Читаем без скачивания Зимняя луна - Дин Кунц

Сирены гудели чрезвычайно громко. Помощь, вероятно, была близко, но, может быть, она придет слишком поздно.

Разрыв грома пробил небесную дамбу, и потоки ледяного дождя внезапно упали мегатонной.

С усилием, от которого почти лишился сознания, Джек сел и сжал револьвер обеими руками. Он выдавил еще пулю, которая пролетела далеко от цели. Отдача перешла в мышечный спазм кистей. Вся сила из рук ушла, и он отпустил револьвер, который брякнулся об асфальт между его вытянутыми ногами. Убийца выстрелил два, три, четыре раза, и Джек дважды ощутил толчки в грудь. Его откинуло, он распростерся на земле. Затылок больно ударился о тротуар.

Попытался снова сесть, но смог только поднять голову, и не высоко, но достаточно, чтобы увидеть, как убийца упал сразу после своей последней очереди лицом на асфальт. Пуля в грудь все-таки выбила его из строя, хотя и не слишком быстро.

Голова Джека склонилась на левое плечо. Даже когда его туннельное зрение стало еще уже, он увидел черно-белое качающееся пятно, которое сошло с улицы, на большой скорости приблизилось к станции и заболталось в разные стороны у стоянки, когда водитель нажал на тормоза.

Джек почти что ослеп. Темнота одолевала его.

Он почувствовал себя беспомощным, как младенец, и начал кричать.

Потом услышал, как открылись дверцы и зазвучали громкие возгласы полицейских.

Все закончилось.

Лютер мертв. Почти год прошел с тех пор, как на глазах у Джека застрелили Томми Фернандеса. Томми, затем Лютер. Два напарника, хороших друга в один год. Но все закончилось.

Голоса. Сирены. Треск, который, вероятно, произвел портик, осев на бензоколонки.

Звуки быстро глохли, как будто кто-то упорно набивал его уши ватой. Его слух замирал почти точно так же, как и исчезало его зрение.

Другие чувства тоже. Он постоянно поджимал сухие губы, безуспешно пытаясь вызвать немного слюны и ощутить вкус чего-нибудь, хотя бы едкого дыма бензина и горящей смолы. И не мог уловить никакого запаха, хотя еще секунду назад воздух распирало отвратительной вонью.

Джек не чувствовал под собой тротуара. И порывистого ветра. Не чувствовал больше боли. Даже покалывания. Только холод. Глубокий, пронизывающий насквозь холод.

Полная глухота охватила его.

Отчаянно цепляясь за частички жизни в теле, которое стало для его мозга бесчувственным вместилищем, он подумал: а увидит ли он снова Хитер и Тоби? Затем попытался вызвать перед собой их лица, но не смог вспомнить, как они выглядят: его жена и сын, два человека, которых он любил больше самой жизни, не смог вспомнить их глаза или цвет их волос, и это пугало его, ужасало. Он осознал, что весь сотрясаем тоской, как будто они умерли, но не чувствовал самой дрожи; понял, что плачет, но не чувствовал слез, напрягался изо всех сил, чтобы увидеть их бесценные лица. Тоби и Хитер. Хитер и Тоби. Но его воображение было так же слепо, как и глаза. Внутри его была не бездонная пропасть темноты, а пустая холодная белизна, как пелена метели – холодной, леденящей, безжалостной.

3

Сверкнула молния, за ней последовал грохот грома, настолько мощный, что задрожали окна на кухне. Буря началась не с мелкого моросящего дождичка, а с внезапного ливня, словно облака были полными внутри и могли разбиться, как скорлупа яйца, и выплеснуть свое содержимое в один миг.

Хитер стояла за столом, у холодильника, перекладывая черпачком апельсиновый шербет из картонки в вазу, и повернулась к окну над раковиной поглядеть, что творится снаружи. Дождь падал так быстро, что казался почти снегом, белым потопом. Листья фикуса Бенджамина на заднем дворе осели под весом этой вертикальной реки, их длинные усики касались земли.

Она была рада, что сейчас не едет с работы домой. Калифорнийцы не слишком хорошо водили во время дождя: они или медленно ползли со всеми чрезмерными предосторожностями и тормозили движение, или неслись в своей обычной безумной манере и, кренясь из стороны в сторону, бесшабашно и с энтузиазмом притирались к остальным машинам. Потом куча людей обнаруживала, что их традиционная часовая вечерняя поездка растянулась в двухсполовинойчасовую пытку.

