Читаем без скачивания Комната страха (сборник) - Вадим Левенталь

Я спал, весь мокрый, метался по кровати с края на край и только ночью в «Сушке» – мисс-пирсинг всю дорогу подстебывала меня и в числе прочего сказала, что, мол, врет он всё, что частный детектив, частные детективы не бухают всё время по клубам, Надя возразила, что как раз наоборот, они только этим и занимаются, и пропела You must remember this, но мне всё равно пришлось отвечать на вопрос, что́ я расследую (пропажу пакета уставных документов крупной компании, – отрапортовал я к очередной порции ее смешков), – я вспомнил, что днем меня выдернул из сна звонок Степаныча, и Степаныч говорил, чтобы я был ко всему готов, и особенно упирал на своих ребят, которые сидят-ждут, как пожарная команда, по первому звонку выезжают.

– А без ребят никак?

– Это в твоих берлинах-лондонах можно без ребят, а тут – ин ди гросен фамилиен нихьт клювом клац-клац! (Я сразу вспомнил, как меня еще в детстве тошнило от шуток всех этих полковников, с которыми у отца были дела.)

Мисс-пирсинг продолжала приставать ко мне, и я не понимал почему, пока – кажется, не в этот вечер – почти наугад не спросил ее, не по женской ли она части, и, как выяснилось, попал в яблочко. Все эти дни – тем более что спал я дважды: глубокой ночью и в разгар дня – срослись и переплелись друг с другом, как сплетаются в шмат влажного зеленого мяса огуречные стебли; после звонка Степаныча (вернее, после того, как я вспомнил о нем в клубе) я с отчетливостью рекламного снимка с залитого солнцем курорта увидел, что главное мне теперь не сорваться.

Дополнительная сложность была в том, что я стал взбудораженный, не мог усидеть на месте, бегал по улицам – то проверял, не следят ли за мной (запутывал следы: забирался в проходные дворы, пересаживался с троллейбуса на троллейбус, наворачивал круги), то, наоборот, принимался за слежку сам – время от времени мне начинало казаться, что я вижу злосчастную старуху. Я мучился двойственным ощущением безошибочности происходящего и в то же время подозрительностью по отношению к себе, и эта гнусная муть прорезывалась тут и там моментами бесплодных озарений: так, я понял, что, настаивая на моем отъезде, отец, конечно, хотел уберечь меня от необходимости думать о компании (он, очевидно, воспринимал ее как свой и только свой персональный ад), хотя говорил про пи-эйч-ди, но даже он вряд ли формулировал для себя главное – что хочет выбросить меня из холодной ловушки петербургского марева, пусть даже ценой необходимости самому остаться в ней навсегда, ведь отец сам поставил себя так, что единственным способом уехать из Петербурга для него оказалась выпрыгнувшая со скоростью 350 м/с из ствола пуля.

Легче было ночью в «Сушке». С мисс-пирсинг мы обменивались подколками, я то и дело показывал на какую-нибудь девицу и подмигивал: красивая, да? – она отмахивалась от меня (а когда сильно убралась, разоткровенничалась: красота – это движение души, а у них у всех вместо души целлюлит, – она старалась не смотреть на Надю), а с Надей мы напивались, а потом гуляли и ехали ко мне.

С Надей я спал как убитый (мои ритуальные домогательства она неизменно и доброжелательно отклоняла), а днем во сне меня догоняла поганая старуха – в самом жутком из этих снов я ехал с ней на заднем сиденье автомобиля и боялся повернуться, чтобы не выдать себя, но не выдержал и стал за ней подглядывать: она безразлично смотрела мимо, не двигалась, и из ее ноздри показался шевелящийся кончик прозрачного коричневого дождевого червяка, он медленно тыкался в губу, то туда, то сюда, собирая и распуская кольца своих сегментов, – именно из этого сна меня выдернул звонок Юры, и я, еще корчась от ужаса, накорябал на клочке бумаги название банка, на который была зарегистрирована труповозка “BMW”.

Этот сон догнал меня еще раз, когда, выйдя на улицу (утро, после дождя – всё время шел этот чертов дождь), я увидел усыпанную червяками мостовую и вспомнил, что однажды это уже было – давно, в детстве: моя левая рука задрана вверх, ее держит теплая мамина, а распахнутые глаза дивятся на червивое царство: некуда ступить.

Степаныч не звонил; время от времени я начинал сомневаться в себе, в своем плане, вообще в том, что всё это не бред сивой кобылы и что я примчался в Петербург по делу, что Степаныч вообще звонил, – пока этот кошмар наконец не закончился: прорезался Юра с документами – я перетерпел.

Последние два дня; оставалось сотворить из воды пресмыкающихся и далее по тексту вплоть до человека. Утром я позвонил Степанычу и сказал, что больше не могу (чистая правда: я больше не мог).

– Всё равно ничего не получается, Степаныч. Я скажу, чтобы готовили пресс-релиз и обращение в прокуратуру.

