Читаем без скачивания Я знаю точно: не было войны (СИ) - Тарханов Влад

Тут ее мысли перескочили на синеблузников, ее главное увлечение, которое отлично подходило к ее характеру. Спортивная, крепкая, энергичная, Ривка любила такое же театральное действо — энергичное, острое, на самой грани дозволенного. Выразительность их выступлениям придавали двое: Моська Гурфинкель и Валик Куняев. Оба педагоги. Моська, как и она, математик и физик, а Валик отличный химик, который знает свой предмет, как пальцы на правой руке. Мося — он генератор шуток и идей. Его быстрый ироничный ум сразу же подсказывал, как можно обыграть ту или иную ситуацию, как построить пантомиму, а если были сложности с рифмомй, так это тоже к нему, так вывернет, что все вокруг ввалятся с хохота, а он стоит с безучастным спокойным лицом и требует быстро перейти к следующему пункту программы.

Тексты Валик не писал — он создавал постановочное действо, тот порядок и то движение людей, которое придавало текстам смысл, порой отличный от того, который вкладывали его авторы — Ривка и Соня. А вот трудились они каждая на своем поприще. У Ребекки неплохо получалось создавать рифмованные формы, поэтому там, где требовалось ритмичное обрамление текста, да еще и в стихотворной форме, за дело принималась именно она. В поэзии и математике есть одинаковые законы — законы ритмики, тот кто их понимает, может без труда складывать рифмованные строки. От высокой поэзии тут не было ничего и близко, но в качестве прикладного рифмованного слова — получалось более чем удачно. Разве не про такое слово говорил великий Маяковский? Разве не он считал, что поэзия должна выполнять вполне житейскую, как говорят математки прикладную задачу, быть агиткой, разъяснять, бичевать, высмеивать? Он ведь тоже был синеблузником.

Соня же создавала диалоги, которые, возможно, не были такими острыми, как шутки и прибаутки Моськины, но несли в себе важную идеологическую основу их выступлений. Ее так и звали «наш политрук».

Конечно, когда молодые ребята собираются вместе, проводят много времени, да еще и занимаются общим делом, вполне естественно, что в их небольшом коллективе возникают какие-то отношения. Они и были, эти самые отношения. Ребекка знала точно. Знала, что оба парня (Валик и Мося) вздыхают, поглядывая в ее сторону, до соперничества и петушиных боев не дошло, так она и не согласна на такие выяснения, не до них, малолеток!

Соня Пришвина давно сохнет по Моське. Так что… не перебегать же дорожку подруге? Их ведь так и называют: неразлучная четверка. Если бы все были парнями, получились бы как у Дюма — четыре мушкетера. А так — просто четверка неразлучных друзей.

Конечно, Сонечка была далеко не единственной подругой Ривки, в тех же синеблузниках была Розочка Шехтман, с которой у молодой учительницы были особо теплые отношения, а по соседству жила Голда Рубинчик, с ней она дружила с самого раннего детства.

И дело не в том, что Голда была тоже еврейкой, а все-таки в том, что они намного больше времени проводили вдвоем — вместе часто шли в школу, где обе работали, но Голда преподавала русский язык и литературу, а Ривка — математику и физику. Да и по характеру Голда — живая, энергичная была Ривке ближе, чем спокойна, и уравновешенная Сонечка.

Они действительно были полные противоположности друг другу — полноватая кругленькая, с носиком-пуговкой блондинка Сонечка Пришвина, ее чуть золотистая коса обвивала короткую крепкую шею, такая коренастенькая крепышка, почти не занималась спортом, но очень любила плавать летом. Только в этом году ее уже трижды доставляли в комендатуру из-за того, что заплывала слишком далеко, почти что пересекая границу. Ребекка ненамного отставала, у нее было два задержания. У Голды со своим взрывным темпераментом — только одно. Но девушек хорошо знали в погранотряде, и после непродолжительной воспитательной беседы их отправляли домой.

Сонечка приехала в Могилев-Подольский в пятнадцать лет. Ее отец, командир Красной армии был направлен служить в погранвойска, с ним приехала и семья. Жена, два старших сыны и младшая дочь. Семья Пришвиных была родом с Урала, поэтому у Сони, кроме легкого уральского акцента, в характере прослеживалась еще та особая уральская обстоятельность, которая всегда отличает потомственных заводских. Для нее не было мелочей. Въедливая и настойчивая, она всегда старалась докопаться до сути вещей. Раскладывая по полочкам любое действие, любую репризу, пока не получалось идеальное, по ее мнению, действие. На самом же деле, главная задача Сонечки была сделать так, чтобы шутки и репризы, составленные ее друзьями, особенно Моськой Гурфинкилем, не «зашкаливали», не были идеологически неправильными, а что такое быть идеологически неправильными, дочка красного комиссара знала точно.

