Читаем без скачивания Пастухи фараона - Эйтан Финкельштейн

Я поднялся по лестнице, нашел дверь с табличкой «4-бэт». За дверью было шумно, я немного постоял, набрал воздуха и вошел. Три десятка голов разом повернулись в мою сторону. Наступила тишина. А потом раздался хохот. Да какой хохот! Разлохмаченные, встрепанные мальчики и девочки в пестрых рубашках, в шортах и сандаликах на босу ногу показывали на меня пальцами и валились от смеха. Я побрел вдоль парт, но, когда подходил к свободному месту, мне тут же кричали «Тафус» — Занято! Что же мне делать, если меня никто не пустит? Ноги подкашивались, слезы накатывались на глаза, как вдруг кто-то твердо сказал: «Шев!» — Садись! Мальчик в клетчатой рубашке с пышной вьющейся шевелюрой отодвинул свой ранец, освобождая мне место.

По матери Габи был саброй Бог знает в каком поколении, его отец — высокий, представительный литвак — был родом из Шавлей[23]. Звали его Арье, но немногословная хозяйка дома, мать Габи, называла его «Лева». Между прочим, Арье был большим любителем преферанса; разминая колоду, он то и дело приговаривал: «Преферанс — игра русских аристократов».

Меня Арье невзлюбил. По всей видимости, боялся, что я собью Габи с пути истинного. Истинным же он считал тот, который ведет к профессии адвоката, врача, а еще лучше каблана — строительного подрядчика. Что до стихов и рукописных журналов, то презрения к подобным занятиям он не скрывал и всякий раз повторял: «Ты уже не в галуте, делом надо заняться, делом!» При всем том, дружбе сына-сабры с «местечковым сумасшедшим» он не мешал, а когда Габи заявил, что после армии пойдет учить электронику, Арье и вовсе успокоился.

Габи как будто не замечал, что Арье меня недолюбливает. Были мы с ним «не разлей водой», разлучались разве что на ночь, а по окончании школы решили поступать в одну гимназию. Тут уж мой отец возмутился: «Ты же собираешься стать гуманитарием, зачем тебе техническая гимназия? Нельзя же во имя дружбы…» Конечно, можно! А латынь и греческий я уж как-нибудь сам выучу.

Еще три года мы просидели за одной партой.

Впереди, однако, нас ждала армия, а значит, и разлука. Вероятность оказаться в одной части была ничтожной. Габи — рослый, здоровый сабра — мог рассчитывать даже на Хель Авир[24]. Я же был маленького роста, носил очки, а галутное происхождение резко ограничивало мои возможности попасть в «приличные» части. Более того, мы знали, что меня первым делом попытаются взять в разведку. Не в ту разведку, которая действует в тылу врага, а в ту, где нужно с утра до ночи сидеть в кабинете с наушниками: русский я знал в совершенстве, а военная разведка в те годы очень нуждалась в людях, которые могли прослушивать русский эфир.

Как сделать, чтобы служить вместе? После долгих раздумий мы пришли к выводу, что я не буду писать в анкете про русский, — за десять лет мог и забыть, кто проверит! Габи же, со своей стороны, заявит как можно больше жалоб на здоровье. Жалобы не подтвердятся, но в его личном деле появится пометка «нун», что значит «нудник», — есть такое слово в иврите! — с которой ни в какие элитные части его не возьмут. Вот мы и сравняемся!

Вначале мы и, правда, сравнялись: и он, и я получили по здоровью высшую отметку — 97 баллов. Однако предстояло еще одно испытание — собеседование с офицерами из разных подразделений. Мы приуныли, уверенные на этот раз, что служить вместе не придется.

Через неделю мы катались по полу и швыряли от радости друг в друга подушками — и его, и меня записали в танкисты! Тиранут[25] мы будем проходить вместе, а там, глядишь, распределят в одну часть.

Лагерь, в котором мы проходили тиранут, представлял из себя чуть ли не целый город; военное ремесло изучали мы в разных его концах, виделись редко. Да и послужить вместе не пришлось: хотя нас постоянно перебрасывали из одного конца страны в другой, за все годы службы пути наши так и не пересеклись.

Пересеклись они много позже.

Для меня Шестидневная война[26] началась 5 июня в 8:00, когда наша часть, получив задание выйти на важный перекресток дорог, двинулась по мягким песчаным дюнам, что стелились между северной и центральной магистралями Синая. Египтяне считали подобную задачу невыполнимой, наши разведчики утверждали, что провести бронемашины и легкие танки по этим пескам все же можно. И хотя опыт у нас был немалый, уверенности в том, что какая-нибудь дюна «не подведет», ни у кого не было. Так что кто прав: египтяне или наша разведка, предстояло установить опытным путем.

Мы двигались медленно — приходилось расчищать песок, подкладывать под гусеницы танков специальные ленты. На особо опасных участках сцепляли танки тросами, так надежнее. Что касается грузовиков, то командир бригады Изя Шадми распорядился вести их своим ходом, а если застрянут, бросать: «Танки нам нужнее».

