Читаем без скачивания Неизбежность - Олег Смирнов

3

Он подсел ко мне и, шевеля пальцами ног с отросшими ногтями, с неодобрением наблюдая за ними, сказал тенористо, врастяжку:

— Товарищ лейтенант, привыкаете к тутошней температурке?

— Сразу не привыкнешь, старшина.

— Не поверите, товарищ лейтенант, вроде я помолодел, переехамши госграницу. И не предполагал, что так воздействует… Отбарабанил я туточки подходяще, в молодые-то годы… Вообще послужил в армии! Можно сказать, полжизни провел обутым, одетым. Одетый сплю хорошо, фуражку на лицо — и порядок. А разутый, раздетый, бывало, не засыпал… Сомневаетесь? Нет? Действительную я зачинал служить в Забайкалье, края сходные с монгольским степом. И там и здесь тарбаганы, ковыли да солончаки…

Степ — он, а не она, так говорят казаки, и я подумал, что Колбаковский-то со Ставропольщины, возможно казачьего роду.

Он продолжал:

— В Забайкалье на разъездах — войска, войска. Нынче там Тридцать шестая армия дислоцируется… Так, значится: отслужил я действительную, заарканили на сверхсрочную. Заарканили — для красного словца, к армейской службе я приклеился. Не отклеишь! Уважаю! В стрелковой дивизии ротным старшиной т япул лямочку, а после в Монголию перевели, в Семнадцатую армию, нынче ее сдвинули вправо… Аккурат под Новый год прибыл в Баяи-Тумэпь. Все как в разлюбезном Забайкалье: землянки, морозы под полсотпю, тумаи-"давун", давит под дых, спасу нет, снега тоже нету и елок праздничных нету, потому как не растут елочкипалочки в степу… Сперва на продскладе кантовался, через полгодика в артполк попал.

"Значит, на продскладе он служил до воины, — подумал я. — А мне кто-то говорил, дескать, всю войну сшивался возле круп да масла. Наврали… Кто? Не помню. Но поверил, теленочек…"

— Служил — не тужил. И тут закипела Великая Отечественная. "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…" Помните ту песню? Пел со всеми, и ажио мороз по коже: туда бы, на запад! Подал рапорт; добровольцем на фронт… Знаете, мало кого посылали из Монголии на фронт, а мою просьбу уважили. Подвезло! Да не совсем…

— Что так? — прервал я.

— Да так… — протянул Колбаковский, которому приятна моя заинтересованность. — Видите ли, товарищ лейтенант, как оно скособочилось-то… До передовой не доехал, по врагу не выстрелил…

Довезли нас ажник до Тулы чин чпнарем, а туточки налетели стервятники, разбомбили, расстреляли эшелон вдрызг. Мне влепило осколком в плечо, чуток лапы не решился…

— А я и не ведал. Что ж вы раньше не рассказали?

— Не было повода.

Мне почему-то стало неловко, будто из-за моей именно черствости старшина не поделился прежде. Я пробормотал:

— В госпиталь попали?

— Само собой. Потартали меня от Тулы-оружейницы обратно, на восток. В свердловском госпитале проканителился полтора месяца, а оттудова куда, вы думаете? Снова на фронт? Снова в Монголию! Как поется, судьба играет человеком… Уж как я пи рвался, попал на фронт только в январе сорок пятого. И то целая история…

— Какая? — Интерес у меня повышенный, чрезмерный.

— Такая, товарищ лейтенант… Обскажу, слухайте… В феврале — марте сорок второго в армию зачали призывать девиц, едрп твою качалку! И меня угораздило попасть старшиной зенитной батареи, где один женский пол! Комбат мужик да я, остальные бабье, девицы то есть… Ох и нанервпичался с ними! Чуть что — обиды, слезы, слова резкого не скажи, а бранное позабудь, иначе истерика. И жалел их, и злился… А построения! На вечерней поверке все в наличии, на утреннем осмотре кого-то недосчитаешься… Погуливали иные, мужиков-то вкруг в избытке… Кровь-то молодая, горячая, и голодуха не удержит, и старшина…

"Когда кровь горяча, никто не удержит, — подумал я. — По себе сужу".

— Но бог смилостивился, — сказал старшина и раскрыл в улыбке металлические зубы. — Перевели меня в пехоту, к мужикам. Как положено, занятия, караульная служба, рытье укреплений. Всю Монголию ископали по границе, чтоб японца встренуть, ежли попрет… Вкалывали будь-будь, а харчевались по какой норме? Хоть с осени сорок первого Забайкальский округ превратили во фронт, про то я уже сказывал в эшелоне, питание было тыловое. Триста шестьдесят граммов хлеба в сутки, супец-рататуй, вода, заправленная водичкой, ни картошки, ни капусты не выловишь… И приметьте, товарищ лейтенант: Семнадцатая армия отстреливала для фронта диких коз, были такие охотничьи команды.

