Читаем без скачивания Молли - Ненси Джонс

Доктор Лиддел умер от сердечного приступа в понедельник, 2 октября 1944 года. Молли всю ночь проплакала в объятиях моей мамы. Она не спала и не ела.

На похоронах Кэтрин была одета в черный шерстяной костюм и черную шляпу с вуалью. Она слегка касалась глаз крохотным белоснежным платочком, голос ее дрожал, когда она пела последний гимн. Молли бесстрастно стояла рядом, беззвучно повторяя за ней слова гимна. Выходя из церкви, миссис Лиддел споткнулась и уцепилась за спинку оказавшейся рядом скамьи. Мой отец вскочил со своего места, подхватил ее под локоть и повел, рыдающую, по ряду. Молли плелась сзади, не сводя глаз со своих черных джинсов, тех самых, которые она так давно просила маму ей купить, – сейчас они хлопали вокруг ее ног, резко выделяясь на фоне бордовой ковровой дорожки.

Через три недели миссис Лиддел пригласила нас в свою спальню, где мы ждали ее, пока она собиралась в кино. Когда она наклонилась к зеркалу, чтобы накрасить губы, я заметила, что свадебная фотография четы Лидделов исчезла из бюро.

Настроение миссис Лиддел, всегда непредсказуемое, становилось все более странным и тревожащим. Однажды Молли и я были в ее спальне; Молли гладила выстиранное белье, а я складывала его и вешала на плечики. На миссис Лиддел был только кружевной бюстгальтер, трусики и отлично сшитые слаксы серо-коричневого и винного цветов – все изящное, красиво скроенное, – какой контраст со скромными юбками, блузками и бельем, которые носила моя мать!

Молли гладила платье матери, то самое, в горошек, которое было на ней, когда мистер Паркер в первый раз проводил нас из кино до самого дома.

– Интересно, когда же у нас грудь вырастет, – сказала Молли, водя утюгом по складкам.

Моя мать и я никогда не говорили о груди. Я представила себе, как Молли и ее мать разговаривают в спальне: Молли, сидя на краю материнской кровати, следит, как миссис Лиддел изгибается, чтобы застегнуть крючки на бюстгальтере, и рассказывает дочери о своей груди. У Кэтрин Лиддел была прекрасная грудь – она выглядывала из ее платья, как два апельсинчика, которые завернуты в хрустящую бумагу и только и ждут, чтобы их развернули.

– Моя мама говорит, что большая грудь заставляет терять равновесие, – сказала я, тщательно расправляя складки на носовом платке доктора Лиддела. – Она говорит, что из-за нее труднее ездить на велосипеде.

Однажды я видела женщину с большими отвисшими грудями, которая пыталась ехать на велосипеде по стоянке машин у церкви. Она была тщедушная и худенькая, и груди болтались перед ней, как пакетики, в которые моя мать клала декоративный сахар, чтобы украсить пирожные. Муж той женщины бежал следом за ней, поддерживая сзади сидение, но когда он отпустил его, она стала качаться из стороны в сторону, потеряла равновесие и упала вперед – прямо на свои тяжелые груди.

– Моя мама, – сказала Молли, которая всегда была в таких вопросах авторитетом, – говорит, что красивая грудь – это самая прекрасная вещь, какую только может иметь женщина. Она говорит, что грудь, если она на месте, то есть впереди, – это первое, на что смотрит мужчина, когда встречает женщину. Если она обвислая, мужчина думает, что ты скучная. Если она плоская, мужчина думает, что ты мужеподобная. Но если она ловко торчит и будто говорит «привет!», он немедленно понимает, что с тобой приятно поговорить. Что ты знаешь, как надо слушать мужчину, а потом отвечать ему.

– Мне все равно, – сказала я. – Мне не нужны мужчины. Я хочу играть в баскетбол. Грудь будет мешать.

Я всегда терялась, когда Молли рассуждала подобным образом, поэтому и упрямилась, цепляясь за противоположную точку зрения, независимо от того, что думала и чувствовала на самом деле. Моя мама здорово отличалась от мамы Молли: мы с ней говорили о книгах, политике и экономии в доме.

– Ты так говоришь только потому, что у тебя, наверное, ее вовсе и не будет. Моя мама говорит, что у твоей мамы вообще нет груди – один жир. Если ты худенькая – у тебя ее не будет, а если толстая – у тебя так и будет один жир. – И Молли показала мне язык.

– Зато я расту быстрее тебя. Попробуй догони! Я бросила носовой платок, выбежала за дверь и помчалась через холл в спальню Молли. Она бежала за мной, но я захлопнула дверь. Когда она начала стучать, миссис Лиддел позвала нас из гостиной:

– Девочки, что вы шумите, как стадо слонов? Если вы не будете вести себя как следует, я отошлю Бетси домой. – Она поднялась наверх.

– Открой дверь, – попросила Молли. – Или я пошлю тебя домой.

Я открыла дверь, когда миссис Лиддел показалась на площадке. Вот тогда мы и почувствовали запах дыма.

