Читаем без скачивания В саду памяти - Иоанна Ольчак-Роникер

Поразительная решимость. Гораздо выгоднее было воспитать всю девятку космополитами. И выпихнуть из замученного неволей края в свободный и широкий мир. В Вену, в раввиновскую семью отца. В Берлин, Париж, Амстердам, где на старте жизни племянникам могли помочь замужние тетки. Но, похоже, Юлия считала, что люди должны принадлежать месту, где родились, и нести на себе все проистекающие отсюда последствия.

Как представить быт девятерых детей, скученных в квартире из нескольких комнат и проживавших в весьма скромных условиях? К каким ухищрениям прибегала мать, чтобы их жизнь протекала нормально, без особых скандалов, ссор и эксцессов и чтобы проблемы здоровья, питания, формирования и воспитания не создавали хлопот? Моя бабушка, после войны проживавшая уже в Кракове, незадолго до смерти начала писать воспоминания, хранившие улетучивающийся колорит проходившего в Варшаве XIX века детства с его играми и спорами, домашними обычаями и прогулками по давно несуществующим улицам и местам, на фоне исчезнувших пейзажей.

В доме, конечно, была прислуга, помогавшая по хозяйству. Кухарка Фридерика на завтрак вносила в столовую огромный медный кувшин с кипящим молоком и корзину булочек, которые в мгновение ока все до одной исчезали. В еде недостатка не было, как следует из двух анекдотичных случаев. Соседка по Крулевской — жена известного промышленника, госпожа Ганцвол, в красивом белом пеньюаре, отделанном кружевом, целыми днями играла на рояле. Когда ее сыновья Лютек и Олек напоминали ей, что пора есть, она говорила им: «Пойдите к пани Горвиц, она вас накормит». Они шли и усаживались вместе со всей семьей за стол. Во время ужина, на который подавались булки с сардельками, в столовую, будто по какому-то срочному делу под предводительством Розы входила голодная ватага младших Люксембургов — других соседей.

Хуже обстояло с одеждой. Новые платья доставались только старшей Флоре и потом переходили от одной к другой. Флоре было четырнадцать, когда умер отец Для матери она стала главной помощницей в заботах о младших. Ежедневно утром до ухода в пансион она намазывала маслом десять булок для второго школьного завтрака: по две для каждого из пяти учившихся детей. Штопала чулки и носки, которые вся эта свора немилосердно рвала. Помогала и на год моложе ее Роза, самая красивая из всей семьи, при этом скромная и необыкновенно добрая.

По заведенному правилу старшие дети учили младших читать и писать, а тем, в свою очередь, вменялось в обязанность быстро и добросовестно делать домашние задания. Всем импонировала отличница Генриетта: перед экзаменами она вставала засветло и повторяла пройденный материал. А чтобы не проспать, привязывала к своей ноге веревочку, другой же ее конец — к кровати кухарки, встававшей раньше всех. Дернувшийся шнурок, по-видимому, и пробуждал ее от глубокого сна.

По воспоминаниям бабушки, их мать, следя за здоровьем и правильным развитием детей, не только интеллектуальным, но и физическим, придерживалась самых современных требований гигиены. Детскую постель следовало ежедневно перетряхивать. Размещая кровати, она руководствовалась самочувствием детей: склонные к простуде спали в солнечных комнатах. Внимательна была к их зрению и зубам. Каждого регулярно водила к лучшему варшавскому дантисту Франчишеку Кобылиньскому на улице графа Берга (позднее Треугутта), для осмотра и необходимого лечения. А потом, в качестве награды, угощала шоколадом в кондитерской Лурсэ на Краковском Предместье. И визит к зубному врачу переставал представляться кошмаром.

В каждом из девяти детей гены неприспособленных к жизни, впечатлительных интеллигентов Горвицев и сильных, стремящихся вверх карьеристов Клейнманов сочетались по-разному. Самая старшая Флора — энергичная, решительная, деспотичная, больше всех походила на мать. Вторая, Роза, унаследовала от Юлии практическую жилку, а от Густава — мягкость. Третья, Гизеллочка, тихая, скрытная мечтательница, склонная к меланхолии, казалась подлинной копией отца. У четвертой, рыжеволосой Генриетты, натура была посложнее: зачинщица ссор, она после жаловалась, что ее никто не любит. Янина, стремительная, как мать, получила в наследство от Горвицев интеллектуальные увлечения: с детства самой ее большой страстью были книги. Младшая Камиллочка, вроде бы тихая и менее всего требовавшая к себе внимания, из всех детей обладала, как потом оказалось, самым сильным характером.

Мальчики еще больше отличались друг от друга. Лютек и Стась своей способностью сохранять спокойствие и избегать конфликтов напоминали отца. Макс — вспыльчивый, смелый, уверенный в себе — не боялся никого и ничего. С раннего детства распирал его темперамент. Вечно он впутывался в какие-то драки и ссоры. О его выходках ходили легенды. Невероятно сильный физически, он в неполные три года передвигал по дому тяжелые вещи. Умный, способный, сообразительный, он с одного раза запоминал длиннющие стихи. Когда на похоронах отца самый старший из мальчиков семилетний Лютек должен был произнести кадиш над его гробом и, стиснутый толпой, не сумел выдавить из себя ни слова, пятилетний Макс отпихнул его и без запинки проговорил по памяти древнееврейскую молитву. Он создавал матери больше всего хлопот, и, может, поэтому она его больше всех и любила.

Юлия заботливо пестовала в детях жизнелюбие и твердую поступь по земле, вместо того чтобы витать в облаках, то есть старалась переплести черты собственной индивидуальности с нравом Густава. Отсутствие в муже житейской предприимчивости трактовалось ею — вполне возможно из-за его ранней смерти — как великое несчастье. Она не могла, конечно, не сетовать по поводу того, что так рано овдовела, и не осознавать в той или иной степени, что муж оставил ее одну с кучей ребятишек А потому сурово истребляла в них любое, по ее представлениям, проявление внутренней дисгармонии: праздность, склонность к преувеличениям, эдакие «мне не хочется», «не могу», «не получится».

Она стремилась оградить их от пагубных последствий жизни исключительно сферой духа. Следила за равновесием. Моей будущей бабушке, с маниакальностью читавшей все подряд, постоянно напоминала о глазах, чтобы та их не портила при плохом освещении. Янину часто отрывали от книги и посылали помогать убираться либо на раскатку белья, тогда как ее сестру Розу, которая интеллектуальным занятиям предпочитала хозяйственные, наоборот, выгоняли из кухни и отправляли читать. Случались, конечно, столкновения и недоразумения, но надолго домашнего покоя они не нарушали. Дракам мальчишек Юлия, как ни странно, потворствовала, считая, что это развивает мышцы, и вообще была сторонницей физической закалки. Строго наказывала очень редко — тем более этого побаивались. Она не прибегала к битью как педагогическому методу, хотя однажды несчастному Максу и досталось от нее поленом, а в другой раз Флоре по физиономии за непослушание. Юлия была деспотична и много кричала, с утра до вечера разносились по дому ее приказы, требования, запреты — все на повышенных тонах. Макс, которому чаще всех доставалось, еще и подзуживал: «Пусть мама вволю накричится, авось что-нибудь из этого выйдет, что-то да получится!»