Мы работали — как всегда на войне — быстро, дружно, без перекура и отдыха. Поливали друг друга водой, угощали из фляжек, подбадривали разными прибаутками. В те часы мы еще не читали газет и не знали, что «египетские офицеры не умеют командовать, а солдаты — воевать». Мы, конечно, верили, что победим, и ни за что не хотели думать, что кому-то из нас суждено остаться в этих песках.

Через девять часов мы вышли к развилке Бир-Лахфан, где сходятся главные дороги Синая на приморский город Эль-Ариш — крупнейшую военную базу и главный аэродром египтян в Синае. Пятьдесят километров мы буквально ползли по зыбучим пескам, чуть ли не на руках тащили наши танки, бронемашины и цистерны с водой. Но передохнуть и порадоваться — все же мы сотворили чудо! — не было времени: разведка сообщала, что со стороны Исмаилии на помощь Эль-Аришу вышли две египетские бригады. Теперь наша задача состояла в том, чтобы не пропустить их в Эль-Ариш. «А еще лучше уничтожить» — гласил приказ.

Египтяне появились во второй половине дня. Они, как видно, тоже не читали наших газет и не знали, что при первой же неудаче им положено бросать оружие и разбегаться по пустыне. Так что, хотя наша засада была для них полной неожиданностью, египтяне дрались отчаянно, атака следовала за атакой, а что было дальше, я не помню.

Когда очнулся, то первый, кого я увидел, был Габи. Представляете — Габи! Уж не снится ли мне? Я хотел протереть глаза, но рука почему-то не подчинилась.

— Не дергайся, — тихо сказал Габи.

— Откуда ты, почему не разбудил? — я попытался приподняться.

— Не дергайся, лежи тихо.

Я огляделся и понял, что мы едем в каком-то фургоне, я лежу, а Габи сидит на скамейке и держит меня за руку. Начинаю ощущать дорожные толчки и сильную боль в голове и спине.

— Габи, что со мной?

— Ничего. Спикировал.

— Как спикировал, куда спикировал?

— Около тебя снаряд разорвался, тебя выбросило из башни, и ты пролетел метров десять-двенадцать. Но приземлился, как акробат в цирке, — даже косточки ни одной не сломал.

— А ты-то как там оказался?

— Мы обходили Эль-Ариш с юга, и вдруг сообщают — в Бир-Лахфан жарко, египтяне гонят вас обратно в пески. Часть нашей бригады развернули — и к вам на помощь. Через час египтяне поползли назад, я бросился тебя разыскивать: «Где?», — спрашиваю. Все молчат. Я орать: «Где, черт возьми?» «Снаряд», — отвечают. «Прямой?» «Нет, рядом взорвался, танк перевернуло, водитель погиб, двое ранены». Пошли искать танк. Нашли. Лежит на боку, дымится. «Где тело?» «Пока не нашли, санитары придут, будут искать». Я снова в крик: «Вы что, очумели, пока не найдем, с места не сниматься». «У нас приказ, санитары найдут». Связываюсь с Шадми. Он приказывает: «Четверых с джипом оставить, найти во что бы то ни стало!» Искали часа два — нет тебя. Тут кто-то присел по нужде и видит — холмик в песке. Давай разгребать, а там ты, словно фараон в усыпальнице. Тебя когда выбросило, ты пролетел и в песочек зарылся. Вот и все.

— Что теперь?

— Отвезу тебя в Беер-Шеву, сдам в госпиталь и помчусь своих догонять.

До госпиталя я не добрался, сбежал по дороге, нашел свою часть в Бир-Тмаде, пробивался с ними через перевал Митле, дошел до Суэцкого канала.

С Габи встретились у него дома. Арье за шесть дней поседел, но держался бодро. Достал карты: «Ну, а теперь распишем пульку. Покажите, мальчики, что сабры не только войну умеют выигрывать».

Я стал саброй?

6. О том, как поссорились Залман Борухович и Авигдор Хаймович

Вернувшись из Белоруссии, сенатор Гаврила Романович Державин представил «Мнение о евреях» генерал-прокурору Петру Хрисанфовичу Обольянинову. Доклад был подан 26 октября 1800 года, а уже через четыре дня в Белоруссию пришел приказ арестовать «начальника каролинской секты, или хасидов» Залмана Боруховича, отправить его в Петербург и посадить в крепость.

Основанием для ареста вождя белорусских хасидов послужил донос бывшего раввина города Пинска Авигдора Хаймовича, которого хасидское большинство общины лишило должности и, соответственно, доходов, из нее проистекающих. Впрочем, поспешность, с которой совершен был арест рабби Залмана, свидетельствовала о том, что и сенатор-ревизор, относившийся к еврейским сектантам с неприязнью и подозрением вдвойне против самих евреев, приложил к сему руку.