Читаем без скачивания Три дамы в поисках любви и смерти - Елена Попова

— Ну, это невозможно, — сказала Крестовая и даже зажмурилась. — Я даже представить не могу.

— А ты представь!

— Даже без мужчин можно жить, но без дома…

— Я к родственникам пойду, — сказала Бубновая.

— Так в том-то и дело — у родственников тоже нет. Ни у родственников, ни у друзей. Ни у кого нет дома! Вы только представьте!

— Давай без страшилок! — махнула рукой Крестовая дама.

Услужливый официант налил ей вина, она тут же нервно выпила.

— Мне рассказывали одну историю, — не унималась Червоная. — Про знакомого знакомого одних знакомых. Ну это еще во время Отечественной войны было. В оккупацию. Шел мальчик лет десяти, еврейский мальчик, очень хороший, положительный, послушный, умненький, в школе учился замечательно, на скрипочке играл замечательно, родители ему всегда говорили: будешь хорошим, с тобой ничего плохого случиться не может. Вот он идет, а навстречу — пьяный немец. Мальчик, может и испугался, на курточке у него, понятно, желтая звезда, но наверное думал: со мной ничего плохого случиться не может. Я же хороший. А немец его — раз… и застрелил, как букашку.

— Что мы здесь делаем, девочки? — сказала Бубновая с редкой для нее агрессией. — Мы все-таки отдыхаем.

Она взяла пульт и стала переключать программы.

Пошли кадры Венеции.

— О! — сказала Бубновая дама. — Венеция — моя мечта.

Между тем камера скользнула вниз — улицы Венеции были залиты водой, люди шли, утопая почти по колено.

— Соберешься — покупай резиновые сапоги, — сказала Червоная дама. — На гондоле там наверняка не проедешь.

— В сапогах не хочу, — сказала Бубновая с обидой. — Как это? Я всю жизнь об этом мечтала… Погулять по Венеции. И вдруг в резиновых сапогах?

— Да, — подхватила Червоная, — как в колхозе.

— Нет совершенства, девочки, — сказала Крестовая грустно. — Мечты приходится корректировать.

Бубновая опять переключила программу.

На этот раз шла обычная передача, передача-сплетница, в которой люди судили друг друга, рассказывали друг о друге, делились сокровенным и в то же время злобствовали, при этом все получали видимое удовольствие.

— Я пришла к нему, — рассказывала большая полная женщина с детским лицом. — А он что? Он чуть не выгнал! И тараканы кругом! Тараканы! Я мебель купила… Дешевую… все равно… А они уже табуретки пропили… Они все пропивают! Это называется — отец!

И все присутствующие в аудитории вдруг закричали разом. Кто обвинял детей, кто родителей, кто школу, кто соседей, кто общество, а кого конкретно — трудно разобрать, потому что кричали одновременно. Полная женщина с детским лицом прижала к груди не по размеру маленькие кулачки и заплакала.

— Ну, это совсем неинтересно, — сказала Червоная дама и переключила канал.

Но и там, на другом канале, тоже сидели какие-то люди, жаловались, плакали и кричали.

— Это совсем неинтересно, — повторила Червоная дама. — Сами виноваты, пусть сами и разбираются. Что других-то грузить. — И нажала на выключатель.

Но телевизор, что удивительно, не выключился — каналы замелькали один за другим: то там что-то взрывалось, то кто-то стрелял, то кто-то кричал или смотрел с экрана особенно душераздирающим взглядом.

— Да что же это такое! — воскликнула Червоная дама. — Этот телевизор такой навязчивый!

— Не говорите! — подхватил официант. — То его вообще не включить, а то вдруг врубится — остановить невозможно.

Как бы подтверждая это, экран телевизора как-то издевательски подмигнул и программы опять понеслись с головокружительной быстротой.

— Разбирайтесь сами, девочки, — сказала Червоная дама. — А я пошла в туалет.

И она пошла в туалет, решительно толкнула дверь, на которой светился медальончик с женской шляпкой. «Хорошо, что хоть шляпка, а не этот пошлый треугольник, расширяющийся книзу», — подумала она.

До последнего несся ей в спину разноязыкий, раздражающий крик телевизора.

«Пусть разбираются!» — опять подумала она зло.

— Выключатель справа, — послышался голос официанта.

Червоная дама

Короче, она вошла и оказалась в полной темноте. Но она вовсе не растерялась — не такой она была человек, а спокойно протянула руку вправо и стала нащупывать выключатель.

