Читаем без скачивания Деревенские панорамы (сборник) - Николай Гарин-Михайловский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Акулина в душе рада была, что выпорют оболтуса, и тем больше огорчило ее известие, что не только не выпорют, но ее «вахромей» и работой закрутился.
Заплакала с досады Акулина.
– Кто на свет его, проклятого, народил?
Внушение состояло в том, что шесть стариков пришли на другой день утром к Ивану в избу.
Тут же был и Алешка – жирный, гладкий, на этот раз струсивший немного. Он и с любопытством и страхом всматривался в чинно входивших, чинно крестившихся, кланявшихся и рассаживавшихся по лавкам стариков.
Когда все сели, за исключением хозяев, и достаточно намолчались, староста обратился к Ивану:
– Вот ты, Иван Петрович, на сына обиду сказываешь.
– Сказываю, – тихо ответил Иван.
Староста медленно, а за ним все перевели глаза на Алешку.
Алешка быстро потупился.
– Ты что ж это, Алешка? – спросил староста так сурово, что, если бы дело происходило на открытом воздухе, Алешка давно бы уж обратился в бегство.
Страх неизвестности томил Алешку и, чтоб поскорее от него избавиться и смягчить свою участь, оя упал на колени.
– Простите, старики, – говорил он, отбивая поклоны, – не буду больше… вот святая икона… Накажи меня господь…
Алешка говорил сиплым голосом, бойко и усиленно крестился.
– Так… ну, а если ты опять согрешишь?
– Ей-бо…
– Не миновать нам тогда тебя в острог отослать. Ты, може, видал, как по дороге ведут туда? Дзынь – дзынь! Ты это подумал? Ну хорошо. Ну а я, к примеру, да с тебя кафтан сдеру, а он вот с него… Этак и ладно будет? А?
– Не буду… ей-богу…
– Не будешь… Ладно, если не будешь… а будешь?! Ты вот сейчас стал человеком, женить тебя время приходит, ты это как считаешь, к примеру, – лестно путную-то девку за тебя отдать? А?
– Не буду…
– Слыхали… Ты вот отвечай: как ты считаешь, отцу с матерью, как на тебя смотреть?
– Не буду…
– Не будешь, а если будешь?!
Алешка давно выл коровой, а староста равномерно, спокойно пилил, подставляя ему все новые и новые вопросы.
Пимку давно отец с братом отодрали в том же амбаре, откуда крал он, а Алешку все зудил и зудил староста, и что больше зудил, то больше во вкус входил.
Иван вздыхал, вздыхал и не вытерпел:
– Уж, старики, простите его на этот раз, может, и опомнится – дело молодое.
– Когда не опомнится, – встрепенулся совсем было уснувший Евдоким.
– Известно, золотой мой, опомнится, – вздохнул Василий Михеевич.
– Охо-хо, грехи! – односложно согласился Федор.
– Ну, вот видишь, – проговорил староста, – отец за тебя просит. Ты, что ль, его станешь благодарить? Или этак простил и ладно…
Алешка не знал, что ему делать.
– Нам, что ли, его за тебя благодарить? Вели, – кланяться станем.
– Благодари, – ткнул Алешку рукой Василий Михеевич.
Алешка стал усердно бить поклоны пред отцом.
– Благодарю, тятенька, вас… благодарю и вас, маменька…
– Ты что ж его, Иван Петрович, прощаешь, значит?
– Прощаю, Родивон Семенович.
– Так… И ты, Акулина Ивановна, прощаешь?
Акулина махнула рукой, усмехнулась, закрылась рукавом и произнесла:
– Прощаю…
– Так… И вы, старики?
Алешка подполз и к старикам и пред каждым ударил по поклону.
– Прощаем, – ответили старики.
– Ну, видно, ладно, – сдался староста. – Ну, парень, теперь смотри: две вины выйдет, как в чем попадешься.
– Детям накажу…
– И так… женить пора…
Староста встал, а за ним и старики.
– Что, старики, с устатку по рюмочке?
Старики опять сели, распустили свои официальные лица, а Иван засуетился, доставая из кармана мелочь.
– Алешка, бежи…
Алешка живой рукой слетал в кабак, прихватил несколько стаканчиков и, возвратившись, быстро расставил все это на стол.
– Вот ты, когда хочешь, – заметил староста, – можешь стараться. И умом господь не обидел – смекнул, вишь, что без посуды водки не выпьешь…
Старики рассмеялись, рассмеялся и Алешка, добродушно стоявший у двери, когда все кончил.
– Тебя б ко мне на выправку, – начал опять староста, пока Иван осторожно наливал, – я б тебя живо человеком сделал… пра-а!
– Что, Иван Петрович, как грудь у тебя? – спросил Василий Михеевич.
– Плохо, – к погоде подвалит – беда.
– А я вот все ногами, золотой мой… Пра-а… Мое-то дело уж, видно, ладно, а вот Филипп-то мой не годится… Лихоманка его замаяла насмерть.
– Э-э… Ну, будьте здоровы.
– А хозяйка что ж?
– Ладно, – тихо кивнул головой Иван, – мы с ней останемся.
– Ну, что ж, с мировой вас… Ему, что ж, подать бы? Подали и Алешке.
Немного утих Алешка. Помогло и то, что Пимку отец совсем прогнал, и он ушел в город.
Темный, худой, с черными злыми глазками Пимка и Алешку звал, но мягкий, женственный и ленивый Алешка отказался.
Прошел год.
– И что нам с ним делать? – советовалась Акулина с Драченой. – Утих, а дела нет… Куда пристроишь – гонят… Что просто и за человек?
