Читаем без скачивания «…Мир на почетных условиях»: Переписка В.Ф. Маркова (1920-2013) с М.В. Вишняком (1954-1959) - Владимир Марков

Я сам местами Цветаеву «не понимаю», но ведь поэзию слышат, а не понимают (и даже не чувствуют)! А что Цветаевой Достоевский не понадобился или Гете для нее больше Толстого, не значит, что она и Д<остоевского> и Т<олстого> сбрасывает.

Вы часто пишете о моем возрасте. Да, я вдвое моложе Вас, но мне все же 39 лет — т<ак> ч<то> напрасно Вы видите во мне юношеский романтизм. И я знаю, что такое поэты, хотя знаком я со знаменитостями не бывал (и в СССР и здесь Бог миловал, т<ак> ч<то> мемуаров мне не о чем писать). Но о житейском и подлинном в поэте писал еще Пушкин. Т<ак> ч<то> «низким» в биографии поэтов Вы меня не удивите, я эту сторону их знаю хотя бы по письмам. Дело не в этом.

Насчет «цензуры» я, пожалуй, неправ. Готов с Вами согласиться. И вообще честь Вам и слава за «Совр<еменные> записки».

Что значит, что Вы «пишете ужасно»? Сейчас не могу найти особо разительных образчиков, не отмечал их при чтении, но вот наудачу:

р. 132. «взятое на себя редакцией заявлением» — 2 творит<ельных> падежа рядом с разной функцией — т. е. не слышите фразу, когда ее пишете (это то, что поэты делают, когда пишут — слышат).

Там же «началась печатанием» (почему же не «начала печататься»? — или «стала»?)

р. 186. «Библиографический отдел “С<овременных> записок” в отзывах сотрудников журнала был его наиболее уязвимым местом».

Тут «его» — невозможно звучит и все путает. Вообще, по-русски, где можно, притяжат<ельные> местоимения опускают. Выбросьте его, и сразу фраза лучше, а так это его относится и к журналу, и к отделу, и даже к слову мужского рода в предыдущей фразе. Да и вообще надо эту фразу начать с «Наиболее уязвимым местом» и т. д.

р. 203. «удовлетворял» + Dat.??

Вот такого много. Я читатель медленный и потому ломал себе язык частенько о такое. Но Вы — человек мысли, не языка, это естественно, м<ожет> быть. Да и я грешен в ляпсусах (но я хоть стараюсь себя слушать, когда пишу, и ошибаюсь лишь впопыхах).

Или вот еще

р. 225. «посмертная книга… Гиппиус, написанная… незадолго до собственной смерти» (чьей смерти, книги или Гиппиус; «собственный» и «свой», как правило, относится к подлежащему предложения; я уж не говорю о столкновении «посмертной» и «смерти»),

А насчет турусов и колес — это не из пословицы, а скорее из Пастернака (стих<отворение> «О, если б знал, что так бывает»). Это обычная вещь — переаранжировка привычного фразеологического выражения. А само выражение мне прекрасно известно.

Я теперь Assis<tant> Professor в Калифорн<ийском> ун<иверсите>те в Лос-Анджелесе, с сентября прошлого года, преподаю литературу и язык. Забросил критику и вообще эмигр<антскую> литературу (пока![40]), получил докторскую, хочу напечатать книгу о Хлебникове (уже сдал комиссии). А планов много, но устал зверски.

Ваш В. Марков

11. М.В. Вишняк — В.Ф. Маркову

7. II.59

Многоуважаемый Владимир Федорович!

Пишу без всякой надежды Вас в чем-либо переубедить — больше для того, чтобы предупредить превратное толкование моего молчания.

