Читаем без скачивания Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями - Борис Носик

Ну, это все было позднее, а пока что ждали прелестного мальчика и любимца семьи новые приключения и новые впечатления. Как и многие дворянские дети, был Жуковский с самого рождения записан в пехотный полк, где служил некогда его отец, — в Нарвский полк, стоявший в Кексгольме. Не дождавшись школьных успехов Васеньки, бабушка согласилась с мнением майора Посникова, что надо мальчонку свезти к месту службы — а вдруг ему понравится, тоже ведь карьера, не хуже всякой. Майор сам и повез мальчонку.

Васенька пробыл в полку несколько недель, и ему там очень понравилось. Из девчачьей компании он попал сразу в общество молодых неженатых офицеров, но и здесь к добродушному и любопытному мальчонке все отнеслись с симпатией. Позволив себе однажды вмешаться в литературную беседу, он поразил всех начитанностью, незаурядной своей памятью и знанием стихотворных текстов. Но по большей части он все же молчал при беседах взрослых. Однако, услышав однажды, как молодые офицеры обменивались впечатлениями о приятном посещении провинциального дома терпимости и о качествах «девочек», Васенька оживился вдруг и сказал ностальгически, что у тетеньки Варвары в доме очень много девочек. Офицеры смолкли пристыженно и снова заговорили об этом лишь тогда, когда Васенька отправился спать.

— Как это неосторожно, господа, было затевать подобный разговор при мальчике, — сказал молодой поручик Киселев.

— Не тревожьтесь, он ровным счетом ничего не понял… — сказал майор Зайцев. — И не оттого, что мал. Просто обладает нетронутой чистотой души.

— Жизнь отучит… — сказал поручик с горечью.

— Вовсе не обязательно, — задумчиво проговорил майор. — Иные на всю жизнь сохраняют подобную диспозицию, и даже долгая жизнь не меняет их характера…

Тем временем, растревоженный воспоминаньем о доме, Васенька сел за письмо маменьке (на счастие, дошло оно в невредимости до наших дней):

«Милостивая государыня матушка Елизавета Дементеевна! Я весьма рад, что узнал, что вы, слава Богу, здоровы: что ж касается до меня, то и я также, по Его милости, здоров и весел. Здесь я со многими офицерами свел знакомство и много обязан их ласкам. Всякую субботу я смотрю развод, за которым следую в крепость. В прошедшую субботу, пошедши таким образом за разводом, на подъемном мосту ветром сорвало с меня шляпу и снесло прямо в воду, потому что крепость окружена водою, однако по дружбе одного из офицеров ее достали.

Еще скажу вам, что я перевожу с немецкого и учусь ружьем…

Также, милостивая государыня матушка Елизавета Дементеевна, имею честь поздравить с праздником и желаю, чтоб вы в оной провели весело и здорово… Недавно у нас был граф Суворов, которого встречали пушечною пальбою со всех бастионов крепости. Сегодня у нас маскерад, и я также пойду, ежели позволит Дмитрий Гаврилович… У нас здесь, правду сказать, очень весело: в Крещенье была у нас Иордань, куда ходили с образами, и была пушечная пальба, и солдаты палили из ружей. В прочем, желая вам всякого благополучия, остаюсь навсегда ваш послушный сын Васинька».

— Вот и славно, что пишет, — сказала Марья Григорьевна, — вот и славно…

— Больно что-то ему весело, — сказала Елисавета Дементьевна озабоченно, — одним немецким и был занят.

У себя во флигеле она долго держала перед глазами сыновнее письмо, пока не заметила длинный чернильный след от своей слезы на бумаге. Ей подумалось, что не надо его бранить, что вон Марья-то Григорьевна ему все прощает… А ночью ей вдруг приснились Бендеры. Она глядела с городской стены, а внизу к городским воротам шли с примкнутыми штыками русские солдаты. Им вслед, отставая, спотыкаясь о камни, шел Васенька. Сердце у нее сжалось. Она подумала, что отсюда, из крепости, вдруг могут выстрелить в сторону русских. Потом вспомнила, что и по крепости тоже скоро начнут стрелять. И когда началась пушечная пальба, она вспомнила отчего-то, что Марья Григорьевна в доме одна, — и проснулась…

— Очаровательный мальчонка, — сказал поручик Киселев. Он был поклонник «Бедной Лизы» и считался в полку большим философом. — Как жаль, что эти доверчивость и чистота изживаются опытами жизни…

— Совершенно необязательно, — привычно возразил майор Зайцев, задумчиво глядя на длинный чубук своей трубки. — У меня был в училище друг, по которому ясно было, что никаким опытам было не выбить из него такой, знаете ли, господа, открытой души. Все его любили, да-с, любили… Иные считали глуповатым, недалеким. А он прожил короткую и прекрасную жизнь. И никто его, между прочим, не обманул, при его простоте. Никто не обидел. Просто рука не поднялась…

— Отчего ж короткую жизнь? — спросил поручик.