– А ему чего? кормят, поят – найдено…
– Так ведь мне-то каково: их, оболтусов, да своих шесть?
– Так ведь видно людям… вся семья на тебе.
– Тихий, тихий, а начни только говорить… Все смолчит, а как до сына, откуда что… не больно я его испугалась, так ведь и этот оболтус-то не боится…
– Женить разве?
Думала об этом и Акулина не раз. Женить сына хотел и отец.
«Ну, в мужиках счастья нет, бабу не пошлет ли господь путную: вдвоем бы все живей дело пошло», – думала Акулина.
Весь вопрос был в деньгах. Меньше 50 рублей не обойдется свадьба: попу 8 руб., да пол штоф водки, да утиральник, да запись – всех-то и 9 выйдет. Кладку невесте – ну хоть 10 руб. считать. Одежа жениху 10 руб., водки 3 ведра выйдет – 18 руб., харчу, говядинки – три рубля… все 50 клади… и уж бедно, бедно, так только, только… Урожай господь послал: с трех десятин пудов 300 будет. Ну подати за две души 25 руб., – это что ж? 100 пудов… эх, много… вот 60 верст всего, на машине 40 коп., а у нас 25… На семена… 40… до урожая 8 ртов, невестка девятая, хоть по 2 пуда с рыла… что ж это? Если десять месяцев… нет, стой… Эх…
Акулина задумалась.
– Не сосчитаешь, – вздохнула она.
Порешили на том, чтоб продать корову – 20 руб., обнову сыну сделать на 6 руб., кладки дать 6 руб., и того не хватало еще 22 руб.
Продать 100 пудов хлеба, а там к весне парня с бабой куда-нибудь пристроить удастся.
Вопрос, где разыскать невесту, был тоже не из легких. Из своих никто не шел: все знали оболтуса. Из ближайших деревень тоже. И кладка невесте 6 руб. тоже мала. Пришлась одна по вкусу Акулине – кладка дорога – 12 руб. уперлась и ни копейки не спустила, пес с ней, а жаль: девка здоровая и веселая.
А главное, слух-то про него, куда ни пойдешь, вперед забежал. Этак… добрая слава лежит, а худая впереди тебя катит.
Наконец, нашли подходящую.
– Эти-то ведь, слава тебе, господи, и недалеко живут и ничего не слыхали… И девка тихая, лицом чистая.
Акулине, одним словом, одобряли невестку.
– Може, там и есть где лучше, так ищи их, а то и кланяйся еще… эти живут в нужде, значит, знает, на что идет.
– Эх, кума, – качала головой Драчена, – в богатом доме бабе хуже. У тебя вот коровки нет и нет, а там их пять, – выдой их, да масла сбей, да кудели не перепрядешь в две зимы… Тоже и в богатстве!..
Драчена пренебрежительно качала головой.
На смотринах у невесты видный Алексей показался – показалась и невеста. Угощенье выставили родители невесты: орехи, несколько пряников и полштоф хорошей водки: бедные люди.
Молодых, по обычаю, в чулане запирали на короткое время, чтобы ознакомились.
Они сели по разным углам и, бойкий в кабаке и в своем кругу, Алексей сидел скромно и не испытывал никакого поползновения подсесть поближе к невесте.
Только, когда уже шаги раздались, он быстро с каким-то удивленным любопытством спросил:
– Пойдешь, что ль, за меня?
– Не знаю, – тихо ответила девушка.
Вероятно, самолюбие Алексея все-таки страдало, что за него никто не хочет идти: и вот, нашлась-таки, и лицом из себя чистая. Любопытство и интерес Алексея были задеты. Он ехал назад и с удовольствием думал о том, что только что с ним случилось. Что-то приятное, в чем собственно приятное – не знал и не думал Алексей. Веселый, сидя боком на телеге, он удовлетворенно посвистывал и машинально смотрел на Бурко. Бурко бежал и упрямо вытягивал вожжи. Бурко была деревенская лошадь, не любил он, чтобы взнуздывали его, не любил, чтобы вожжи чувствовались: надо повернуть – дерни, а что тянуть без толку? Акулина-то хорошо его сноровку приметила – у нее зато и шел он.
И все трое ехали, смотрели на Бурко и все думали: хороший конь Бурко. А Бурко точно смотрел на них боком, бежал и, читая их мысли, только прибавлял ходу.
– Добились конька…
– За сто рублей не отдам… тысячи не надо… Ей-богу, – страстно говорила Акулина.
И то ведь, Бурко да она, – вот и все работники в доме. Те-то малы, а эти двое – хоть на базар их вези. Бурко и Акулина и были настоящие друзья: они без слов понимали друг друга, уважали и любили. Бурко была самая умная крестьянская лошадь: к своему, например, возу, во время сева, возу, где лежали семена, ни за что не подойдет, а все норовит к чужому, да еще где какой-нибудь глупый парнишка сидит; тот на него машет, а Бурко на него и прямо без разговоров: давай, и конец. Там мужик с конца загона кричит – Бурко и ухом не ведет. Уж когда вплоть подоспеет мужик, Бурко лягнет ногами и отбежит. В таких случаях и Акулина, конечно, бросалась ловить своего коня, но они хорошо понимали друг друга. Акулина звонко ругалась, а Бурко, пригнув голову к еще голой земле, точно собирался траву есть, смотрел лукаво на свою хозяйку. А только домой ехать – глядишь, сам Бурко тут как тут… Или, например, когда с праздника какой-нибудь соседней деревни доставить осторожно пьяных хозяев – всегда доставит и с дороги, будь какой буран, не собьется ни за что.
