или поздно меня обвинят в мидофильстве. Ради Перикла я надеюсь, что это случится не скоро.

Совсем молодым Анаксагор сражался при Марафоне на нашей стороне. Мы никогда не касаемся этого эпизода в его жизни. В отличие от меня, у него нет ни малейшего интереса к политике. И поэтому его непременно используют, чтобы насолить Периклу.

— Лучше будем надеяться, что обвинение минует вас, — сказал я. — Иначе они приговорят вас к смерти.

Анаксагор издал короткий вздох, что можно было истолковать как смешок.

— Путь в царство Аида одинаков, где бы и когда бы ты его ни начал.

Тут я задал самый беспощадный из греческих вопросов, впервые сформулированный не слишком трезвым и рассудительным автором «Персов»:

— Не лучше ли человеку вообще не рождаться?

— Разумеется нет, — последовал мгновенный ответ. — Стоит пожить хотя бы для того, чтобы изучать небо.

— Я, к несчастью, его не вижу.

— Тогда чтобы слушать музыку. — Анаксагор никогда не теряет темы. — Все равно Перикла обвиняют в том, что за восстанием в Эвбее стоят спартанцы. Так что нынче врагом Афин выступает Спарта, а не Персия. — Анаксагор понизил голос до шепота: — Когда я сказал стратегу, что пойду вечером сюда, он попросил извиниться перед вами. Он хочет как-нибудь принять вас, но за ним постоянно следят.

— Такова афинская свобода.

— Есть города и похуже, Кир Спитама.

Уже когда он направился к выходу, я спросил:

— А где были эти мельчайшие частицы до того, как разум привел их в движение?

— Везде.

— Это не корректный ответ.

— Возможно, но и вопрос не был корректен.

Я рассмеялся:

— Вы напомнили мне одного мудреца, которого я встретил на Востоке. Когда я спросил его, как возник мир, он дал невразумительный ответ. На мое замечание, что в его ответе нет смысла, он сказал: «Бессмысленные вопросы предполагают соответствующие ответы».

— Мудро, — неуверенно заметил Анаксагор.

— Но почему, по какой причине разум привел их в движение?

— Потому что такова внутренняя природа разума.

— Это можно доказать?

— Доказано, что Солнце — это камень, столь быстро вращающийся, что загорелся. Раньше оно должно было где-то покоиться, иначе к настоящему времени уже сгорело бы, как тот кусок, когда упал на землю.

— Тогда почему вы не можете согласиться со мной, что разум, приведший все частицы в движение, принадлежал Мудрому Господу, чьим пророком был Зороастр?

— Вы должны больше рассказать мне о Мудром Господе и что он говорил вашему деду. Возможно, Мудрый Господь и есть тот разум. Кто знает? Я не знаю. Вы должны рассказать мне о нем.

Анаксагор показался мне очень любезным. Он не торопится с выводами, как большинство софистов. Я подумал о своем родственнике Протагоре. Он обучает юношей так называемой морали, и они платят ему за обучение. Он богатейший софист в греческом мире — так говорят другие софисты, а уж им ли не знать.

Много лет назад я встретил Протагора в Абдере. В один прекрасный день он пришел в дом к моему деду, принес дрова. Это был симпатичный молодой человек с живым умом. Позднее он каким-то образом получил образование. Не думаю, что ему помог дед, хотя и был очень богат. Протагор не появлялся в Афинах уже несколько лет. Говорят, он дает уроки в Коринфе — городе, переполненном вольнодумными и нечестивыми молодыми бездельниками, как считают афиняне. Демокрит восхищается нашим родственником и предложил мне прочитать одну из его многочисленных книг. Я отказался от такого удовольствия. Хотя не прочь встретиться с этим человеком снова. Перикл тоже обожает Протагора.

Не считая одной короткой встречи со стратегом, я больше ни разу не был в той части города, где живет Перикл. И потом, как вчера вечером сказал Анаксагор, за Периклом всегда следят. Хотя он фактический правитель Афин, его тем не менее могут обвинить на собрании в мидофильстве или атеизме — или даже в убийстве своего политического наставника Эфиальта.