Читаем без скачивания Злополучная лошадь - Евгений Гуров

Номер, посвященный испанским событиям, стал одним из лучших за семьдесят крокодильских лет.

* * *

Как-то Константин Павлович сказал мне:

— Вчера получил письмо от Храпова, человека, который оговорил меня на допросе. Показания его были причиной моего ареста. Однажды мы встретились с ним в пересыльной тюрьме. Он слезно просил прощения. Даже на колени становился. Но не смог я его простить… Потом он приезжал в Москву, но ко мне зайти не решился. Мне позвонил Коля Соколов и сказал, что Храпов хочет меня видеть. Я сказал Коле, что зла этому человеку не желаю, но и видеть его не могу. А теперь вот письмо… Снова просит прощения. Нечего мне ему ответить. Ничего я ему не напишу…

Были в письме такие строки:

(Вспоминая вновь и вновь историю моей катастрофы, я все же прихожу к печальному выводу, что, если, не дай бог, со мною вторично случится то же самое, то я снова поступлю так, как поступил, ибо есть предел сил каждого человека. Я сопротивлялся столько, сколько у меня было сил, и сдался только после того, как этих сил не стало. Ведь мы попали в руки многоопытных палачей, которые искусно сочетали в своей работе мучения физические с моральными… Я прошу тебя быть снисходительным ко мне и, если можешь, простить мне все зло, которое я причинил тебе».

Отбывший лагерный срок и ссылку, поселившийся далеко от Москвы, Храпов долго не решался послать рисунки в «Крокодил». Он понимал, что крокодильцы относятся к нему, как к человеку, погубившему Ротова. Но в 1959 году он все же прислал несколько рисунков. В редакции долго думали, стоит ли их печатать… Не травмирует ли это Константина Павловича? А когда тяжелая болезнь уложила Ротона в постель, рисунки отправили Храпову. Через некоторое время Константина Павловича не стало. Храпов получил бандероль с рисунками одновременно с известием о смерти Ротова. И человек, хлебнувший кошмаров Лубянки и ГУЛАГа, много лет терзаемый угрызениями совести, удара этого не перенес и через несколько дней скончался. Судьба трагическая…

* * *

— Константин Павлович, как вас встретили коллеги, когда вы появились в Москве, отбыв лагерный срок? — спросил я.

— Откровенно говоря, не все стремились со мной встретиться. Ведь я не был реабилитирован… Первым ко мне пришел Бродаты Лев Григорьевич. До моего ареста я часто бывал у него: мы проводили с ним шахматный турнир на звание «чемпиона мира» из тысячи партий… Придя, он держался так, как будто не восемь лет прошли с последней нашей встречи, а пара дней. Он пришел и сказал: «Константин Павлович, вы забыли у меня свои папиросы». Он достал из кармана начатую пачку и вручил мне. Это были папиросы, выпуск которых прекратился перед войной. Он хранил их восемь лет! Пока жив, буду это помнить…

* * *

«Когда мы были молоды, — рассказывал мне Ротов, — мы очень много работали, но и отдыхали весело. Какие вечеринки закатывали! Животы потом болели, но не от съеденного и выпитого, а от того, что смеялись много.

Мы и дачи снимали коллективно. Мне пришлось жить в одной с Ильфом и Петровым. Интересно было наблюдать, как соавторы работают. Они тогда писали свой роман. Рано утром усаживались на террасе и приступали к делу. Иногда между соавторами возникал творческий спор, переходивший в конфликт. Тогда можно было услышать, голос одного из них. К примеру, Ильфа: «Женя, вы дурак!» После этого друзья расходились по своим комнатам и два-три дня не встречались. Потом в один прекрасный день рано утром они, не сговариваясь, являлись на террасу и дружно принимались за работу.

И на курорте собирались, — продолжал Константин Павлович, — целыми компаниями. Однажды в одном санатории очутилось несколько художников и литераторов, москвичи и ленинградцы. И должен был приехать еще один ленинградский литератор. Решили его разыграть.

По приезде ему полагалось явиться к врачу. Он и явился. Только врач был ненастоящий. Эго был отдыхающий, облаченный в белый халат. Знакомы они не были.

— Раздевайтесь, — сказал «врач».

Ленинградец разделся до пояса.

— Нет, все снимайте, — сказал «врач».

Ленинградец удивился, но снял и остальное.

— Положите руки на бедра и сделайте семь приседаний.

Ленинградец сделал.

— Теперь подскоки. Чем выше, тем лучше.

Ленинградец запрыгал. А в это время вся наша компания давилась, сдерживая смех, приникнув к неплотно закрытой двери.

— Достаточно, — сказал «врач», когда вновь прибывший изрядно вспотел. — Теперь вам сделают промывание желудка…

— Как промывание?! С какой стати? Я на желудок не жалуюсь…

— Дело в том, что мы ввели новую экспериментальную диету, и для чистоты эксперимента желудок должен быть очищен от остатков недиетической пищи. Вот вам направление. Идите в седьмую комнату.

— Ребята, клизму-то мне — за что? — кинулся к нам ленинградец.

— Не расстраивайся, — сказал ему один из нас, — иди в седьмую комнату. Отдай сестре направление. Подморгни ей и скажи: «Сделайте мне, как Ротову». И все будет в порядке.

Седьмая комната была кабинетом сестры-хозяйки. К ней-то и явился ленинградский литератор. Он положил на стол бумажку, подморгнул заговорщицки и сказал:

— Сделайте мне, как Ротову…

Сестра-хозяйка выпучила глаза, покраснела и затряслась от возмущения. Некоторое время она не могла вымолвить ни слова. Только тяжело дышала. И вдруг пронзительно завопила:

— Что?! Что я сделала вашему Ротову?!! Чего вам от меня надо?! Во-о-он!!!

Литератор вылетел из кабинета как ошпаренный, но, успокоившись, оценил шутку и смеялся вместе с нами», — закончил Константин Павлович свой рассказ.

А в редакции объектом для дружеских розыгрышей служил Леон Георгиевич Генч. Тонкий психолог в своих рисунках, в жизни он был необыкновенно наивен и доверчив. Разыгрывать его было нетрудно. Вот еще одна ротовская «байка»:

«Однажды приходит Генч в редакцию и видит — на стене вывешен приказ: «За грубое отношение к молодым авторам Ротова К. П. от работы главного художника отстранить. Главным художником журнала назначить Генча Л. Г.».

Леон Георгиевич и обрадовался, и растерялся. Увидел меня, подошел:

— Константин Павлович, как же это? За что вас так?

— Да привязались тут ко мне два бездарных начинающих. Рисуют плохо. Надежды никакой. Я им это объясняю, а они ходят и ходят. Я не выдержал и выгнал их. В результате вы теперь главный. Поздравляю!

Тут главный редактор пригласил к себе Генча, Ротова и Ганфа.

— Товарищи, — сказал главный, — надо что-то делать с журналом. Кажется, он начинает надоедать читателю. Думаю, стоит подумать о внешнем виде. Может, изменить формат?

— Можно сшивать журнал