Мне кажется, что Вы то и дело противоречите себе. Приведу пример. — «Для меня главное человек» (а не группы, как для других, грешных), утверждаете Вы. А что Вы написали о Кусковой или Чернышевском, в которых трудно отделить «человека» от других сторон их былого существования?! Чернышевский для Вас «кандалы на русской литературе», и Вы проходите спокойно мимо того, что он носил кандалы годами в реальности, а не символически. В качестве чуть ли <не> уступки Вы «вполне допускаете», что Ч<ернышевский> «был честным человеком», «светлой личностью» (в иронических кавычках), но… Вас «это мало интересует». И это называется — «для меня главное человек». И Вы еще спрашиваете, откуда у меня впечатление, что Вы «ни в грош не ставите этики». — Да вот отсюда. Вы называете себя «животным не-общественным», и Ваше нигилистическое отношение к «группам» оборачивается таким же отношением к индивидам, из которых эти «группы» состоят. Думаю, не выдам никакого секрета, если скажу, что даже сочувствующие Вам литературоведы считают Вашу «анти-общественность» и мнимую «аполитичность» — патологической!..

Вы оправдываетесь: если бы Вы ни в грош не ставили этики, откуда взялся бы Ваш интерес к Швейцеру?.. Но Швейцер, как известно, — не только гуманист, он многогранен. И Ваш интерес мог быть вызван к нему как к музыканту. А потом, неужели надо доказывать, что пути поэта и, тем самым, Ваши — «неисповедимы»: он слушает даже то, что читает, не так уж вчитываясь в содержание… Цветаеву и Вы «местами» не понимаете, однако довольствуетесь уже тем, что она не совсем «сбрасывает» Толстого и Достоевского. Правда, имеется у Вас и другой аргумент — через 200–300 лет, когда небо будет в алмазах, или следующие поколения «разберутся»…

«Я не скажу про всю Одессу» — вся «Одесса» (или эмиграция) слишком велика, — но при реалистическом (не «социалистическом») подходе на 1958 год, скажу за себя, что «хотя» Пушкин, Ходасевич, Тютчев или даже Блок — поэты, — все же я их почти полностью понимаю и потому отдаю им предпочтение перед косноязычными. (Между прочим: не могу понять, почему и для чего Вы выбрали для американской диссертации такого заумного поэта, как Хлебников, — которого и русский читатель может осудить за приятие великого Октября, но отнюдь не понять?!)

У Вас, оказывается, главный «зуб против меня» за то, что я, перепутав Маяковского с Демьяном Бедным, приписал «невежество» Вам, тогда как сам в том повинен. Очень сожалею, что возвел на Вас напраслину. Не могу сейчас вспомнить или найти, откуда я взял, что это Демьян, а не Маяковский первый сказал неприличное «э» по адресу Кусковой. Но Вы должны согласиться, что в моих устах Маяковский, хоть и многим даровитее Демьяна, «как человек» стоит его — «оба хуже»… (Маяковский даже хуже.)

Наконец, последнее: «бесстыдство». — Вы сами называете себя «озорником», отмечаете свой «задор» и «заносчивость». Далеко ли одно от другого, — особенно если учесть, что одно Вы говорите о себе, а другое о Вас говорит «невежественный», как Вы выражаетесь, оппонент.

Благодарен Вам за отмеченные неудачи — стилистические — в книге. Кое в чем Вы правы. Кое в чем преувеличиваете. Не могу согласиться, что в «Библиографический отдел “Совр<еменных> записок” в отзывах сотрудников журнала был его наиболее уязвимым местом», — «его» все путает. — «Его» может с одинаковым успехом относиться и к «отделу», и к «журналу» — смысл остается тот же, и ничего здесь не спутано, если не искать повсюду путаницы и не делать недопустимых допущений (в другом примере), что «смерть» может относиться не только к автору, но и к его книге (стр. 225). — А если и поэту дозволены «ляпсусы» и «переаранжировки» привычных выражений, — то о чем говорить применительно к нашему брату, не-поэту.

С пожеланием всяких успехов

М. Вишняк

12. М.В. Вишняк — В.Ф. Маркову

21. III.59

Многоуважаемый Владимир Федорович!

Из указанных Вами погрешностей языка в воспоминаниях о «Совр<еменных> записках» одни казались мне спорными, другие — ничтожными. Самым неприятным я считаю указание на «Dat.» — «удовлетворять потребности» (стр. 203)…

Ну конечно, удовлетворять потребность, голод, нужду, жалобу и т. д.