— Война… — сказал майор, — слепая пуля…

Все примолкли. Майор наблюдал табачный дымок, который стягивало в жаркое пламя камина.

Увы, славным праздным и праздничным денькам Васиной службы в Кексгольме быстро пришел конец. Умерла немецкая матушка осиротевших российских чад, матушка-императрица Екатерина Великая, на русском престоле воцарился государь-наследник великий князь Павел Петрович, формально сын изведенного государыней мужа ее, императора (а точно кто скажет, чей кто сын, когда заветные и высокопоставленные ложе и лоно столь заманчивы и доступны). С повышенной сериозностью относившийся к воинскому фронту, новый государь отменил все эти детские игры с дворянской «записью в полк» еще во младенческом возрасте. Так что и Васеньке пришлось возвращаться в Тулу в теплый девчачий дом тетеньки Варвары.

Глава 3

Златоглавая

Братья и братство

То-то было радости, то-то визгу, то-то девчачьих жалобных причитаний. Еще б не причитать — вернулся Юпитер девичьих сердец остриженный наголо, лишенный прекрасных своих до плеч локонов… Однако и эти волнения были недолги — ждала их уже горечь разлуки. Обдумав все, пришла «бабушка» Марья Григорьевна (а за ней и слепо ей доверяющая и нежно к ней привязавшаяся былая «разлучница» маменька Елисавета Дементьевна) к выводу, что, как ни жаль отрывать мальчика от семьи, от дома, все же пора разбалованного девичьего кумира Васеньку учить чему ни то обстоятельно. Взгляд «бабушки», а равно и «тетеньки» Варвары обратился к Москве и к дружественному семейству Тургеневых, благородный глава которого Иван Петрович Тургенев был директором Московского университета. Так что благодаря благосклонному промыслу судьбы (а также мудрому замыслу любящей «бабушки» Марьи Григорьевны) отправился их всеобщий любимец и баловень, юный красавчик Васенька в лоно удивительного семейства Тургеневых, где ждали его покровительство патриарха семьи и дружба милых сверстников, отправился в лоно Благородного пансиона, возросшего под эгидой Московского университета, отправился в златоглавую Москву. Это был замечательный город, это была столица без двора, по определению же Карамзина — «столица российского дворянства», куда охотнее, чем в Петербург, «отцы везут детей для воспитания». Эту последнюю особенность Москвы упоминал и Батюшков, заметивший однажды, что «Москва идет сама собой к образованию, ибо на нее почти никакие обстоятельства не действуют». Однако он не просто в Москву просвещенья попал, наш совсем еще мало вкусивший от плодов науки, но начавший уже свое нравственное образование четырнадцатилетний Васенька: попал он в самый что ни на есть Университетский Благородный пансион, давший и позднее столько звезд русской культуре, а особо — словесности (от Жуковского до Лермонтова, от Грибоедова до Писарева). Случилось так, что еще в конце 70-х годов XVIII века славный поэт (и просветитель-масон) Херасков открыл подготовительные классы в университетской Дворянской гимназии. Позднее, выехав из университетского здания, что на углу Моховой и Никитской (полтора века спустя и автору этой повести довелось в тех зданиях маяться; однокашники мои, где вы?), отделившись от университета, обосновался этот Благородный пансион на Тверской, а расцвел он в директорство Антона Антоновича Прокоповича-Антонского, человека незаурядного, вдобавок еще и первого председателя Общества Любителей Российской Словесности. При всей сумбурности учебной программы и перегруженности ее науками и предметами, при явной поверхностности их преподавания, когда, по выражению поэта И. Дмитриева, «науками по губам только мазали», можно было уследить в курсах пансиона то единство направления и твердое убеждение, которое все спасало и которое в таких словах многократно объяснял достопочтенный его директор-куратор Антон Антонович Прокопович-Антонский: