Читаем без скачивания Французский поцелуй - Эрик Ластбадер

Сатана говорит: «Послушайте меня и обнимитесь со свободой. Она ваша, стоит вам только пожелать». Но он преднамеренно умалчивает о том, что, обнимаясь со свободой, вы утрачиваете веру. Вот в чем состоит его ложь. Свобода, которую Сатана проповедует, не знает границ. И поэтому она ведет к стагнации. Она является полной противоположностью движению. Она исключает перемены, а ведь именно перемены являются стимулом развития.

Мы должны понять, что то, что Сатана называет свободой, есть не что иное как смерть Бога. Она развязывает Хаос.

Закончив проповедь, о. Гуарда повернулся, чтобы спуститься с кафедры. Но теперь, чувствуя на себе взгляд того смуглого человека, он обнаружил, что покидает кафедру с большой неохотой.

«Мы веруем в Господа нашего...» — затянул он, и его паства подхватила литанию, в то время как о. Доннелли передавал поднос для сбора пожертвований. Поднос пошел по рядам, и о. Гуарда удвоил внимание, когда тот приблизился к незнакомцу. Его глаза непроизвольно расширились, когда он увидел, что человек сунул под пятерки и десятки купюру в тысячу долларов.

О. Гуарда налил вино и воду в серебряный кубок, готовя святое причастие. Он взял поднос с просвирами и увидел, что его прихожане начинают выстраиваться в длинную очередь. Смуглый человек тоже присоединился к ней.

Один за другим они подходили к нему, и о. Гуарда клал в их протянутые ладони хлебцы и благословлял их.

— Тело Христово.

— Аминь.

Затем подошла очередь незнакомца. Он стал перед О. Гуардой и, вместо того, чтобы протянуть руки, широко разинул рот. Что-то странное было в его лице, но что — этого о. Гуарда понять не мог.

Для того, чтобы засунуть просвиру в рот человека, о. Гуарда должен был наклониться. И при этом он почувствовал какой-то тошнотворно-сладковатый запах, природу которого трудно было понять. Запах исходил из открытого рта человека.

— Тело Христово.

Взглянув на незнакомца, о. Гуарда был поражен взглядом его глаз. Мгновенно он перенесся памятью в далекое детство. Августовская жара на Десятой Авеню, единственным спасением от которой для мальчишек были открытые пожарные краны. И вот ему посчастливилось поменять это сомнительное удовольствие на нормальный двухнедельный отдых в благотворительном лагере на лоне природы. Гуляя по этим Эдемским кущам, мальчик чуть не наступил на гремучую змею. Рептилия уставилась на него немигающими близорукими глазами без особого любопытства, но было в этом взгляде нечто, впоследствии интерпретировавшееся им, когда он стал взрослым человеком, как чистое Зло: неподражаемое, цельное, стихийное. Теперь снова о. Гуарда увидел именно такой взгляд.

— Аминь.

Человек отвернулся и пошел прочь, а о. Гуарда, вздрогнув всем телом, подумал, а не привиделось ли ему все это.

Была у о. Гуарда такая привычка — отдохнуть немного в ризнице, после того, как он со своими помощниками уже сняли облачение и убрали священные атрибуты мессы. Ризница церкви Святой Троицы была особенно роскошной и просторной. В ней хранились многие священные реликвии, которые он, когда было время, изучал полным любви и восхищения взором. Кроме того, месса была более священна для него, чем даже для многих людей его профессии, и ему требовалось какое-то время побыть одному, чтобы придти в себя после глубоких чувств, вызываемых в нем ею.

В ризнице всегда царила полутьма. Было только одно маленькое окошко в каменной стене, да и то затененное снаружи густыми зарослями колючего кустарника высотой в рост человека. Напротив окна была скамья из полированного дуба, такая же, как и скамьи для молящихся в самой церкви. Вот на ней о. Гуарда обычно сидел после мессы. Скамья была неудобная, и не случайно: в словаре Церкви слова «отдых» и «комфорт» никогда не были синонимами. Отдохнуть не возбранялось, и даже поощрялось, поскольку это очищает мысли и дух, — но только не в комфортабельных условиях.

О. Гуарда сидел на скамье, глядя неподвижным взором на зелень кустарника. Вьюрок летал над зарослями, будто что-то ища.

— Наблюдая за птицей, о. Гуарда вновь увидел треугольную голову гремучей змеи. Он даже рассмотрел ее чешуйчатое тело, маслянисто блестевшее в рассеянном солнечном свете, неприлично высунутый раздвоенный язык, черные, бездонные глаза. На этот неприятный образ наложилось видение открытого рта смуглого человека, его ожидающего подрагивающего языка, его черных, бездонных глаз.