— Моська, тут ты не прав, от твоей шутки попахивает гнилым мещанством и интеллигентностью…

Обычно такую фразу Сонечка произносила тихо и спокойно, но в ее тоне звучала такая решимость, что Моська сразу же отзывал свою шутку и старался к этой теме не возвращаться.

Моисей, он же Моська, Гурфинкель был интересным высоким парнем, худощавым, подтянутым, и очень спортивным. Его единственным внешним недостатком было не слишком хорошее зрение, из-за чего он вынужден был носить очки с толстыми стеклами в кошмарной оправе, которые, как он справедливо считал, уродовали его. Густые черные вихры были всегда всклокочены, жесткий волос не поддавался усилиям большинства парикмахеров, воспринимавших визит Моськи как наказание Божье, и назначавших двойную плату за свои услуги. Черные глаза, крупный еврейский нос и полные губы на чуть вытянутом овале лица дополняли портрет. Он был из семьи провинциальных интеллигентов. Его отец, Абраша Гурфинкель был приказчиком у богатого могилевского купца, но революцию сразу же поддержал. Вместе со старшими братьями вступил в красную гвардию, которая в то время формировалась в городе. Однажды их отряд получил задание перекрыть железнодорожный путь из Жмеринки, откуда ожидалось наступление петлюровских частей, но там вспыхнула рабочая забастовка, и красногвардейцы были срочно брошены против белых, наступающих из Румынии. Братья Абраши Гурфинкеля погибли в первом же бою, их отряд оказался разбит. Отец Моськи был ранен, но спасся, через какое-то время оказался в Виннице, в местной чрезвычайке. Из органов был комиссован по ранению, полученному во время подавлении кулаческих выступлений на Могилевщине. Сейчас он был инвалидом, к тому же страдал провалами памяти. За ним бережно ухаживала жена Сара, дочка Рахиль и сын Моська. Пенсии не хватало, главным добытчиком в семье стал молодой учитель географии Моисей Гурфинкель.

При внешней хрупкости Моська был жилистым. Регулярные тренировки боксом (он был перворазрядником) под руководством тренера из пограничников отбили охоту у кого-нибудь лезть к Моисею Абрамовичу Гурфинкелю с глупыми вопросами. От тренировок и нескольких уличных столкновений на лице парня остались следы: несколько небольших шрамов и чуть смещенный (после прямого точного удара) нос. У Гурфинкелей был большой дом, в котором было просторно, там синеблузники, точнее, их творческое ядро, собирались практически в любое свободное время. Он находился на окраине города, принадлежал когда-то тому самому богатому купцу, у которого приказчиком и служил до революции отец Моськи, Абрам Гурфинкель.

По иронии судьбы, именно его выделили ветерану органов, благодаря своей инвалидности пережившему самые страшные годы чисток, под которые он, несомненно, попал бы, если бы не его несостоятельность как личности была очевидна всем, даже местным чекистам.

Около дома его старыми владельцами был разбит фруктовый сад, к которому молодой учитель добавил небольшой виноградник. В теплое время года сад был тем самым пристанищем, который устраивал всех. Там собирались, пили чай, писали тексты выступлений, и репетировали. Тетя Сара, Моськина мама, воспринимала шумные собрания стоически, только изредка упрашивая слишком разошедшуюся молодежь не мешать мужу.

От отца Моисей Гурфинкель унаследовал любовь ко всем женщинам одновременно. Его отец был известным ловеласом, да и сам Моська делал признание в любви очень многим девушкам — не мог себе отказать в удовольствии любить многих. Конечно, это не было любовью, скорее, как принято сейчас говорить, проявлением юношеской сексуальности и не более того. Но каждый раз, совершая очередной обряд признания в любви, молодой человек был уверен, что делает это искренне. Была в нем такая внутренняя сила, такая искренность, что девушки невольно «велись» на его признания, впрочем, мираж влюбленности проходил так же быстро, как и наступал. Как говориться, до первого поцелуя. Наверное, Моська слишком плохо умел целоваться, или же, девушки чувствовали его ветреность и начинали избегать его раньше, чем чувство влюбленности перерастало во что-то более значимое.