Читаем без скачивания Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник) - Пелам Вудхаус

– Знаешь, не собиралась я ничего этого говорить. Но тебе не следовало бы рассуждать так цинично, так ужасно о… о…

И, вспыхнув, умолкла. Иногда она ненавидела Синтию. Такое случалось, когда та вынуждала ее выставлять напоказ искренние чувства. Миссис Форд целых двадцать лет усиленно старалась забыть, что вышла замуж, когда трудилась продавщицей в иллинойском городишке, и от всплесков нецивилизованной искренности, характерных для ее девических лет, ей становилось не по себе.

– Да, ничего подобного высказывать я не собиралась, – повторила она.

Синтия расплылась в добродушной улыбке.

– Знаю. Я просто поддразнивала тебя. «Подкалывала» – так выражаются там, у вас?

Миссис Форд тут же смягчилась.

– Извини, Синтия, не хотела набрасываться на тебя. Но все-таки… – Она заколебалась. То, что она хотела спросить, ужасно отдавало Механиксвиллем, но она все-таки решилась. Почему-то ее очень разволновала судьба неведомого мистера Бернса. – Неужели ты совсем его не любишь?

– Конечно, люблю! – просияла Синтия. – Он такой душечка. Что ты, я его никогда не брошу, я буду верна старому Питеру. Просто я хотела объяснить, какой он добрый. Он сделает для меня все. Ну, так как? Прозондировать почву насчет Огдена?

Магическое имя отвлекло мысли миссис Форд от матримониальных дел мистера Бернса. Теперь он превратился в странствующего рыцаря. Она счастливо рассмеялась. Перспектива иметь защитника смягчила саднящую боль поражения. Бой с мистером Мэнником стал представляться ей легкой стычкой.

– Ты меня удивляешь! – сказала она. – Как же Бернс сможет помочь нам?

– Да очень просто. Ты слышала, как Мэнник читал телеграмму. Огдена отошлют в частную школу. И Питер поедет туда же.

– Не понимаю. Мы даже не знаем, какую школу выберет Мэнник.

– Но легко сумеем разведать.

– А как же Бернс проникнет туда?

– Да проще простого. Притворится, будто планирует открыть собственную школу. Навестит директора с предложением заплатить за то, чтобы поработать у него учителем. За такое предложение директор ухватится с радостью. Еще бы! Такая выгодная сделка. Питер мало чему научился в Оксфорде, но в разные игры, по-моему, играет просто замечательно. Для частной школы он – настоящее сокровище.

– А он пойдет на такое?

– Я его уговорю.

Миссис Форд поцеловала подругу с жаром, какой до сих пор приберегала только для Огдена.

– Моя дорогая! – воскликнула она. – Если б ты знала, как я счастлива!

– Я знаю, – уверенно отозвалась Синтия. – А теперь ты можешь оказать услугу и мне.

– Все, что угодно! Все, что угодно! Купи себе еще одну шляпку.

– Шляпка мне не нужна. Я хочу поехать с тобой на яхте лорда Маунтри.

– Видишь ли, – после легкой заминки ответила миссис Форд, – яхта ведь не моя…

– Да, конечно. Но ты можешь привезти меня с собой.

– Компания там соберется очень маленькая. И тихая.

– Толпа меня утомляет. И я обожаю тишину.

Миссис Форд сдалась.

– Ты мне, безусловно, оказываешь огромную услугу. Ладно, я возьму тебя на яхту.

– Я скажу Питеру, пусть сейчас же идет сюда, – просто отозвалась Синтия и направилась к телефону.

Часть вторая

Рассказ Питера Бернса, где другие заинтересованные стороны, среди них – Бак Макгиннис и его соперник Ловкач Фишер, строят другие планы для Золотца. А также о хитростях, грабежах и тревогах одного вечера в частной школе и о поездке, заканчивающейся встречей влюбленных. Рассказ ведет Питер Бернс, праздный джентльмен, прерывающий свою праздность ради благой цели.

Глава I

1

Я придерживаюсь твердого мнения, что после двадцати одного года мужчине не следует просыпаться и вылезать из кровати в четыре часа утра. В двадцать лет, когда все еще впереди, жизнью можно безнаказанно крутить так и сяк, но в тридцать, когда жизнь уже сбивается в гремучий коктейль из прошлого и будущего, задумываться о ней лучше всего лишь тогда, когда солнце высоко поднимается и мир играет теплом, светом и весельем.

Такие мысли посетили меня, когда я вернулся после бала у Флетчеров. Только-только занималась заря, и в воздухе витала особая, присущая только Лондону пустынность зимнего утра. Дома казались мертвыми и необитаемыми. Мимо прогрохотала тележка, крался по тротуару бродячий черный кот, усиливая ощущение уныния и заброшенности.

Меня пробила дрожь. Я устал, мне хотелось есть, и после бурных эмоций ночи меня одолела тоска.

