Читаем без скачивания Радиация сердца - Евгений Рудаков-Рудак

А начинал его собирать по крупицам ещё в 19 веке прапрадед Вани, дед Марфы, Филипп Ромашкин, через десять лет после освобождения от крепостного права. Он и заложил трудами и молитвами основу на будущее, не зная ни одной буквы и цифры. Любые деньги держал в уме до копейки, подписывал купчие бумаги крестиком, понимая, что это не дело, и что нужна для работы на земле грамота. Жилы рвал и никого из домашних не жалел, и… как только встал более или менее крепко на ноги, решительно отправил старшего Ивана, сначала, само собой, в церковно-приходскую школу по месту, потом дальше, в Тулу, а после!., в сам Петербург, который в ту пору почитался в России, больше чем Москва.

В семье рассказывали и пересказывали легенду, как с какой-то ученой экспедицией Иван Филиппович прошел пёхом и проплыл по рекам, северным озёрам и морям много сотен вёрст. И на горы взбирался, под землю и под воду опускался, постигая законы земли и неба, даже до святых келий на Валааме и Соловках добрался, где прошел тяжелую школу трудника, там же причастился и получил благословение у святых отцов. Денег много не заработал, но привёз в тряпице за пазухой прозрачный кристалл, через грани которого прокладывались тайные пути, которыми можно было пройти в особое время и случай, в любое время года, причём, туда и обратно, откуда не каждому смертному возврат гарантировался. Рассказывали, что даже не все домашние тот камень видели, но знали, что сам Иван Филиппович овладел этой премудростью и мог – как сквозь землю провалиться, обернувшись через левое плечо, а после, опять же, не весть откуда объявиться. Тому свидетели были не один раз, и иначе как чудом, не называли.

Правда, мнения разделились: одни называли это делом сатанинским, другие же, напротив, божьим промыслом. Местный священник, чей приход много лет кормился с пожертвований Ромашкиных, держал нейтралитет.

За два года до начала первой мировой войны основатель богатейшего в губернии крестьянского хозяйства, безграмотный Филипп умер в почестях, в окружении любящего семейства. Хозяйство перешло в руки самого старшего, тридцатилетнего сына, Ивана Филипповича. Несмотря на войну, он сумел наладить поставки продовольствия, сначала в дивизию, потом и в армию, и… скоро стал одним из достаточно крупных землевладельцев и коммерсантов в своей губернии. Всё давалось легко и просто, казалось даже, вопреки времени, ситуации и логики.

Вспоминали и не один раз самые близкие люди, как он назидательно говорил: «Наметил, что., о!., помолись и подумай… ка. ак?.. и с божьей помощью иди по указанному пути, с верою»! И часто посмеивался: «С богом-то хорошо в душе, а ещё лучше – с умом в башке»!., и быстро приумножал своё богатство – это в то время, когда потомственные помещики старинных дворянских родов разорялись в губернии один за другим. Наукой жизни он овладел так, что мог позволить себе шутки даже со святым писанием и внушал своим многочисленным, не только домашним, но и работникам: «Что Бог сказал людям, то писано в библии.

Трудитесь и размножайтесь по закону природы! Бог, он плохому умного не научит, а дурака, учи не учи – всё ему не в прок».

Это было на пасху, когда в дом приглашен был местный священник, он тут же поправил: «Не греши, Иван Филиппыч, тут ошибаешься ты. Господь говорил не трудитесь, а плодитесь и размножайтесь. И ещё, про дураков у него не было никаких слов».

Хитроумный и упрямый хозяин нашелся и тут что сказать: «Какие же плоды без труда. Сам Бог, он, конечно, без греха, однаково – ошибки и у него были. Больно много народу он расплодил на нашей земле, за всеми не успевал доглядать. Департамента полиции не было, не додумался еще сорганизовать. Н..ну, были у него ангелы да архангелы – эти только сопли могли вытирать. Во. от, потому-то и случились на земле Содом и Гоморра, по-нашему означает – дурдом! И пришлось Богу своих же утопить в потопе и новую жизнь начать с Ноя и сыновей. Скажи нам батюшка, а Ной, по писанию, опять же был и выпить не дурак? Так выпьем же, батюшка, за праотца, Ноя нашего, от коего получается и мы с тобой пошли, православные»!

Предание выделяет особо, что батюшка закатил глаза, поперхнулся рюмкой водочки и так закашлял, что чуть богу душу не отдал. Эти истории из жизни Ивана Филипповича Ромашкина бережно и осторожно передавалось от поколения к поколению: при царском режиме открыто и весело на всех святых и других праздниках, – правда и то, что при этом крестились и говорили: «Прости нас, Господи…». А большевики приучили всех думать, прежде чем шутки шутить. Не дай бог, было шутить над властью. Ещё за Иваном Филипповичем была одна страсть – женщины и чаще всего одна красивей другой. До женитьбы вешались на него гирляндами, не открыто конечно, с этим у нас, на святой Руси, строго было. Открыто не открыто, только всех его поклонниц родные и не родные знали. Три из них утопились от неразделенной любви, одна отраву приняла. Иван Филиппович, говорят, жалел всех, как жалел – тут тоже легенды разные.

