Читаем без скачивания Единокровные - Виктор Михайлович Зимин

них, помахивая руками и приговаривая: «Кыш, кыш». Они отбежали в сторону, уселись метрах в десяти и там остались. Я вернулся к рыжему. Он уже съел колбасу и принялся за сыр. Погладить себя он не дал. Я не стал настаивать и вошел в дом. Из окна мне видны были кошка с котенком. Как только дверь за мной закрылась, они тут же устремились к рыжему. Я вышел, не давая им приблизиться, и шугнул уже серьезнее. Теперь я проводил их до забора и за забор и постоял тут некоторое время, пока они не ушли. Оглянувшись, увидел рыжего, отошедшего от миски, он уже позавтракал. Я широко открыл дверь в дом и пригласил его войти, но он не пожелал. Примерно за неделю мы сблизились. Он стал заходить в дом, но остаться на ночь согласился только примерно через месяц. А полное его доверие я заслужил не раньше чем через полгода, после суровой в тот год зимы. Из всего этого я заключил что детство у него было трудное.

Назвал я его сразу и имя тут же приклеилось, он привык к нему моментально, за день, может, за два. Почему Апельсин, не знаю; кроме «апельсиновой» масти, было в нем еще что-то, что незримо радует нас в этом солнечном «яблочке». Апельсин», говорю я. «Мяу», отзывается Апельсин. Могу повторить, он снова скажет свое спокойное «Мяу», он понимает – мы общаемся. Нормально. Он всюду со мной здоровается, где бы ни увидел. Вместе утром выходим из дома во двор. Я крутнулся по делам, через пять минут мы снова встречаемся. Апельсин обязательно скажет «Мяу». «Мы же только что виделись», говорю я. Он снисходительно меня разглядывает. В его взгляде я читаю: «Приличные, воспитанные люди, такие как я, Апельсин Великий Охотник, должны здороваться всегда, когда бы ни встретились». «Поня…а…тно», говорю я, пристыженный. И то правда, почему бы лишний раз не пожелать друг другу здравствовать. Из нас двоих себя он считает старшим. Он постоянно меня учит и многому уже научил. Но от меня он тоже кое-чему научился.

Его трудное детство сказалось на его привычках. Все съестное, что находилось в пределах его досягаемости, он считал своей собственностью и немедленно принимался это доказывать. Поначалу даже на полках ничего нельзя было оставить. Кроме Апельсина, в доме есть еще один житель, стафф-терьер Мерлин. Могучий пес около 40 кило весом, тигрового неярко выраженного окраса, высота в холке 55 см, сильный как лошадь. Обеденный стол у меня низкий, полметра в высоту. Голова Мерлина над столом, он видит все, что на нем есть во время обеда: мясо, сыр, колбаса..; все так аппетитно пахнет и так соблазнительно выглядит. Но он молча сидит в полуметре, молча на все это смотрит и время от времени сглатывает слюну. Можно спокойно уходить и заниматься своими делами, он будет так же молча ждать и со стола никогда ничего не возьмет. Это кровь, голубая кровь сотен поколений, вырастившая в нем благородство и воспитавшая хорошие манеры. Не помню даже, чтобы я его учил. Ему достаточно спокойным голосом сказанного «нельзя», он тут же знает, что чего-то нельзя – того, этого.., лишь бы он понял, к чему запрет относится.

Не то Апельсин. Вот как всё было на первых порах. Подошло время обеда, Апельсин тут как тут. Я накрываю на стол. Не успел я отлучиться, чтобы принести хлеб или налить молока, как он уже на столе. Я беру его за шиворот, выношу на улицу и забрасываю метров на пять. Если делать это спокойно, аккуратно и беззлобно, вреда ему от его недолгого пребывания в воздухе в свободном полете никакого. Приземлившись, он отряхивается и, не оглядываясь, уходит. Что нельзя ничего брать со стола или расхаживать по нему во внеобеденное время, Апельсин понял сразу, но отучиться быстро было выше его сил. Несколько раз урок пришлось повторять, в последний раз – совсем недавно, я уж и думать об этом забыл, года два прошло со времени его последнего срыва. Теперь Апельсин повторил свой сеанс воздухоплавания и, как всегда, ушел. После завтрака я вышел из дома, собираясь заняться делами. Апельсин обычно охотился до обеда, а потом спал во дворе на виду. На этот раз он был недалеко, метрах в 15, за забором. «Странно», отметилось у меня в мозгу далеко в закоулках, но я не придал этому значения. «Мяу», крикнул Апельсин и устремился прямо ко мне. Юркнул в ноги и принялся о них тереться и урчать, расхаживая по кругу. «Мириться пришёл,» – догадался я. «Ну что, будешь еще?» – «Не буду –не буду – не буду», клялся Апельсин. И хотя все звучало в форме его обычного «мяу», мы очень даже хорошо друг друга понимали. «Ладно», говорю я, «подожди здесь». Я вынес ему кусочек сыра, он его слопал, весело на меня глянул, крутнув хвостом, сделал резвый скачок и отправился по своим охотничьим делам. Инцидент был исчерпан. И все же нужно быть снисходительным и не забывать об этом «трудном детстве». Обычно я о нем помню и, чтобы лишний раз Апельсина не провоцировать, стараюсь не оставлять ничего съедобного в местах, ему доступных.

Апельсин никогда не бывает голодным. Наши с ним завтраки-обеды-ужины это просто уклад жизни. Если говорить о сытости, он спокойно обошелся бы и без них. Но не обходится. Ему, как и мне, недостает наших немногословных разговоров и прочих знаков внимания. Он ждет, чтобы его покормили с руки; это может быть просто размоченный в воде сухарик, что чаще всего и бывает. Но, конечно, не откажется ни от сыра, ни от колбасы или рыбы, хотя особой разницы в реакции на колбасу и сухарик я не замечал. Общение для него важнее. Он его ценит и не бывает неблагодарным. Кроме мышей, всю свою добычу, включая крупную и тяжелую, он всегда тащил ко мне и расправлялся с ней у меня на глазах. Поначалу я думал, что в нем говорит обычное тщеславие, вот, мол, какой я Апельсин Великий Охотник. Но потом понял, что это не главное – он со мной делится, это его форма благодарности за то, что нам так уютно и безбедно живется вдвоем. Хотя, конечно, ему нравились мои охи, ахи и прочие восторги, но он принимал их как должное, он знает, что этого заслуживает.

Его охотничьи подвиги действительно достойны восхищения. Мыши для него «семечки» – молниеносный бросок, и он уже с ней, полумертвой, играет: шевелит лапой, сидит в стороне, наблюдая, как