Миссис Лиддел кинулась в свою спальню и через секунду появилась в дверях, неся свое платье. На одной груди оно было сожжено; ткань почернела и резко пахла чем-то синтетическим. Я почувствовала, что заливаюсь краской – это была моя вина, ведь это я дразнила Молли. Но миссис Лиддел обо мне забыла; она держала платье перед собой.

– Мэри Алиса Лиддел, как ты могла? – вопросила она. Слезы бежали по ее щекам, оставляя красные дорожки на нежной коже. – Ты ревнуешь меня. Ведь так? Ты не можешь смириться с тем, что твоя мать выглядит, как кинозвезда! Ты, несчастная соплячка, ты же гордиться должна!

С каждым словом она делала шаг по направлению к дочери, и с каждым словом Молли отступала в холл, пока не оказалась у самой двери своей комнаты.

– Что ты на это скажешь? – спрашивала миссис Лиддел.

– Я не хотела, мамочка, – отвечала Молли, пытаясь отскочить еще дальше вдоль стены. – Правда, не хотела.

– Ну, хотела или нет, ты погубила мое любимое платье, – миссис Лиддел втолкнула Молли в ее комнату. Я по-прежнему торчала в холле и, хотя и опустила глаза, видела и слышала все.

Миссис Лиддел швырнула платье Молли в лицо.

– Как тебе понравится, если я испорчу что-нибудь твое? – прошипела она, тряся Молли за плечи. – А? Отвечай!

– Не понравится, – прошептала Молли. Миссис Лиддел открыла шкаф Молли и сняла с

плечиков ее сине-белый матросский костюмчик.

– Вот, – сказала она. – Это научит тебя лучше беречь мамины вещи! – Миссис Лиддел схватила со стола ножницы, которые лежали там еще с тех пор, как мы мастерили бумажные платья для своих кукол; модели мы брали из кинофильмов и журналов.

– Нет, мамочка, пожалуйста, не надо! – закричала Молли. Она плакала.

– Это будет хорошим уроком, – отвечала ее мать. Она взяла один уголок матросского воротничка в зубы, другой – в левую руку и начала резать ткань.

– Пожалуйста, мамочка, пожалуйста, не надо! Я больше не буду! Возьми мои деньги, все, что хочешь, только, пожалуйста, не трогай матросский костюмчик! – плакала Молли.

Но миссис Лиддел разрезала воротничок пополам и сделала огромный уродливый разрез по переду блузки, прямо посередине. Она перестала плакать, но дорожки на ее щеках стали уже не красными, а пунцовыми. Она бросила матросский костюмчик на пол, вытащила из шкафа комбинезончик из льна и отрезала брючины. Потом она сорвала с плечиков рождественское платьице Молли из зеленой тафты и отрезала пышные рукава и огромный атласный бант, который был сзади у талии.

Молли кинулась к матери и попробовала выхватить ножницы из ее рук. Я испугалась, что миссис Лиддел сейчас ударит дочь, я читала о таких случаях в газетах; мне казалось, что я должна добраться до телефона и вызвать полицию.

– Отойди от меня! – завопила миссис Лиддел. – Отойди от меня! – Она подняла ножницы высоко над головой.

– Я ненавижу тебя! – визжала Молли. – Я ненавижу тебя!

– И я тебя ненавижу! – завыла мать. – Ты испортила мое платье! Что я такого сделала, что у меня такая дочь, как ты? Не смей выходить из своей комнаты до вечера! Подумай о том, что ты сделала! – И она вылетела из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Я пошла к Молли. Она сидела на полу, погубленные наряды лежали у нее на коленях. Это был один из тех редких случаев, когда я видела ее плачущей.

– Я убью ее, – прошептала Молли, пряча лицо в ладонях. – Я убью ее.

Внизу было тихо. Я погладила Молли по голове и уставилась на висевшие на стене плакаты с Аланом Лэддом и Вероникой Лейк. Я слышала в школе разговоры о миссис Лиддел – о том, почему мистер Паркер дал плакаты из кино только Молли и никому больше.

В первый раз с тех пор, как мы с Молли подружились, я поняла, насколько непростой была ее жизнь.

Через несколько месяцев после смерти мужа Кэтрин Лиддел начала устраивать у себя дома бесконечные вечеринки для раненых, которых отправили с фронта домой. Именно тогда я начала лгать своей матери, рассказывая о том, чем мы с Молли занимались, когда я оставалась у нее ночевать. По субботам удобный «паккард» Кэтрин останавливался перед нашим домом, и я выбегала на улицу с сумкой, где были мои необходимые для ночевки вещи и кулек с пирожными, испеченными моей матерью. Мы вдвоем грызли пирожные по дороге в бакалею, куда миссис Лиддел посылала нас купить морковь, сельдерей, огурцы, оливки – все, что она могла позволить себе при своем ограниченном бюджете. Мы подсчитывали расходы, споря о качестве горчицы и майонеза; миссис Лиддел брала рецепты блюд из женских журналов, которые она принималась просматривать, как только мы приносили покупки домой.