Не для Забайкальского фронта, он хоть и прозывался фронтом, да не воевал, а для западу. Все, до грамма, на запад, себе ни кусочка, с этим было ой как строго… Едешь, бывало, по степу, а сопка белая, кажется — снег, но то стадо коз, серо-белые козочки, побили их для фронтовиков, побили… Да, сами голодовали нормально. И не всяк выдерживал: пузо сосет, еще и цинга стала цепляться. Всяк рвался на запад, потому патриот, в бой хочет. А также потому: голодуха изводила. Иные рассуждали: в бою убьют, так слава, а тут подохнешь, как собака. Несознательность, конечно.

И сбегали некоторые, лезли в эшелоны, что уходили на запад. Их ловили, отправляли в штрафные роты. Штрафников же направляли — куда? — на запад, в бой! И вот эти — кто? — герои пишут опосля в Монголию: как вы там, тарбаганы, все еще копаетесь в земле, строите доты-дзоты, хлебаете баланду, коптите небо, а я уже побывал в боях, судимость снята, представлен к правительственной награде, чего и вам желаю, бывший ваш товарищ по тыловой норме… Однако же терпение у командования лопнуло, и таких патриотов, таких ловкачей зачали отправлять не в штрафные роты, а в Читинскую тюрьму! Был приказ командующего Забайкальским фронтом генерал-полковника Ковалева, нам зачитывали… Про Забайкальский фронт хохмили: тыловой фронт. Доложу вам, товарищ лейтенант: тыловой не значит мирный. Воевать не воевали, по Квантунская армия нависала над нами, как гора: глядишь — обвалится войной, у-у, самураи, банзай, император Хпрохито, черти б вас съели! И территорию монгольскую обстреливали ружейно-пулеметным огнем, и у границы крупные части концентрировали, как перед наступлением, — у нас, само собой, боевая тревога, неделями не выходили из траншей. Помотали пас! И мотали тем сильней, чем дальше немец продвигался. Опосля сталинградского разгрома поутихомирились, но гадости свои продолжали…

— Скоро, товарищ старшина, Забайкальский фронт не будет тыловой, — сказал ефрейтор Свиридов.

Я-то предполагал, солдаты дремлют. А они, видимо, прислушиваются к рассказу Колбаковского. Что же, пусть послушают, это им не бесполезно.

— Очень может быть, хотя оно и не нашего ума дело, — вежливо и строго, как в былые времена, ответил Колбаковскпй. — Но должен, товарищ Свиридов, сделать тебе внушение: без спросу в разговор старших встревать не положено.

Свиридов крутанул головой, снизу вверх глянул на старшину, промолчал. А Толя Кулагин бойко сказал:

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться к товарищу старшине? Товарищ старшина, разрешите задать вопрос?

— Задавай, — сказал Колбаковский прежним тоном.

— Вы давеча обещали рассказать целую историю, как на фронт попали, в сорок пятом… Расскажете?

— К тому иду. Экий ты нетерпеливый, товарищ Кулагин.

— Виноват, товарищ ел аршина! Исправлюсь!

Виноват? Глаза у Кулагина — и карий и серый — не виноватые, а, пожалуй, с иахалипкой. Колбаковский пошевелил пальцами и сказал:

— Докладал же: харч не соответствовал, хлеба в обрез, приварку никакою, зелени и в помине… Чтоб нас поддержать, чтоб не кровенились десны, нам выдавали кружку дрожжей да перышко черемши, дикого луку… А десны все одно кровенились, зубы шатались, выпадали. С цингой-то я и угораздился в госпиталь окружной… тьфу ты, фронтовой в Чите. Во, теперь металл в пасти. — Колбаковский разинул рот передо мной, как перед зубным врачом. — В Чите опять подвезло: из выздоравливающих формировали команду — и на запад! Даешь Берлин! Меня сподобило на Третий Белорусский, с вами, товарищ лейтенант, вместе, значится…

"Вместе, — подумал я. — Вместе воевал и буду воевать с Колбаковским и со всеми остальными, а как же мало знаю о пих!

Нелюбопытство, черствость?"

— Товарищ старшина, и это вся история? — спросил Кулагин.

— Вся, чего же размазывать, — ответил Колбаковский.

— А говорили: целая история… Тогда снова разрешите спросить, товарищ старшина? Насчет девах-зенитчиц вы обсказывали…

Вас было двое мужиков на батарее, и как же вы от соблазна удерживались? Выбирай любую…

— Глупости спрашиваешь, товарищ Кулагин. Потому глупости, что у настоящего армейца служба превыше всего, на любовные шуры-муры и прочее баловство на фронте времени не было.

И потом прикинь: как бы данная ситуация выглядела, если б мы зачали с подчиненными путаться, то есть жпть? Соображаешь?

Любвями надо заниматься на досуге…

Толя Кулагин — мне показалось, пристыжепно — приумолк, а я вспомнил, как в эшелоне, нежась на раструшенном сенце, старшина Колбаковский поддерживал солдатские вольные беседы на женские темы, как говаривал: "Штурмовать баб не потребуется, сами будут падать к нашим стопам!", и как глазки его маслянисто блестели. Ну, то было в дороге, в безделье, чего тут поминать, нынче предстоит дело. Война предстоит. И коли так, то правильно: служба, подготовка к боям, а лишнее отметай. Разве что в мыслях можешь оставить. Про себя. Для памяти.