Читаем без скачивания Тайна семи - Линдси Фэй

Я раздраженно, злясь на самого себя, прикусил нижнюю губу. Затем высунулся из окна, и лицо так и ожгло холодом. Стена здания, выходящая в проулок, была выложена из кирпича, вверх поднимался лишь один побег плюща, к тому же находились мы на втором этаже. Второе окно выходило на шумную Пятую авеню. Да, к окнам трудно подобраться, не оставшись незамеченным, к тому же оба они были заперты изнутри.

Я вернул задвижку на место и решил заняться тем, в чем был силен: разными историями и людьми, которые мне их рассказывают.

– У Миллингтонов есть дети? – задумчиво спросил я.

– Нет, детей нету. Два коронационных сервиза, дюжина уилтонских[8]ковров, пять…

– Ну, тогда, может, у хозяина дома пагубные привычки? Азартные игры, женщины?

Тёрли насмешливо фыркнул.

– У него одно пристрастие, почти спортивное. Запускать невод туда, где водятся денежки, прямо как в косяк сардин. И он в этом деле преуспел, сами видите. В отличие от многих других.

– Ну, а миссис Миллингтон? Возможно, у нее есть долги?

– Муж выделяет ей на карманные расходы. Где-то около сотни в месяц, за исключением декабря. Тогда ей причитается двести. Ну, сами понимаете, праздники и все такое.

А что, очень даже удобно, если вдруг ей втемяшится в голову приобрести десятую по счету серебряную вазу в виде лебедя. Я покосился на девять лебедей, выстроившихся на каминной доске; у каждого создания торчали из горла бутоны фуксии, выращенные, по всей очевидности, в теплице.

А потом вдруг заметил нечто куда более занимательное. Над камином висело зеркало.

Не то чтобы я когда-либо страдал манией самолюбования, или нарциссизмом, и так уж любил разглядывать свое лицо. Да оно того просто не стоит. Но каждое лицо индивидуально, и я предпочитал, чтобы мое оставалось в целости и сохранности. В зеркале отразились темно-русые волосы, разделенные на пробор и окаймляющие лоб, как два изогнутых крыла, суженный книзу подбородок с ямочкой в форме полумесяца, над ним – узкие четко очерченные губы, прямой нос, глубоко посаженные зеленые глаза. Но отчего-то при виде всего этого я вдруг ощутил тревогу; она волнами разошлась от висков к макушке. Так бывает, когда в пруд бросишь монетку.

– Ну, а прислуга в доме? – спросил я и отвел глаза от зеркала. – Кто они такие?

– Я. Всегда к вашим услугам, мистер Уайлд, – прошелестел он и стал загибать пальцы. – Миссис Торнтон – экономка. Агата – повариха. Ну затем Эйми, Грейс, Элен, Мэри и Роуз – горничные. Еще Стивен и Джек, они ливрейные лакеи. Потом еще Лили, она посудомойка. Это не считая кучера и конюхов, которые присматривают за лошадьми.

– Что можете рассказать о них? Что-то необычное, интересное?

Тёрли призадумался. В сердце моем вновь вспыхнула надежда, точно маяк в море.

– Агата по колену определяет, когда идет непогода, – ответил он мне с заговорщицким видом. – Всегда ужасно интересно. К примеру, этим утром оно у нее просто жуть до чего разболелось. А стало быть, нас ждут большие неприятности, мистер Уайлд.

Он даже не представлял, насколько большие.

Ко времени, когда я допросил всех слуг и с видом побежденного вышел затем на улицу перед домом 102, что на Пятой авеню, мне все же удалось узнать несколько любопытных фактов.

Во-первых, всю прислугу в доме охватила паника – каждый страшно боялся потерять место, – и они пустились в жуткие разоблачения. К примеру, Элен (горничная с первого этажа), эдакая серая мышка кокни, недавно с берегов Темзы, заявила, что миниатюру наверняка украла Грейс. Просто потому, что: «Да вы только посмотрите на нее! Сразу ясно!» По словам Грейс (горничной со второго этажа), низенькой чернокожей девушки, которая всегда стояла, аккуратно заложив руки за спину, украла сокровище Элен. Потому что Элен говорит чудно́, все ирландцы говорят так чудно́, и ВСЕ на свете знают, кто они такие, эти ирландцы. В ответ Элен обозвала Грейс наглой гулящей девкой, которая якшается с самым грязным цветным отрепьем в городе, а Грейс обозвала Элен маленькой тупой занудой, которая с радостью отдаст миниатюру за самую поганую шляпку, или просто продаст ее и купит себе на эти деньги женишка.

Я оставил обеих девушек в слезах, с ненавистью и страхом взирающими друг на друга через кухонный стол. У каждой стало одной подругой меньше.