…Потом пришло время, когда всё пошло не по уму, а как-то… наперекосяк. В России повсеместно прижилась страшная эпидемия, которая хуже холеры и чумы поразила и христиан, и нехристей. Диагноз один на всех поставили: «Власть народу! Фабрики и заводы – рабочим, земля – крестьянам, руководство – партии большевиков»!

Свирепой «татаро-монгольской» конной лавой, туда-сюда и вдоль, и поперёк, не уступая друг другу в жестокости, прошли белая и красная армии: по земле и воде, по душам и телам, по вере и неверию, соединив добро и зло в одном сосуде, и пили из него, задыхаясь и захлебываясь, но не утоляя жажды. Прошла эта лава безжалостно и по мечте, надеждам и хозяйству Ивана Филипповича, после чего даже имя его оказалось, как в розыске, так и в забвении.

По слухам, в народе, и по семейному преданию, его расстреляли белые, потом два раза красные. Белые за то, что не продал им за дёшево пять лошадей, шесть свиней и четырех бычков, а когда пригрозили забрать задаром, он за одну ночь всю свою живность, только одному ему известными тайными тропами по болотам переправил в новые места. Тот самый случай, когда он как сквозь землю провалился со всей скотиной.

Выдал его нищий и завистливый до почернения в лице сосед, лодырь и пьяница Савелий. Прикрывая рот ладошкой, оглядываясь, он сказал ротмистру, что если ему дадут насовсем, хотя бы одну лошадь соседа, он покажет, где тот скрыл скотину. Беляки выпороли Савелия плетью, и он повел отряд через болото уже добровольно. Искали двое суток и… нашли, при этом потеряли в трясине четырех солдат и трёх лошадей. Ротмистр быстро сообразил, что зайти в эти места куда легче, чем выйти, и честно сказал Ивану, если он выведет с болота солдат и скотину без потерь, его, как пособника большевиков, он всё равно расстреляет, однако… закопают в могилу и крест поставят, и даже разрешат отпеть. А не выведет, так – даже патронов тратить не будут, а привяжут камень к ногам и бросят живым в болото. А может и без камня, вниз головой.

Иван Филиппович одобрил мудрое решение и взамен попросил ротмистра расстрелять его за селом на обрыве, где дерево вековое упало. Там он, мол, сам себе повесит на шею большущий камень, встанет на краешке дерева, под ним в воде ямина, у которой ни дна, ни покрышки. Кто там утонул – никто не выплыл назад и даже бреднем никого ни разу не выловили. Ни вам могилу копать, ни силу вам тратить, ни боеприпас расходовать – сам шагнет по команде. И за то спасибо, что в чистую воду позволят, а не в вонючую трясину. Так и порешили с ротмистром, по-хорошему, почти по-доброму. Всё войско Иван Филиппович вывел с болота в целости и сохранности, даже соседа Савелия, причем, никто так и не понял, каким путём прошли по воде – аки посуху! Ротмистр слово офицера сдержал честно и дал команду солдату утопить Ромашкина по уговору, без затей, с камнем на шее. Солдат повесил Ивану через голову тяжелый камень и повел к обрыву.

Дальше семейная легенда сохранила разговор Ивана с солдатом.

– Помолиться дай, служивый, руку освободи для наложения креста.

– На кой черт тебе, молиться-то? Ты же сволочь большевистская, безбожник, как сказал сам господин ротмистр.

– Врет он, твой ротмистр. Я православный.

– А чего скотину прятал?

– Крестьянин я. Как же мне, крестьянину, без скотины в хозяйстве? Пойми ты, дурья твоя башка!

– Я тоже от роду крестьянский сын, однаково, у меня столько земли и скотины не было.

– Так работать надо было от зари до зари.

– А вот сосед твой, Савелий, рассказал, как он батрачил на тебя от зари до зари, а у него на дворе даже кошки не живут. Кровопивец ты, значитца.

– Ах, Савелий? Так я ему припомню, пьянице!

В ногах ползать будет и горючими слезьми, брехун, обливаться!

Солдат даже засмеялся, незлобно.

– Как припомнишь, я щас толкну или стрельну разок, и поминайте люди Ивана в глыбоком омуте. А Савелий дома, хоть и плетью поротый. Стань на свое дерево, как сам напросился, тут и аминь тебе. Можешь хоть задом ко мне, не шибко обижусь, сполню приказ, подтолкну легонько. На кой мне в глаза тебе дураку перед нырянием смотреть, еще не дай бог приснишься. Савелий говорил, из за тебя тут три девки утопли?