Читаем без скачивания «Если», 2000 № 09 - Журнал «Если»

Мэллар кивнул:

— Вот именно!

— Но как же? — растерянно сказал Пилот. — Но как же это? Это значит, вы все нарочно заразили меня, чтоб спастись самим? А те тысячи жизней, а может быть, десятки или сотни тысяч жизней — попробуй пойми этого Интеллектора, что он имеет в виду, когда назначает индекс аж девяносто семь — те миллионы жизней для вас ничего не значат?

Ченджи конвульсивно задергался, попытавшись изобразить издевательский хохот, а Мэллар, наоборот, принял сочувственный вид и согласно закивал.

— Если бы вы знали, как я вас понимаю, — сказал он. — Это очень трудно — приучить себя не замечать всех этих индексов, не думать о тех, кого не знаешь, и заботиться только о себе, своих близких и своих друзьях. Это, я вам скажу, задача. Но есть усилия, которые просто необходимо прикладывать, если мы желаем добиться чего-нибудь в этой жизни или если мы просто хотим остаться людьми.

С других постелей раздалось мычание — кажется, одобрительное. Мэллар склонил голову в знак признательности.

— Нет! — остервенело крикнул Пилот. — Мы будем грузить синакон! И хватит об этом!

Самая большая сложность заключалась в том, чтобы уговорить бортовой интеллектор. Пилот называл его Симфотакисом, в честь дяди, известного симфодворника, да и вообще милейшего человека. Симфотакис никак не хотел покидать катер.

— Это мое тело. Вы бы тоже не согласились на полную ампутацию своего тела только потому, что кому-то не терпится полечиться.

Симфотакис не был антрофобом, бортовые интеллекторы редко ненавидят людей — слишком плотно они с ними общаются, но страдал от комплекса неполноценности перед высокими машинами и вымещал его на человечестве. А именно на Пилоте. Тот был слишком неопытен и категоричен, да и вообще, по мнению Симфотакиса, слишком ревностно относился к своим, совершенно ясно, ни к чему не обязывающим обязанностям. И столь странное распоряжение — покинуть катер — вызвало у него естественное чувство протеста.

— Пойми, Такис, — увещевал Пилот. — Если ты останешься здесь, все не уместятся.

— Это я понимаю, — соглашался Симфотакис.

— Милый мой Симфотакис, если все не уместится, значит, кто-то умрет.

— Это очень печально, но я-то что могу сделать?

— Всего-навсего выйти из катера.

Такис даже взвизгнул:

— Катер без меня — всего лишь груда металла и биопластика, вегикл без маневра.

— Да не нужно ему маневра. Ему всего-то и нужно пройти обратным путем. Ну вот ты сам скажи, какова вероятность пройти обратным путем?

— Девяносто девять и девятьсот девяносто семь тысячных процента. Но три тысячных остаются!

— Но ты же мудр, Симфотакис! Ты же понимаешь, что значит риск в три тысячных процента.

— Риск, возможно, невелик, — соглашался Симфотакис, — а ты обо мне подумал? У меня, между прочим, тоже кое-какие права имеются. Я, между прочим, тоже существо, а не думающая субстанция. И катер этот — мое тело. От меня неотъемлемое.

— Почему же неотъемлемое, — убеждал Пилот. — Тебе всего-то и надо сварганить себе какие-нибудь временные ходули, ведь ты же понимаешь, что если ты в катере останешься, все больные не вместятся.

— Без тебя эта штука прекрасно полетит, а вот без меня…

— Да ведь и без тебя полетит! Главное, обратный путь ей задать. Реверс!

Пришел вечер.

— Ну вот, — сказал Мэллар. — Вот и все. Пора начинать.

Пилот в знак возмущения плотно сжал веки и завел глаза к надбровным дугам, да так, что стало больно.

Тела были уложены на летающие тележки. После того, как больным купировали дыхание, они обмякли, словно болезнь, съедавшая их, ушла вникуда, в космос.

Жуток был Ченджи, грозящий небу новоприобретенной колючей, неухоженной бородкой и оскалом желтых зубов, не смешон Ивановну Маттиасс Эгнули, томный бандит, всю жизнь искавший себе место в этой Вселенной и теперь грозно застывший каждой черточкой своего лица при безвольном теле; а русский этот, со сложным именем, распялил под простыней рот и брови свел страдальчески, будто пел дамский шлягер; тихо и беспрекословно прятался под простынями когда-то горячечный Ностраган — утратив дыхание, он удивительно потерял в объеме.

