Читаем без скачивания Оскар Уайльд, или Правда масок - Жак де Ланглад

Еще более поразительные параллели просматриваются в реакции общественного мнения в Англии по отношению к Дрейфусу и во Франции на приговор по делу Уайльда. Англичане единодушно сочли французов бездушными вояками, бросившими за решетку невиновного капитана только за то, что тот оказался евреем. А французы называли англичан лицемерными фарисеями, избравшими Уайльда в качестве козла отпущения, дабы отвлечь внимание от высокопоставленных особ, отличавшихся точно такими же склонностями.

В действительности отношения между Францией и Англией были и без того напряжены по причине колониальных амбиций обеих стран, что наглядно проявилось во время Фаходского кризиса 1898 года. Дело в том, что обе державы боролись за господство в одной и той же части африканской пустыни и потому злорадно замечали в глазу соперника соломинку, оставляя без внимания бревно в собственном глазу. И тем не менее полюбовное соглашение, то есть Антанта, надолго примирившая в радости и в горе «бездушных вояк» и «лицемерных фарисеев», была уже не за горами.

Жак де Ланглад повествует об отношениях Оскара Уайльда и Андре Жида в Африке, и я полностью разделяю мнение автора, описывающего, как Жид «был очарован» Уайльдом, который посвятил его в тайны магрибской любви, проторив путь многочисленным европейцам, решительно последовавшим за ними. В книге «Если зерно не умрет» Жид пишет, что еще до встречи с Уайльдом в Алжире он уже познал такую любовь с юным арабом. Однако в это трудно поверить, поскольку он говорит о своей последующей связи с Оскаром Уайльдом в Алжире именно как о посвящении. Андре Жид рассказывает, как однажды в мавританском кафе поэт, заметив интерес Жида к юному флейтисту, решил предстать в роли дьявола-искусителя и спросил: «Ведь этот маленький музыкант вызывает у вас желание, не правда ли?» «Я вдруг ощутил, как у меня остановилось сердце; и сколько же мне понадобилось мужества, чтобы ответить „да“, и каким глухим был мой голос!» Зачем было бы говорить о «мужестве», если французский писатель ранее, без Оскара Уайльда, уже имел опыт гомосексуальных связей?

В книге «Оскар Уайльд» Жак де Ланглад убедительно показал, что Уайльд не просто вызывал у Жида неодолимое влечение, но оказывал влияние как на его личность, так и на творчество. Это доказательство тем более важно, что позднее Жид, не переставая превозносить красноречие Уайльда, сделал попытку принизить значимость его литературных работ. Не секрет, что творческое содружество писателей часто перерастает в неусыпную ревность.

Хочу также отметить, что письма Пьера Луиса, на которые ссылается Жак де Ланглад, ранее нигде не издавались и что они проливают неожиданный и ценный свет на историю рукописи «Саломеи», написанной Уайльдом по-французски: много чернил было пролито по поводу появления этого произведения, поскольку некоторые критики утверждали, что пьеса сначала была написана по-английски, а затем переведена на французский язык друзьями Уайльда. По этому вопросу Жак де Ланглад делает окончательный вывод: пьеса была написана автором на французском языке, а последующие исправления Пьера Луиса были немногочисленны и незначительны.

Жак де Ланглад делает также совершенно удивительное уточнение по поводу «католического вероисповедания» Оскара Уайльда. Крещенный при рождении в англиканской церкви, он был крещен вторично в католической вере в восьмилетием возрасте после того, как по просьбе матери в течение нескольких недель прослушал курс катехизиса у приходского священника церкви Св. Кейвина, близ Дублина. Пристрастие леди Уайльд к католической вере само по себе удивительно, поскольку в ее речах никогда не было и намека на религиозность. Быть может, причина кроется в страстном желании отождествить себя с ирландскими националистами, для которых, как известно, религия играет не последнюю роль.

Мне думается, что религиозные чувства Оскара Уайльда гораздо более глубоки и сложны. Выйдя из тюрьмы, он без сомнения переменил бы веру, если бы ему не было отказано в приюте в том монастыре, куда он хотел удалиться. На смертном одре его соборовал католический священник, и если сам Уайльд так и не решился призвать исповедника, то, умирая, все же сказал Россу, что «только католическая вера подходит для того, чтобы достойно умереть».

В то же время Уайльд не скрывает скептицизма, когда восхищенно и эмоционально рисует образ Христа в своем знаменитом письме «De Profundis»[2]. Правда, границы между верой и неверием на самом деле гораздо более расплывчаты, чем кажется. У любого верующего бывают часы сомнений, у скептика — минуты веры.

Тяга Уайльда к католическому вероисповеданию довольно часто встречается у некоторых гомосексуалистов, независимо от того, кто они по происхождению — атеисты или протестанты. В качестве примеров можно назвать Росса, Верлена, Дугласа, Сакса, Кокто, Жида. Однако такая вера крайне хрупка. Саксу достаточно было часовой беседы с Маритэном, чтобы принять его веру. После нескольких месяцев тюремного заключения Уайльд перестал интересоваться христианством. Семинарист со скандальной репутацией, Сакс отрекся от духовного сана и вернулся к свободомыслию. Дуглас на склоне лет утратил интерес к религии. Росс стал вероотступником. Молитвы Верлена едва различимы в поэме «Счастье». Кокто порвал с Маритэном. Жид, слывший добрым католиком, ускользнул из лона церкви. Уайльд же вернулся в него лишь на смертном одре.

Не вызывает сомнения, что каждый гомосексуалист сталкивается с неразрешимым парадоксом, когда его живо привлекает религия, одним из устоев которой является тысячелетний запрет на подобные отношения, побуждающий общество к преследованию ему подобных и отягчающий душу сознанием собственной греховности. Это противоречие породило у Уайльда, равно как и у других гомосексуалистов, искушение верить и, одновременно, невозможность утвердиться в своей вере. Ему так и не удается принять до конца ни философию скептицизма, на которую он, казалось, был обречен, ни систему взглядов, ставящую под сомнение законность его жизненных устремлений.

Жак де Ланглад написал биографию именно так, как, по-моему, это только и можно делать: она наполнена персонажами и насыщена фактами. Таким образом, книга отвечает двум требованиям: простой читатель найдет ее не менее увлекательной, чем любой роман, полный отчаянных страстей, а исследователь обнаружит в неизвестных доселе фактах очередной повод для размышлений о соотношении жизни и творчества. Мне, конечно, известно, что новейшая школа литературной критики требует рассматривать творчество вне связи с историей жизни автора. Но я считаю такую постановку вопроса ересью чистой воды. Жак де Ланглад прекрасно демонстрирует, что существуют два способа читать комедии Оскара Уайльда, причем второй — познакомиться сначала с личной трагедией, которую переживал автор в момент их написания, — кажется мне бесконечно более действенным, чем первый.