– Секунду, Антон, подожди. – Степаныч отошел в тихое место, чтобы со мной поговорить. – Слышно? Антон, дорогой, я не могу тебе ничего запретить. – Он говорил негромко и убедительно; на заднем плане что-то обсуждали громкие и довольные мужские голоса. – Но не советую, дорогой, не советую. Во-первых, потому что я тебе говорил, через полчаса после твоего пресс-релиза на рынке начнут сбрасывать бумаги. Компания на этом миллионы потеряет. Ты потеряешь. А во-вторых, потому что немножко осталось, еще чуть-чуть – и мы возьмем их за горло. Подожди малость. Тут главное – выдержка, и главное – не бояться, не бойся.

Я немного посопротивлялся, но дал себя уговорить один день подождать.

– Успокойся, дорогой, и не нервничай: если Магомет не идет к горе, то гора идет нах… – Он хохотнул: видимо, хотел меня успокоить.

Как ни странно, я действительно успокоился после этого разговора – настолько, что, покупая билеты, заигрывал с раскрасневшейся девочкой-оператором, хотя больше всего мне хотелось оглянуться и посмотреть, не подслушивает ли кто-нибудь за спиной. На всякий случай я все-таки не стал ничего говорить вслух, написал на листочке и отдал мягкой курносой девчушке.

Потом я вернулся домой и спал, сжав в ладони мобильник, а вечером отправился в «Сушку». Звонок застал меня на пустынной (всегда пустынной – в чем, думается, есть высшая справедливость) площади Труда: незнакомый будничный голос спросил, тот ли я, кто им нужен, и, по имени-отчеству, всё остальное бла-бла-бла. После этого я сразу набрал Степаныча.

– Вот видишь, я же говорил! Что сказали?

– Сказали, что, возможно, меня заинтересует их предложение.

– Где назначили? Это юго-запад? Значит, слушай. Им главное – посадить тебя в машину и повезти куда-нибудь на дачку. В машину садиться нельзя ни под каким предлогом. Там будут мои ребята. – Всё время, пока я шел до «Сушки», Степаныч рассказывал свой план. По его словам выходило, что это будет целая военная операция, только что без вертолетов.

– Что-то слишком сложно, Степаныч, а ничего не сорвется?

– Терпи, казак, – я вдруг стал казаком, – а то мамой будешь!

Толкая стеклянную дверь, я испытал короткий приступ ностальгической, из будущего просочившейся тоски: что в «Сушке» я, может быть, последний раз. Да, если мне чего-то и жаль во всей этой истории, так это того, что не получилось толком попрощаться с мисс-пирсинг. Я подумал об этом, когда засыпал (в эту последнюю ночь я целовал Надю-Изольду особенно нежно, и она отвечала мне, но ладонь, отправившаяся в вояж по ее животу, была почти сразу же депортирована на родину; вместо этого она обняла меня и заснула), – подумал о том, что жаль будет больше не повидать трогательную полужелезную мордашку с тщательно наведенным скрытым выражением гендерного превосходства и не намекнуть ей, что в некотором смысле мы заодно: я тоже терпеть не могу мужиков и целлюлит.

И еще надо было попросить сирену спеть эту ее песенку. Я весь последний день ее насвистывал – прилипла; а последний день получился длинный. Хотя проснулся я поздно: Надя уже испарилась; только лежала у зеркала забытая косметичка. Я привел квартиру в порядок, сходил за хлебом, позавтракал, – был уже почти вечер, когда я взял лэптоп и открыл сайт банка, название которого было записано на скомканном, даже продырявленном острым карандашом листочке. Андрей Петрович числился в разделе «Руководство» третьим. Я последний раз, загибая пальцы, проверил себя и свой план: всё было верно.

Секретарше я сказал, что я из УСБ ФСБ. А Андрею Петровичу – что есть разговор к нему относительно находящегося у него пакета учредительных документов одной крупной компании. И что, возможно, у кого-то есть более интересные и, главное, более реальные предложения к нему, чем те, которые ему уже сделаны.

– Через час? У меня встреча через час, давайте завтра.

– Перенесите встречу, Андрей Петрович, а то попадете в глупое положение. Как финансовый аналитик.

Пришлось Андрею Петровичу согласиться. Хотя приехал он не на труповозке: у него был «бентли». Он вышел – с водительского, разумеется, сиденья – и, разумеется, никого не увидел: есть люди, которые просто не видят ярко-синих курток с капюшонами, даже если карман у куртки оттопырен так, будто в нем лежит «глок»-девятнадцать. Он запахнул пальто, подошел к парапету, схватился за него двумя руками и запрокинул востроносую голову к арке – некоторых подонков трогает еще по старой памяти красота, хотя, глядя на нее, они и думают по привычке об инвестициях. В этот момент и отделилась от китовой морды машины ее тень: она смотрела прямо на меня, ободряюще улыбалась, и я, холодея от омерзения, что у меня может быть что-то общее с этим мертвым чудовищем, понял вдруг, что так, наверное, выглядела бы моя мать, успей она постареть прежде смерти, но страшнее всего было, что старуха не уходила, до сих пор она не уходила только во сне, она, кося глазом на меня, медленно поднимала руку, причем сначала казалось, что просто ладонь у нее сложена пистолетиком, но вдруг я понял, что у нее, да, пистолет, и я вдруг страшно захотел, чтобы она выстрелила, и даже мысленно шептал ей жми, жми – и Андрей Петрович аккуратно лег на склизкий деревий помет.