Читаем без скачивания Игра в свои ворота - Роман Медведев

Я был в ужасе от всего происходящего. Любая угроза, о которой можно в охватившей панике подумать, тут же на мою беду исполнялась. Хищное море шумело все громче. Я начал кричать. Тогда мне и в голову не пришло попробовать вырваться из охватившего кошмара и вернуться в НАСТОЯЩИЙ мир. Очевидно представляя, что это все выдуманное, я потерял контроль над мыслями и впал в панику.

Я бросился грести руками к берегу. Раскачивая размашистыми движениями и без того болтающийся на волнах матрас. В мыслях звучало лишь одно – добраться скорее до берега и укрыться в объятиях мамы. Но мои маленькие руки скорее перемещали меня вдоль матраса, чем его по воде. Напротив, берег предательски отдалялся с каждой минутой проживаемого кошмара.

В какой-то момент матрас, черпнув воды краем, на который съехало мое тело, перевернулся и накрыл меня собой. Я ушел под воду и, глотая соленую жидкость, попытался ухватиться за него. Но скользкая упругая материя предательски выскакивала из рук.

Наконец, поймав матрас за край, я нашел в себе силы подтянуться, чтобы вынырнуть из воды. Жадно глотая воздух, я закинул руки на виляющий кусок суши и почти был близок к тому, чтобы забраться на него, если бы не слишком сильно толкнулся ногами. Матрас отпрыгнул, и я вновь ушел под воду.

Яростно загребая с удвоенной силой ногами и руками, я все же выбрался на поверхность. Но, открыв глаза, увидел, что мою единственную надежду – матрас отнесло в сторону на добрых пять метров. И достичь его надежды нет никакой. Вот тогда я закричал по-настоящему. Завизжал до рези в горле. Поперхнулся. Море разом смыло слезы отчаянья. И вкатило в глаза и рот сотней литров соленой воды. Отбившись кое-как и снова появившись на поверхности, я видел лишь вздымаемые на гребнях покатых волн буруны. Никакой надежды на спасение.

Калейдоскоп бессвязных мыслей еще мгновения создавал во мне иллюзию будущего, но… Я вдруг разом смирился с поражением. Подлетела очередная волна, и я сам открыл ей навстречу рот. Набрав в себя до желудка доставшей воды, с закрытыми глазами и закупоренной глоткой, я стал опускаться на дно…

Я бы наверняка умер в тот день, но это было бы слишком легко.

Снова резкий свербящий звук взорвался в голове. Неожиданно кто-то выдернул меня за ноги из черного водоворота смерти. И я приходил в сознание ослепленный ярким светом. В животе полыхал адский костер. Какой-то извращенец при этом еще давил на него. Я закашлялся, и меня болезненно вырвало. После я открыл глаза.

Перед взором расплывалось бородатое лицо незнакомого дяди. Он улыбнулся и подмигнул мне. Затем чудовище взяло мой подбородок в свою огромную мозолистую ладонь и встряхнуло, отчего в голове разом взорвался фонтан искр. В довершение, дядя отхлестал меня по щекам и, усмехнувшись, поднялся с живота. Я тут же поблагодарил всех волшебных фей за чудесное избавление от его веса.

Приходил в себя я легче, чем в прошлый раз в саду. Уже через пару минут удалось самостоятельно сесть. Какая-то женщина принесла воды и стала умывать меня, разрешив сделать один глоток. Это была самая вкусная вода, которую мне только доводилось пробовать. И снова я почувствовал себя полностью «вернувшимся» к реальности. Желудок успокоился, и голова почти не болела.

Я спросил незнакомую женщину, что со мной случилось. Она сказала, что я «стал жертвой солнечного удара». И, что «… слава богу, рядом проходил Славик (так звали моего бородатого мучителя), который разглядел во мне недомогание». Он окунул меня головой в море и провел экзекуцию «спасения». Я поинтересовался – где Славик, и мне ответили, что после того, как я на него сблевал, он еще не вернулся из душа.

Удостоверившись, что я в порядке, женщина пожелала мне удачи и ускакала вприпрыжку, не исключено, что домывать Славика. Я же остался ждать родителей в одиночестве. Происшествие, столь масштабное для меня, не оставило никакого следа в сообществе других отдыхающих. Никто всерьез и не воспринял бытовое недоразумение с ребенком. Даже столь малого возраста. У нас вобще народ не сильно жалостливый и внимательный к чужим проблемам, в чем я имел прорву возможностей убедиться позднее. Впрочем, откуда им знать об истинном положении дел?

Внутри меня все еще трясло от возбуждения. Я вздрагивал, крепко сжимая зубы и кулаки. В данный момент хотелось только одного – добраться как можно скорее до постели, забраться под одеяло и уснуть.