Итак, я помолвлен. Час назад я сделал предложение Синтии Дрэссилис. Чему, сказать честно, я и сам удивился.

С чего вдруг я так поступил? Люблю я ее? Анализировать любовь трудно. А может, если я пытаюсь анализировать, это и есть ответ на вопрос? Пять лет назад, когда я любил Одри Блейк, ни в какие анализы я не пускался. Жил себе и жил в некоем трансе, совершенно счастливый. Не раскладывал свое счастье на составные элементы. Но тогда я был на пять лет моложе, а Одри – это Одри.

Про Одри нужно объяснить, потому что она, в свою очередь, объясняет Синтию.

Никаких иллюзий насчет своего характера я тогда не питал. Природа одарила меня душой свиньи, а обстоятельства словно сговорились довершить работу. Я любил комфорт и мог себе позволить жить комфортно. Как только я достиг совершеннолетия и освободил опекунов от забот о моих деньгах, я закутался в комфорт, как в теплый халат. Если между 21 и 25 годами у меня и промелькнула хоть одна неэгоистичная мысль или я совершил хоть один неэгоистичный поступок, в памяти он не сохранился.

И вот в самый пик этой поры я обручился с Одри Блейк. Теперь, когда я понимаю ее лучше и сужу о себе беспристрастно, я могу понять, как оскорбительно я тогда себя вел. Любовь моя была настоящей, но нестерпимо обидной для Одри из-за моего снисходительного самодовольства. Я был как король Кофетуа. Да, вслух я не произносил: «Моей королевой станет нищенка», но всем своим поведением показывал это часто и ясно. Одри была дочерью беспутного и сварливого художника, с которым я познакомился в богемном клубе. Он зарабатывал на жизнь то случайными иллюстрациями к журнальным рассказам, то писанием картин, а в основном рисовал рекламу. Владельцы «Детского питания», не удовлетворившись простым сообщением, что «Младенец хочет есть», сочли необходимым втолковать это публике средствами искусства. Многочисленные творения Блейка частенько украшали последние страницы журналов.

На жизнь можно зарабатывать и так, но тогда поневоле вцепишься в богатого зятя. Мистер Блейк вцепился в меня, что оказалось одним из последних его поступков в этом мире. Через неделю после того, как он, судя по всему, вынудил Одри принять мое предложение, он умер от воспаления легких.

Смерть эта вызвала важные последствия. Из-за нее отложили свадьбу, а я стал вести себя совсем уж снисходительно, так как с исчезновением кормильца исчез и единственный изъян в роли короля Кофетуа. Для Одри расширились возможности выбрать мужа по своей воле.

И очень скоро мне пришлось узнать об этом аспекте. Однажды вечером, когда я смаковал в клубе кофе и размышлял над тем, как замечательна жизнь в этом лучшем из миров, мне передали письмо. Оно оказалось совсем коротеньким, только суть: Одри вышла замуж за другого.

Сказав, что минута эта стала поворотным пунктом в моей жизни, я бы вас обманул. Она взорвала мою жизнь, в некотором смысле убила меня. Человек, которым я был прежде, умер в тот вечер, и оплакивали его немногие. Каким бы я ни стал сегодня, я уж точно не тот самодовольный созерцатель жизни, каким был до того вечера.

Скомкав в руке письмо, я сидел посреди своего разрушенного свинарника, впервые столкнувшись с тем, что даже в лучшем из миров не все можно купить за деньги.

Припоминаю, что, пока я сидел в отупении, ко мне подошел один мой клубный знакомец, от которого я не раз спасался бегством, и, пристроившись рядом, завел разговор. Человек он был невысокий, но с пронзительным голосом; такой не захочешь, да услышишь. Он тараторил и тараторил, а я тихо ненавидел его, пытаясь думать под поток его слов. Теперь я понимаю, что он спас меня, отвлек от себя. Свежая рана кровоточила. Я силился осмыслить немыслимое. Я без раздумий принимал, что Одри ко мне привязана. Девушка служила естественным дополнением моего комфорта. Я нуждался в ней, я сам ее выбрал и был вполне доволен, а следовательно, все было распрекрасно. И теперь мне приходилось принять невероятный факт, что я ее потерял.

Письмо Одри стало зеркалом, в котором я увидел себя. Написала она мало, но я понял. Мое самоупоение разлетелось в клочья – и что-то еще, более глубокое. Теперь до меня дошло, что я любил ее, хотя и сам не знал, что способен на любовь.

А приятель все говорил и говорил.

По-видимому, напористая, безостановочная речь более эффективна во время беды, чем молчаливое сочувствие. До определенного момента разговоры бесят, но как только этот момент минует, начинает действовать успокаивающе. По крайней мере так случилось со мной. Постепенно я обнаружил, что ненавижу приятеля меньше, вскоре стал прислушиваться, а там и откликаться. До ухода из клуба первая бешеная ярость поулеглась, и я побрел, слабый, беспомощный, но спокойный, начинать новую жизнь.