Читаем без скачивания Ветер не лжет - Владимир Аренев

Юная Иллэйса, краснея, возражала: «А как же… ну, то есть… необязательно ведь с мужчиной…» — чем изрядно забавляла Хуррэни.

«Это ты так думаешь, милая, пока не повстречала своего мужчину. А когда повстречаешь, когда полюбишь, — сама все поймешь».

Слышать такое от усталой, с каждым месяцем все более клонящейся к земле Хуррэни было странно. Уж она-то!.. — что она может понимать в мужчинах и любви?!

В те годы Иллэйса была очень юной и очень наивной.

Но она верила своей наставнице, своей приемной матушке, своей первой любовнице — мягкой, терпеливой, безжалостной. Верила — и ждала того самого, своего мужчину. И уже несколько раз думала, что дождалась.

«Сейчас, — поняла Иллэйса, ворочаясь на низком топчане, стараясь лишний раз не открывать глаза, чтобы быстрее заснуть, — сейчас — тоже думаю. А даже если это всего лишь желание, одно желание и ничего больше, — что с того? Зачем сковывать собственные разум и тело?..»

Сама того не заметив, она уже заснула, и спорила с собой во сне — и вдруг обнаружила, что, как это бывало и прежде, стоит посреди уютного садика с диковинными цветами.

И Хуррэни, как и прежде, дожидалась ее у небольшого пруда, чьи воды всегда были темны и спокойны.

«Скажи, — тотчас спросила Иллэйса, — скажи, это наконец любовь?!»

Хуррэни пожала плечами, прищурила левый глаз. Ответила: «Если спрашиваешь, значит — не любовь».

На том бы Иллэйсе и успокоиться: раз не любовь — стало быть, не о чем говорить. Ошибка. Всего лишь вожделение и страсть — сильные, властные, но не более того.

Но, не желая успокаиваться, она допытывалась: «Ты уверена? Разве не бывает так, что сперва приходит вожделение, а потом… все остальное? Сама ведь говорила…»

«Бывает, а как же, — согласилась Хуррэни. — По-всякому бывает».

И добавила тихо, едва слышно: «Только, когда станешь решать, не ошибись, милая. Помнишь, что я тебе говорила? Их будущее — в них самих. И мы, провидицы, лишь помогаем увидеть это будущее. Мы — связующая нить между небесами и землей, мы — над мирским. Но только до тех пор, пока…»

— Госпожа!..

Это, конечно, была Данара. Лицо ее в первый момент показалось Иллэйсе чуть более бледным, чем обычно.

— Что такое?

— Вы просили разбудить.

Привстав на локте, иб-Барахья посмотрела в западное окно. Вздувшееся, словно алый волдырь, солнце уже почти опустилось за горизонт.

В восточном окне — как будто в насмешку над гаснущим светилом — дерзко трещали костры у йор-паддовых палаток, и чей-то сильный, звенящий от тоски голос пел о разлуке, о следах, что навсегда затерялись в песках, и о пятнышке ржавчины на наруче — там, куда капнула единственная, нечаянная слеза.

— Вели заварить чай, — велела сестре Иллэйса. — Да покрепче.

— Красиво поет. — Иллеар замер у выхода из башни и какое-то время слушал, позабыв обо всем.

Это, конечно, была слабость, уступка самому себе. Но после событий сегодняшнего дня… ему была необходима передышка. Слишком много всего произошло.

После встречи с йор-паддами там, на лестнице, Иллеар чувствовал себя словно бы в клетке, которая вот-вот захлопнется. И он готов был бросить все, не дожидаться приговора иб-Барахьи и уехать из оазиса сегодня же, сейчас же!..

В самом деле, разве слова провидицы способны что-нибудь изменить? Он ведь все равно встретит иншгурранцев с мечом в руках, только так и никак иначе! Он все равно станет сражаться! Тогда какой толк в ее ответе?!

Иллеар, конечно, знал, какой. Если бы не иб-Барахья, он бы сражался с чужеземцами, не сомневаясь, не прицениваясь к будущему. А так… сомнение клещом вопьется в разум, станет терзать, лишит силы и уверенности, — потому только, что есть возможность знать наверняка. Не рисковать. Не тратить понапрасну чьи-то жизни.

Сдаться на милость заведомо более сильного врага, не лишившись при этом ни чести, ни собственного достоинства, — ведь «так было предрешено!».

Иллеар ненавидел сейчас эту возможность знать! Но все равно бы уехал — наперекор собственным сомнениям, вопреки проклятому «здравому смыслу»… уехал бы. Если бы не (она) находящийся при смерти юный ал-Леад. Они с мастером битв вошли в шатер целительницы ближе к вечеру. Раньше их даже не подпускали к нему, «сестры» вежливо, но непреклонно заявляли, дескать, сейчас к больному нельзя. И целительница занята. И никто ничего не расскажет, потому что словами, господин, очень просто спугнуть удачу. Эминар ал-Леад сдался первым:

— Пойдем, государь. Она ему и в самом деле сейчас нужна — удача.

И они вернулись в гостевые покои, отобедали — молча, стараясь не смотреть друг другу в глаза, — а позже за ними пришла одна из «сестер» и отвела к больному.

«Слишком много чудес для одного не очень длинного дня», — подумал тогда Иллеар, вдыхая едва уловимый запах благовоний и макового отвара. Тело Джализа больше не смердело. И сам ал-Леад-младший, бледный, но вполне бодрый, улыбался, шутил, с аппетитом пил из чашки бульон.

— Что говорит целительница? Когда ты сможешь снова сесть в седло?

— Толком ничего не говорит, Ваше Могущество. Вообще-то, я ее почти не видел. Когда пришел в себя, тут была сестра… — Он запнулся, и Иллеар едва сдержал усмешку. Не хватало еще, чтобы Джализ воспылал страстью к одной из здешних служительниц!

— И что сказала «сестра»?

— Что жизнь моя в безопасности, но если я и впредь буду так вертеть головой, непременно сверну себе шею. И еще добавила что-то про «только одно на уме», да я не расслышал.

— Потому как, — мрачно произнес Эминар ал-Леад, — в это время вертел головой и во все глаза пялился на «сестру». Впрочем, если уж так себя ведешь, стало быть, с тобой точно все в порядке.

Джализ отставил пустую чашку и, прикрыв рот ладонью, едва сдержал зевок.

— Простите. Еще она сказала, ее зовут Данара и она прислуживает иб-Барахье, а сюда пришла, чтобы узнать о моем здоровье. Дескать, провидица интересовалась. Я, конечно, удивился, зачем провидице спрашивать о таких вещах. Но… — голос Джализа с каждым словом становился все тише, и наконец юноша заснул, уронив голову на подушку.

— И в самом деле: зачем? — задумчиво произнес мастер битв, когда они, покинув шатер целительницы, стояли в тени башни и глядели на закатное солнце. — Что за дело иб-Барахье до моего сына?

— А с чего ты взял, доблестный ал-Леад, что эта Данара сказала твоему сыну правду? Насколько я понимаю, здесь, в оазисе, не слишком много мужчин, тем более — таких молодых и привлекательных, как Джализ.

Позже, замерев у выхода из башни и слушая песню йор-падд, Иллеар с досадой понял, что думает не о странном визите Безжалостной, не о чудесном исцелении Джализа, даже не о роковых словах иб-Барахьи. Нет, не о словах — о ее губах, о ее ресницах, о ее сосках, проступавших сквозь тонкую ткань платья. Яростное, огнистое желание пополам с нежностью — терпкий напиток. И шулдар был пьян им, пьян, как мальчишка, впервые познавший женщину.