О. Гуарда слегка вздрогнул, подавшись вперед на скамье. Вьюрок озабоченно вытаскивал что-то — какого-то насекомого — из колючих зарослей. С каким-то бессильным остолбенением о. Гуарда наблюдал, как тот пожирает свою добычу.

Когда он почувствовал, что в комнате находится кто-то еще? Этого он не мог сказать: настолько глубоко он погрузился в свои мысли.

— Отец Доннелли? — позвал он. Его помощник частенько возвращался в ризницу, разыскивая что-то, впоследствии оказывающееся в складках его собственной одежды.

— Да, отче.

Но это был не голос о. Доннелли, и о. Гуарда быстро повернул голову. — Кто это? — спросил он, глядя в затененный дальний угол ризницы. — Кто там?

— Отца Доннелли неожиданно куда-то вызвали, — ответил голос прямо позади него, и о. Гуарда попытался повернуться. Что-то крепко схватило его, удерживая.

— Кто вы? — спросил о. Гуарда. — Что вам здесь нужно? Денег? У меня их мало. Золото? Кому вы потом сможете продать реликвии?

— Я пришел, чтобы забрать тебя домой, — ответил голос, причем, так близко, что о. Гуарда снова уловил тошнотворно-сладкий запах, который он почувствовал, когда вкладывал причастие в рот смуглого человека.

Хватка усилилась, но это не испугало его. В молодости он уложил не одного задиру. У него это получалось так хорошо, что какое-то время он даже подумывал о карьере профессионального боксера, пока отец не выбил эту дурь из его головы. Потом молодой Доменик Гуарда пошел в армию и довольно долго прослужил в Юго-Восточной Азии, пока, наконец, страждущий духовного успокоения, не обратился к Богу.

Да и теперь о. Гуарда продолжал следить за собой, изнуряя себя ежедневными утомительными тренировками. Под священническими одеждами скрывалось мощное, мускулистое тело.

— Я и так дома, — ответил он, заставив себя слегка расслабиться. Этот человек из того же теста, что и хулиганы с Десятой Авеню, с которыми он знал как обращаться.

— Пока еще нет, — отозвался голос прямо у его уха.

И тогда, почувствовав все усиливающееся нажатие на болевую точку на шее, о. Гуарда осознал размеры опасности, нависшей над ним.

Он поднял плечи и руки, и, в тот момент, когда человек за его спиной предпринял попытку удержать захват, о. Гуарда резко подался корпусом вперед и освободился.

Мгновенно развернувшись, он нанес человеку слепой удар в лицо. Почувствовал что-то липкое костяшками кулака, он отдернул руку. Раздался звук чего-то рвущегося, и он, взглянув на свою руку, замер, будто пригвожденный к месту. К его кулаку прилипла какая-то субстанция телесного цвета, покрытая гримом.

Переведя глаза на смуглое лицо нападающего, о. Гуарда понял, какая странность заключалась в нем: на лице не было пор. Теперь вдоль скулы зияла прореха, сквозь которую виднелась настоящая кожа. Лицо человека скрывалось под прилегающей гуттаперчевой маской.

— Кто вы? — опять спросил о. Гуарда. — Я вас знаю?

— Это неважно, — ответил человек, и в голосе его о. Гуарда послышались знакомые нотки. Где он мог его слышать? — Важно то, что я знаю тебя.

В замкнутом пространстве ризницы звук раскрывающегося стального веера прозвучал с ужасающей ясностью. В этом звуке была ясность цели, заставившая о. Гуарду содрогнуться.

Теперь о. Гуарда знал — и знал с невероятной отчетливостью — что перед ним не просто какой-то задира или уличный хулиган. Поняв это, он поднял правую руку и сотворил крестное знамение.

— Прости ему, Господи, прости! — повторил он дважды, чувствуя, что во рту у него все пересохло.

Человек с двумя лицами сделал шаг вперед, а о. Гуарда отступил на шаг. Так продолжалось, пока о. Гуарда не уперся спиной в оконную раму.

Человек с двумя лицами все это время вращал веером с такой скоростью и ловкостью, что он издавал в воздухе звук, подобный рычанию зверя.

О. Гуарда перевел внимание с оружия на лицо человека, вернее сказать, на его глаза.

— Я знаю тебя, — сказал он, наконец, — ты — из далекого времени.

— И из далеких мест, — прибавил человек с двумя лицами с какой-то почти мечтательной интонацией в голосе. — Это верно.

В следующее мгновение стальной веер пронесся в воздухе, как гигантская летучая мышь. Его зазубренный торец с такой силой всадился в шею о. Гуарды, что удар отбросил его тело прямо на окно за его спиной.

Зазвенели стекла, кровь брызнула во все стороны, и человек с двумя лицами отступил. Затем он подошел, чтобы забрать свой стальной веер. За окном он увидел голову священника, лежащую под стеной колючего кустарника.