Читаем без скачивания Расскажи мне, мама, о любви… - Мирослава Вячеславовна Кузнецова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я только что закончила торгово-экономический институт и подыскивала себе место работы. Выбор был – страшные времена безработицы и всеобщего хаоса миновали, но бабушка убедила меня сначала отдохнуть как следует в деревне:
– Леночке свежий воздух нужен да продукты настоящие. И ты, Катерина, отдохнешь хоть немного. Смотри, высохла вся, с экзаменами твоими. Кроме ребенка, ничего видишь, ничего не хочешь. Разве это жизнь?
Я напрасно убеждала бабушку, что живу хорошо, дочка подрастает, вот в школу в этом году уже пойдет. Вырастет, выучится, замуж выйдет.
– Катерина, – ахнула бабушка, – ты говоришь, как будто тебе лет пятьдесят. Ну, или сорок! Ты молодая девушка, двадцать три года всего, тебе о личном думать надо. Ты еще встретишь свое счастье. Я обняла мою любимую Петровну и сказала ей на ухо, что счастье у меня есть. Вот оно, моя красавица-доченька. И ничего мне больше в жизни не надо, никакого другого счастья! У меня все есть.
Бабушка только вздохнула в ответ. Переехали мы в деревню быстро, и в тот же день вечером уже покупали домашние продукты у соседей, державших большое хозяйство. Деревенские молоко, масло, сыр, сметана, творог не идут ни в какое сравнение с продуктами в магазинах городских, и мы возвращались домой веселые, в предвкушении шикарного ужина. Отпирая калитку, я обратила внимание на дочку. Она была грустная, а на ее густых ресницах висели непролившиеся слезы.
– Ты что, Ленок? – ласково спросила я, – что случилось?
– Собачку жалко, мамочка, – прошептала дочь, – ей так плохо там, тесно, ни поиграть, ни побегать…
Я поняла, о чем говорила Ленка. У соседей, от которых мы только что вернулись, во дворе была привязана собака. Огромное лохматое чудовище, ростом не меньше самой Ленки, сидело на привязи. Толстая цепь длиной чуть больше метра и большая будка – вот и все, что имелось у псины для жизни и отдыха. Когда мы вошли во двор, собака кидалась во все стороны, но слишком короткая цепь не давала ей сделать это по-настоящему. После окрика хозяина пес присмирел, но, продолжая стоять, грозно рычал и смотрел на нас подозрительно. Вот о чем переживала сейчас моя дочь.
– Не надо плакать, Леночка, – успокаивала я девочку, – Вулкана кормят хорошо, любят, видишь, какой он ухоженный.
Петровна, узнав, в чем дело, заметила:
– Иии, милая, нашла о чем печалиться! Он другой жизни не знает, и эта ему кажется нормальной. Так что не плачь и не грусти, с собачкой все в порядке!
Она взяла Ленку за руку и повела в дом, рассказывая, каких они сейчас вкусных сырников приготовят и кашу-малашу сварят. Глядя им вслед, я повторила про себя бабушкины слова – он другой жизни не знает, и эта для него нормальная. У меня тоже все было хорошо. Ведь я не знала никакой другой жизни…
Первое сентября стало волнительным для всей нашей семьи. Ленка пошла в школу, и мы очень боялись, как она там будет. Школа находилась не близко, потому что мы искали сильную, с каким-нибудь "уклоном". Набор шел на основе специального тестирования, и Ленка не подвела – из двадцати возможных баллов набрала девятнадцать с половиной. Это считалось высоким результатом, и мы долго хвалили нашу умницу. В течение двух часов она отвечала на вопросы, рисовала, считала, пела, и было еще много различных заданий, оценивающихся по 0,1 – 0,5 баллов, а затем общий подсчет результатов. До этого я и не подозревала, насколько серьезными являются испытания для таких маленьких детей, но моя дочурка все выдержала достойно.
Полетели дни, один за другим. Я работала в крупном торговом объединении, и мне нравилось все, а особенно то, что там можно было продвинуться по службе. Не сразу, конечно, но, как говорится, лиха беда начало. По вечерам мы с Ленкой учились вместе – она делала уроки, а я изучала изменения в законодательстве, просматривала документы, имеющие даже отдаленное отношение к моей работе. Мне всегда хотелось много знать и во всем разбираться. Вообще, читать я начала рано, и к девяти годам перелопатила почти всю детскую литературу.
В десять лет мне попался Стефан Цвейг, но тогда я смогла осилить только новеллы. Впервые я задумалась серьезно о жизни, о любви, об отношениях людей. Я смотрела на своих родителей и понимала, что с ними что-то не так.
В дальнейшем я читала все, что попадалось, без разбора и сочиняла свой собственный мир. Каким он получался, я не знала, мне не с кем было поделиться своими мыслями, посоветоваться, задать первые подростковые вопросы. И особенно вопросы о любви. В тринадцать лет я сделала попытку и спросила об этом маму. Я уже была девушкой, в физиологическом смысле, и решила, что стала совсем взрослой. Да еще с таким "багажом" знаний из всевозможной литературы. Мама на вопросы о любви отвечала – вырастешь, сама поймешь; не рановато ли такие вопросы задавать; вот от мальчиков надо держаться подальше. От мальчиков в то время я и так держалась далеко, а насчет "вырастешь, поймешь сама" я не соглашалась. Мне хотелось взрослеть, зная хоть что-то о любви, а не вырасти и только потом вникать в эти вопросы.
Мама была непреклонна, но я оказалась настырной и спрашивала ее еще не один раз. Наконец, мама, рассердившись, воскликнула в сердцах:
– Катя, да какая любовь? Какая у нас любовь? Счастье? Пришел отец трезвый, вот и счастье. Не ругается, конфет нам принес – вот тебе и любовь. Он хозяин в доме, деньги зарабатывает. Пьет иногда, да кто ж сейчас не пьет? Сама знаешь, как оно было, когда все враз развалилось. Была страна, все у всех хорошо, а наутро конец настал! Всему конец. Хорошо, живы остались, и отец не спился совсем, как другие.
Я понимала, о чем говорила мне мама. После распада огромной страны тяжело сделалось везде, и улучшение пришло не скоро. Тогда отец начал сильно пить, как многие, и мама терпела это, а бабушка боролась изо всех сил, спасая своего сына и нас. Рождение Ленки изменило все: сначала отец перестал заходить в рюмочную, а потом и вовсе стал пить только по праздникам да изредка в выходные.
– Перед внучкой стыдно, – говорил он, а мама и бабушка улыбались, радуясь происходящим переменам.
Мы с дочкой делали успехи – я на работе, она в школе, и Петровна нарадоваться не могла на нашу семью.