Вспыхнул свет, она осмотрелась, определяя, куда направиться дальше, как с удивлением поняла, что оказалась в каком-то другом месте. Да, в своей собственной квартире. «Что такое? — подумала Червоная дама. — Что происходит? Ведь я совсем не пила…»

И не из таких она была, кто сначала думает, а потом действует. Она всегда действовала. Так что без раздумий отправилась в глубь квартиры и тут же наткнулась на своего мужа, который ушел от нее несколько лет назад… Если точнее, ровно четыре.

Сколько раз потом днями и ночами она перетирала этот день и этот разговор: что ему сказала она, да что ей сказал он, да как бы надо было сказать, да что ответить. Как лучше, как правильнее, чтобы все стало на свое место. Но теперь что-то как бы сдвинулось в ее голове, и она стала такой, какой была четыре года назад. И думала также, и чувствовала. Противостоять этому было невозможно, хоть и одновременно она, раздваиваясь, наблюдала за собой со стороны, глядя, как через стекло, страдая от бессилия.

Он и раньше ей изменял, но она как-то смотрела на это сквозь пальцы. С кем не бывает? Мелькнуло и прошло. Ведь он был хороший муж и хороший отец. Но на этот раз было что-то другое. История эта продолжалась уже несколько месяцев, регулярно кто-то звонил, и когда она брала трубку, слышала лишь осторожное дыхание, а когда говорила: «Але!» или «Вас слушают!» — связь отрубалась.

Наверное, нужно было перетерпеть, да, конечно, мудрее всего было бы перетерпеть, переждать — именно так поступают мудрые женщины. Но, как оказалось, она не была мудрой женщиной. А может, в тот день у нее самой было не то настроение — погода, плохой сон, да просто не с той ноги встала. Короче, ее понесло…

Он сидел к ней спиной, и она видела его чуть сгорбленную спину, уже начинавший светиться затылок, чуть оттопыренные уши. И от этого его вида она почему-то впала в еще большую ярость. Вот, лысина светится, уши торчат, а туда же!

«Негодяй! Негодяй! — бушевала ярость в душе у Червонной дамы. — И я должна это терпеть! Я должна терпеть! Не буду терпеть!»

И ее прорвало.

— Кто это тебе звонит все время? — спросила она напряженно-ледяным тоном.

— А кто звонит? — спросил он тоже напряженным голосом.

И Червонной даме даже показалось, что проступающая сквозь поредевшие волосы кожа на его затылке чуть покраснела.

— Это я у тебя хочу спросить. Со мной не говорят, на меня только дышат.

Вот с этого и началось… Она встала не с той ноги… И погода… И поза, в которой он сидел, спиной, чуть сутулясь, поза, вызвавшая у нее особенную ярость… Да, даже поза! А ведь он совсем не хотел уходить тогда из дома. Да, погода, мокрый снег, да, устал, да свое, как у каждого, свое собственное настроение, когда бы просто посидеть в уголке на диване, уставившись в телевизор и ни о чем не думая. Она же, Червоная дама, распалялась все больше. И по-своему она, конечно, была права. Сознание этой правоты поддерживало.

Да, она — фундамент их существования, камень краеугольный, верная подруга, труженица. А он — просто негодяй, помойный кот, старый импотент, да! Тридцатилетняя Лолита? Чего уж там! Пора искать помоложе! С его-то развращенностью как раз.

Она кричала долго, летала, как на крыльях — огромных, черных, перепончатых крыльях, как у летучей мыши. И вот уже взлетела высоко-высоко — на вершину ораторского искусства, все было ясно и просто, как на ладони — она жертва, а он — негодяй. Она права, а он — тысячу раз нет. И он должен это понять.

Наконец, речь ее была победоносно закончена. Он встал и повернулся к ней лицом. Он был очень бледный и угол правого глаза подергивался.

— Ты меня никогда не любила… — сказал он тихо и даже жалобно. — Да, работа, дом, дети, хозяйка… Ты лучше всех! Но меня ты никогда не любила…

Он прошел в прихожую, оделся и вышел. Под этот мокрый снег, в дождливую метель… Вот так. Просто вышел. И уже не вернулся. Вернее, заехал, когда ее не было дома, взял кое-какие бумаги, свой ноутбук и все.

Но тогда, в тот вечер, четыре года назад она почему-то думала, что он вот-вот и вернется. Только немного успокоится, остудит голову под мокрым, противным снегом. И все ждала, все прислушивалась, не открывается ли тихо входная дверь. Но дверь все не открывалась. В десять часов она почувствовала, что слабеет и еще противный липкий страх, какой бывает, когда надвигается что-то неотвратимое. Она вынула из холодильника бутылку шампанского…

Праздничный напиток с новогодними веселыми пузырьками привел ее в чувство и вернул уверенность в себе.