На обратном пути я заглянул на постоялый двор на Пятнадцатой улице, где обосновался штат прислуги Миллингтонов, ведающий лошадьми. Выяснилось, что у Грейс действительно имеется дружок, один из чернокожих конюхов, парень по имени Джеб. Он наведывался к ней каждый день и обещал жениться, когда соберет денег на покупку участка под ферму в Канаде. Белый кучер напоследок шепнул мне, что у Джеба мог быть мотив.

Что ж, вполне предсказуемо.

В наших краях черных обвиняют в воровстве чуть ли не каждые десять секунд или около того. Почти так же часто, как ирландцев – в колдовстве. Мне довелось трудиться бок о бок со многими черными, получившими свободу – в портах, на пристанях, в ресторанах и так далее, жить с ними рядом, и ни разу ни одного я ни в чем таком не заподозрил. Меня это просто бесит! Чернокожие наделены тем же неукротимым стремлением вкалывать, что и евреи, готовые шить по шестнадцать часов в день. К тому же в детстве я посещал дом приходского священника в Андерхилле, как бы сейчас сказали – настоящий рассадник пагубных идей аболиционистов.

А потому я счел все эти мои интервью бесполезными и продолжил размышлять.

И однако же… ни один человек из прислуги не сказал ничего такого, что меня удивило бы. Этот город играет со своими обитателями в смертельно опасную игру под названием «стулья с музыкой»[9], и когда бренчание пианино стихает, последствия для самого нерасторопного ужасные – или медленная смерть, или быстрая. А стульев здесь всегда не хватает. Мало работы, мало еды, мало стен с крышами над головой. Может, всего хватало бы, если бы наша территория занимала половину Атлантики. Но сегодня не хватает стульев для десятков тысяч иммигрантов, которые с надеждой толпятся в прихожей. И лишь один стул из дюжины помечен табличкой «ДЛЯ ЦВЕТНЫХ», и еще один из десятка – табличкой «ДЛЯ ИРЛАНДЦЕВ»…

Так что это еще вопрос, кто кого успеет вытеснить и занять свободное место.

Подкрепившись селедкой с картошкой в ближайшей закусочной, я вернулся к дому, чтобы продолжить свои изыскания; в том числе планировал покопаться с тревожно бьющимся сердцем в ящичках бюро миссис Миллингтон, пока сама она отправилась развозить пригласительные открытки.

Но миниатюры там не оказалось.

Я отправился домой и выпил три стаканчика рома. Полезная штука, доложу я вам.

И вот наступило утро 14 февраля. Погодка улучшилась, высоко в небе повисла тонкая и шелковистая серая дымка, и у меня возникло ощущение, что неплохо было бы прямо сегодня заскочить к дантисту и вырвать гнилой зуб.

Я сбросил простыню. Мои апартаменты располагаются прямо над пекарней миссис Боэм «Свежайшая выпечка», а потому зимой полы подогреваются снизу печами. Господь да благословит эту женщину; благодаря ей в комнатах у меня тепло, как в июне. Обставлены они наспех и скудно: старая кровать с балдахином прямо у окна; столик на ножках в виде когтистых лап, который мой брат спас из пожара; стул, который я нашел на помойке; коврик, завалявшийся на чердаке миссис Боэм. И, наконец, комод, который я, скрепя сердце, решился приобрести на четвертый раз, когда убедился, что в моих аккуратно сложенных тогах кипит бурная жизнь местных насекомых. Но комната не выглядит пустой – возможно, потому, что обои покрыты рисунками углем. Пребывая в волнении, я рисую на них разные сценки из жизни.

Я нарисовал множество сцен.

А в крохотном «спальном закутке» окон вообще нет. И я, с разрешения миссис Боэм, увешал там все стены полками. И на данный момент на них стояло всего пять книг. Но я работаю над этим. Я привык пользоваться куда более богатой библиотекой.

Там проживал также не совсем обычный предмет, его вряд ли можно назвать книгой. Толстенная рукопись. Я писал в ней о том, что случилось прошлым летом, – куда лучшая альтернатива, чем выйти на площадь и орать об этом во всю глотку, надрывая легкие.

В августе прошлого года со мной на улице столкнулась молоденькая девушка, еще совсем ребенок, по имени Птичка Дейли. Она была храбра, напугана и вся в крови. И я просто не представлял, что же с ней делать, растерялся и смотрел на нее с тем же видом, с каким смотрят на сломавшуюся молотилку или раненого воробышка. Но я и сам был тогда сломлен, после пожара. Мир мой рухнул. И я заговорил с Птичкой не так, как обычно говорят с птенчиком-мэб, а она смотрела на меня не так, как смотрят на чудака, и мы сразу понравились друг другу. Она убегала из борделя, хозяйкой которого была Шелковая Марш – существо с красивым невинным личиком и золотистыми волосами, но при том совершенно бессердечное.