В этом, конечно, заключается положительная сторона безработицы, хотя Хитер не всматривалась достаточно пристально в проблему. Без сомнения, если всерьез этим заняться, можно придумать целый список преимуществ. Например, не надо покупать новую одежду для работы. Подумать только, сколько она сэкономила бы на одном этом! Не надо волноваться о стабильности банка, в котором их семья держит свои сбережения, ведь при тех темпах, с которыми они сейчас их тратили, через несколько месяцев у них не будет не только никаких сбережений, но и зарплаты Джека тоже. Ведь город, переживая очередной финансовый кризис, ощутил необходимость урезать его заработок. Налоги тоже выросли, и государственные, и федеральные, так что она экономит все те деньги, которые правительство отобрало бы и растратило от ее имени, будь они даже в чьей-нибудь платежной ведомости. Боже, когда действительно подумаешь об этом, то понимаешь, что лишиться работы после десяти лет, на протяжении которых тебя учитывали на IBM, – это не трагедия, а настоящий праздник, поднимающий дух перемены жизни.

– Заканчивай с этим, Хитер, – предупредила она саму себя.

Закрыла картонку шербета и поставила ее на место, в холодильник.

Джек, вечно усмехающийся оптимист, говорил, что ничего не выиграешь, питаясь дурными новостями, и, конечно, был прав. Его терпеливая натура, добродушный характер и неунывающая душа позволили ему вынести кошмарное детство и юность, которые сломали бы многих.

Еще совсем недавно его философия хорошо ему служила, и он провоевал с департаментом все худшие годы своей карьеры. После почти десятилетия, проведенного вместе в уличном патруле, он и Томми Фернандес сблизились, как братья. Томми мертв уже больше одиннадцати месяцев, и по крайней мере одну ночь в неделю Джек просыпается от жутко похожих на жизнь картин, в которых его напарник и друг умирает снова. Он всегда выскальзывает из-под одеяла и идет на кухню за послеполуночным пивом или в гостиную, чтобы просто немного посидеть одному в темноте, не зная, что Хитер уже пробудилась от его тихих вскриков, издаваемых во сне. Однажды ночью, месяц назад, она поняла, что ничего не может ни сделать, ни сказать, чтобы помочь ему: он не нуждался ни в чьем присутствии, кроме своего собственного. Когда Джек выходит из комнаты, она часто дотягивается рукой под одеялом до простыни, которая все еще теплая от его тела и влажная от пота, выжатого из него страданием.

Несмотря на все, Джек остается ходячей рекламой преимуществ позитивного мышления. Хитер решила приноровиться к его радостному мировоззрению и его способностям на что-то надеяться.

Она смыла остатки шербета с черпака.

Ее собственная мать Салли ныла по любому поводу, и мало кто мог сравниться с ней в умении делать трагедию практически изо всего. Малейшая неприятность воспринималась ею как личная катастрофа, даже если событие, так ее потрясшее, произошло в отдаленнейшем уголке земли и касалось лишь совершенно незнакомых людей. Политические беспорядки на Филиппинах могли вызвать у нее отчаянный монолог о повышении цен на сахар и о деньгах, которые, как она считала, ей придется платить и за все другое, содержащее сахар, если урожай тростника на Филиппинах будет погублен во время кровавой гражданской войны. Заусенец был для нее так же мучителен, как для обычного человека сломанная рука, а головная боль неизменно означала предстоящий инсульт. Малейшая язвочка во рту была безусловным признаком смертельного рака – она расцветала от дурных вестей и унылых мыслей.

Одиннадцать лет назад, когда Хитер было двадцать, она безумно радовалась тому, что перестает быть Бекерман и становится Макгарвей, – в отличие от некоторых подруг, которые в эпоху набирающего силу феминизма продолжали пользоваться своими девичьими фамилиями после замужества или прибегали к дефису. Осознав себя не первым ребенком в мировой истории, который решил быть чем угодно, только не копией родителей, она с особым удовольствием отмечала, как все больше очищает себя от всего того, что когда-либо исходило от них.

Взяв из ящика ложку и захватив вазу, полную шербета, она пошла в гостиную и в этот момент осознала еще одну прелесть быть безработной – ей не нужно пропускать службу, чтобы заботиться о Тоби, когда он болеет, или нанимать сиделку приглядывать за ним. Она может быть там, где он в ней нуждается, и при этом не страдать ни одним из комплексов вины работающей матери.

Конечно, их страховой полис покрывал только восемьдесят процентов стоимости визита к врачу по утрам в понедельник, и двадцатипроцентный остаток занимал ее мысли больше, чем раньше. Он казался огромным. Но это были бекермановские мысли, а не макгарвейские.

Тоби сидел в пижаме на кресле в гостиной перед телевизором, вытянув ноги на скамеечку. Закутанный одеялами, он смотрел мультфильмы по кабельному каналу для детей.