Родители вскоре вернулись. Папа вел смеющуюся маму, обняв рукой за талию. Они подошли и, первым делом, спросили – все ли у меня в порядке. Я, через силу улыбнувшись, заверил их в том, что все как нельзя лучше. Внимательная мама заметила, что я какой-то бледный, но я успокоил ее, сказав, что немного болит живот, и попросился домой в номер.

Папа остался загорать, а мама отправилась со мной в корпус. На этом приключение закончилось.

Больше о том лете и добавить нечего. Родители, в особенности папа, были расстроены тем, что я, ВДРУГ ПОЧЕМУ-ТО, стал отказываться купаться в море, тем более на матрасе, один вид которого вселял в меня ужас.

Прошла еще неделя жаркого солнца, и мы вернулись домой. А я стал еще более замкнутым. Терапия, задуманная родителями, не принесла ожидаемых плодов.

5.

Размышляя сейчас над прошлым, возникает мысль – все это, наверное, можно было бы остановить, все могло бы быть совсем иначе…

***

Школьные годы чудесные. Многие по жизни повторяют эту фразу, вкладывая в нее блаженный восторг от выпущенных в небо воздушных шаров и первых признаний в любви. Многие повторяют ее, и вовсе не задумываясь об этом, полагая, видимо, что в детстве все чудесно. Мои школьные годы таковыми мне не показались ни тогда, ни, тем более, теперь.

К первому звонку, как и водится, отвела меня мама. Я стоял с охапкой гладиолусов, в белой накрахмаленной рубашке длинный и смешной. Кругом, на футбольном поле за школой, почему то уклоном позиционировавшемся на горизонте, было полно детей. Почти все улыбались. Некоторые смущенно куксились. Встречались и знакомые по садику лица. Играла музыка. Праздник.

Мама ненадолго оставила меня одного, отлучившись к группе преподавателей. Без ощущения в своей ладони теплой маминой руки, я сразу почувствовал себя одиноким и никому здесь не нужным. На глаза навернулись слезы. Я утер их новым платочком из нагрудного кармана. Безразличные взгляды пробегали по моему лицу, как тени под занимавшемся в небе солнцем.

Вернувшись, мама указала пальцем на пожилую женщину, с заплетенными в пучок волосами на затылке: «– Твоя первая учительница!» Затем на крыльцо школы поднялась дама в темном костюме и звучным голосом объявила об открытии учебного года. Спугнутые ее голосом птицы убрались подальше от школы. Кто-то из взрослых не к месту засмеялся.

После декламации старшими учениками четверостиший о школе, один из парней пронес перед учительским составом на своих плечах симпатичную первоклашку в белом переднике. Затем нас всех построили в колонну парами. Мне сунули руку рыжей девочки с синими бантами. Под звуки марша Шаинского «Чему учат в школе» тремя взводами мы вошли внутрь школы. В дверях я, как и многие дети, в беспокойстве начал оглядываться в поисках мамы. Мне мельком удалось увидеть ее, махающую рукой. Снова намокли глаза. Что ж, теперь я сам по себе.

После знакомства класса с учителем стало очевидно, что рядом собралось немало активных и бойких детей, которых мне, безусловно, следовало сторониться. Произошел дележ столов нашим педагогом, в результате чего мне выпало место за одной партой с мальчиком Юрой. Он сидел в маленьких очках, деловитый и молчаливый.

В первые дни после школы я охотно делился с родителями своими впечатлениями. Рассказывая об уроках, я никогда не баловал их своими достижениями. Если только вымышленными. Но справедливости ради, стоит упомянуть, что в первых классах особо неразрешимых задач перед юными учениками и не ставят. Однако, папа, убежденный в том, что у него родился, не иначе как, гениальный сын, ждал от меня неких подвигов. Не наблюдая их, он все чаще стал выходить из себя, незаслуженно обвиняя во всем школу.

На страницах моего школьного дневника стали появлялись замечания к поведению. Родители узнавали о том, что их сын участвовал в драках (как правило, в роли жертвы, но об этом сердобольная учительница нарочно не писала) и «витал в облаках». Отчего-то столь возвышенная картина с облаками стала нарицательным понятием чуть ли не деградации личности. А мне такая характеристика учителя нравилась. Попробуйте-ка «повитать»!

Я редко выполнял классную работу, и тетради мои наполнялись собственными каракулями едва ли на треть от требуемого объема. Вскоре мама начала ругаться тоже.

Математика, грамматика, естествознание – все оставалось для меня за чуть приоткрытыми дверьми, в которые я не мог войти маршем. Хоть и любил чтение сам, концентрация внимания оставляла желать лучшего. Я почти не давал повода оценить себя и свои знания иначе, чем слабо удовлетворительные. Склонности к творческому созиданию у меня также не было, а способностей и подавно. Мои рисунки впору было показывать в виде наглядного примера – как рисовать запрещается даже наедине с самим собой. Особенно удавались пейзажи. Те поспорили бы за оригинальность с самыми смелыми галлюцинациями потерянных людей.