Я соглашался мысленно с Вами и огорчался. И вдруг, почти случайно, в словаре Ушакова (т. IV, стр. 899) в слове удовлетворять, под цифрой 4 прочел: «чему (Dat.?! — М.В.). Оказаться в соответствии с чем-ниб., вполне отвечающим чему-н. (чаще в этом знач. употр. несов. удовлетворять). Работа может у. всем требованиям (не все требования). Подбор книг не удовлетворил всем запросам читателей. Эта столовая не может у. моему вкусу».

Именно в этом смысле, так употребил «Dat.» и я… Что скажет по сему случаю литературовед В.Ф. Марков, «слушающий» свою речь?! Я положился было на «абсолютный слух поэта» — и едва не попал впросак.

Всего доброго.

М. Вишняк

13. В.Ф. Марков — М.В. Вишняку

5 апреля 1959 г.

Los Angeles

Многоуважаемый Марк Вениаминович!

Виноват перед Вами: не ответил на старое письмо, а сейчас еще одно пришло от Вас. В оправдание могу только сказать, что запустил всю корреспонденцию. Для того чтобы регулярно посылать посылки семье в СССР, приходится набирать разной работы для приработка, а это и отнимает время, и изматывает.

Насчет В<аших> писем: я не знал, что у Вас такие стилистические претензии. Выходит, что мои случайные и беглые замечания заставили Вас рыться по словарям, а теперь торжествовать, посрамив «профессора». Странно, я вот литератор, даже почти «писатель», а так не волнуюсь. Знаю, что у меня можно много найти оплошностей и что мои статьи писаны скверно. О В<ашей> книге я судил по общему впечатлению, но так как нужны были примеры, то я привел их наугад, выбрал at random[41], потому что при чтении не отмечал. Можно, вероятно, набрать и более бесспорного, да времени нет. Но уверяю Вас, когда читал книгу, частенько у меня «мозга» заплеталась о корявые фразы. Здесь дело не в «абсолютном слухе», а в том, что я читаю любую книгу медленно и губами, т<ак> ч<то> все дефекты такого рода не пропускаю. Это моя мука, я иногда физически устаю от чтения «немузыкальных» книг, как будто весь рот в синяках от словесных кочек и буераков. И дело здесь не в принятой грамматике или словаре Ушакова, а чистом ощущении: вот как палец чувствует, горячо или холодно. Недавно мне, например, чуть не пришлось лечь в госпиталь от чтения Гончарова. Вы, конечно, и тут заподозрите в «незрелости» и «парадоксальности». Как же, Ваши кумиры давно «доказали», что Гончаров величайший стилист, а вот на мой «рот» (ибо читаю губами, «артикулятивно») хуже его никто не писал из наших классиков. После него Тургенев, например, как стакан воды в Сахаре. Есть и другие «негладкие» писатели, Гоголь, например, но тут не-гладкость высокого порядка, преднамеренная, рассчитанная, виртуозная (как и у Цветаевой, у Хлебникова), а у Гончарова просто потому, что Бог ему уха не дал. Впрочем, что я Вам пишу это все, все равно не согласитесь, для Вас все мерки еще в 19 веке созданы, как же можно их разрушать[42]. Но, как говорит Пастернак, «как мне быть с моей грудною клеткой». Что делать, если я вижу иначе: или я урод, или же действительно яснее вижу, чем некоторые. Кроме всего прочего, напрасны все мои доводы, т. к. Вам сам Ушаков доказал. Ничего не поделаешь. Я все же остаюсь при мнении, что Цветаева писала хорошо, а Вы плохо. И напрасно Вы язвите по адресу моего «профессорства». Я и не считаю себя «профессором», т. е. знатоком: я мало знаю и не во всех областях литературы разбираюсь, но какой-то слух к стилю есть — не столько от природы, сколько развитый чтением стихов. На том и держусь.