С каждым Мэллар прощался отдельно, и попрощавшись, сам подавал команду на отключение, то есть на купирование дыхания, всякий раз при этом неодобрительно поваживал головой и бросал быстрый взгляд на Пилота, который натянул на себя маску безучастности, да так в ней и оставался. Это было легче, чем помнить про болезнь, хотя сейчас она никак не проявляла себя — Пилот был деятелен и чувствовал себя неплохо.

И все говорили Мэллару: ты жди, я никуда не денусь, черт с ними со всеми, я вернусь.

— Не хочешь поучаствовать? — посреди прощаний спросил Мэллар.

— Еще чего! — сказал Пилот, хотя Мэллар к нему не оборачивался, да и вообще никак не обозначил адресность вопроса, разве голос чуть-чуть повысил.

— Правильно, — ответил Мэллар.

— Узнай у него… — сказал Мэллару очередной больной, но в этот момент ему купировали дыхание… Мэллар уже шел к другому. Пилот дернулся было, он отчаянно захотел выяснить, что же такого хотел у него узнать этот больной.

Проблем с транспортировкой тел к катеру не было. Их перетаскивали наверх так же, как обычно перетаскивают синакон — на низких тележках с громадным количеством мелких желтых колесиков. Тележки выставились в два неравных ряда, перед Баззой, а от той до Баррака было не более шестидесяти шагов. Платформы тележек были исполнены в основном из коксового дерева, которое выращивается из домовых зерен и вообще очень экономично, но четыре самых старых, самых музейных, сколоченных еще по тетрафузионной технологии, были СНП-кальциевые и неприятно блестели.

Тележка транспортировалась к катеру так: как только подавался стартовый сигнал (в данном случае голосовая команда Мэллара), она начинала мелко ерзать, потом издавала взволнованное и скрипучее аханье, била воздухом в землю, отчего синаконовый запах обострялся, и наконец поднималась вертикально вверх, на высоту примерно в полтора метра. При этом между ее бешено жужжащими колесиками возникал искристый, клубящийся, причудливых форм туман, сизый и злобный. Невыносимо скрежеща (Мэллар объяснил, что скрежет давно уже добавлен был «для эстетики»), тележка начинала свой путь над тропинкой, иногда ускоряясь, иногда почти останавливаясь. Добравшись до обрыва, она вновь ахала и взмывала вверх — смотреть на это было страшно, так и казалось, что груз ее вот-вот сверзится вниз, так как взлетала она, не соблюдая горизонтальность платформы; далее успокаивалась и дергано плыла к катеру, не забывая бешено скрежетать, чем — один Интеллектор знает.

Добравшись до катера, тележка начинала стремительно снижаться, в конце концов впиваясь в грузовой отсек, обозначенный вертикально откинутой черной крышкой. Там она «разгружалась», без особых церемоний вбрасывая тело на точно отведенное ему место. Катер при этом, даже лишенный бортового интеллектора, издавал удовлетворенное «Хха!», после чего тележка улетала — на этот раз не производя практически никакого шума, разве что изредка тихо и мелодично посвистывала.

— Ну вот, — сказал Пилот сокрушенным тоном.

Он очень устал. Ноги едва держали его, тем более, что костюм полной защиты весит больше гражданского стандарта, и носить его на себе в течение долгих часов, да еще не присаживаясь ни разу — тяжелое испытание даже для молодого человека. Тем более, что время нормального самочувствия, похоже, подходило к концу, костяная чума уже готовилась завладеть его телом — усталость была какая-то не такая, еще не болезненная, но уже тошнотворная. Как только катер умчался прочь, по той же самой траектории, по которой прибыл, Пилот рухнул на землю, раздавив пару мелких десятисантиметровых кустов (уж не синакона ли? — мелькнула тревожная мысль и тут же исчезла).

Теперь он полулежал лицом кверху, опершись на локти и бездумно уставившись на медленно темнеющее небо. Рядом с ним бестолково пристраивался уродец, в которого превратил себя Симфотакис. Уродец молчал — то ли по недосмотру, то ли из чувства вредности, весьма ему свойственного даже в менее критических ситуациях; Симфотакис не озаботился монтажом какого-нибудь говорящего устройства, оставалась лишь надежда, что, по крайней мере, он слышит. Таким образом, Пилот остался совсем один — Мэллар с его Диагностом и выводком заполошных серверов был для него деталью чуждой и враждебной обстановки. Он не мог считать Мэллара компаньоном, он остался один на один с болезнью, которая то ли съест его, то ли измучит — тоже не слишком желательная компания.

Дул слабый холодный ветер, пахнущий синаконом и еще чем-то неуловимым. Синаконом пропахло все. Особенно сильно это ощущалось, когда Пилот бросал случайный взгляд на плантацию. Казалось, плантация была везде, и поэтому он предпочитал смотреть в небо.