Читаем без скачивания На самом деле - Александр Карнишин

– Да ладно тебе нудеть, подруга! Ты погляди, какая погода! Весна!

Погода была просто классная. Вчера прошел сильный дождь, помывший город и сбивший легкий летучий мусор в дальние углы. Теперь этот мусор лежал живописно по газонам, вдоль поребриков из блестящего сколами граней гранита, сметенный с черной скользкой мостовой утренними дворниками и смешными маленькими оранжевыми машинами.

Традиционно начало первого по-настоящему весеннего месяца мая было холодным, но солнечным. В воздухе плыл чуть уловимый запах огурцов – неподалеку толстая бабка в пуховом платке и сером ватнике продавала из пластиковой бочки свежую корюшку. Очереди к ней не было.

Подруги синхронно закурили, каждая своё, облокотились на парапет, глядя в отражавшую синее небо и яркие желтые дома медленно и тяжело текущую внизу воду.

– А помнишь…, – начали вдруг синхронно и рассмеялись вместе.

Раньше у них тоже так бывало, что одна и та же мысль вдруг приходила вдруг в голову. Бывает так: вроде, совершенно разные на вид люди, а думают иногда – слово в слово.

– А помнишь, как в «Пышечную» всем классом ходили на Первомай? Помнишь?

– Ну, не всем, наверное? Нас все же было тогда – ого-го. Под сорок человек…

– Конечно, ничего не помнишь. И еще отличница была, а память-то – никуда. Стареешь, что ли? Нас так много было, что в две очереди пришлось встать тогда. Я пошла налево, а ты – направо. И стояли потом у столиков в разных залах. Потому что тесно было. Но тепло-о-о…

– А вот в Москве наши пышки называют пончиками, представь, да? Пончики! Они там охренели в конец в столице своей.

Ирка научилась говорить разные грубые слова без всякой запинки, и не опуская глаз. Работа, чтоб ее так и туда и в другое место… Тут с мужиками за день так наговоришься, что и дома потом хрипишь, бывало, как пьяный матрос.

– Пончики – это же такие круглые, с повидлом! Вот! – сжала пухлый кулачок Танька.

– А они их пирожками называют. Те, что с повидлом.

Ирка в Москве бывала почти еженедельно. И всегда приезжала оттуда с головной болью от суеты и крика. Москвичи все какие-то шумные были. Спешили куда-то все время. И народа в Москве всегда слишком много. Хоть на улице, хоть в метро.

– А пирожки – они вот так, плоские такие, – сомкнула ладони, не выпуская сигареты, зажатой между двумя пальцами, Танька.

– У меня бабушка тогда делала классные пирожки. С картошкой и с жареным луком. И еще с рисом и с яйцом.

– Ага, помню, помню… Слушай, а пойдем-ка, что ли, в «Пышечную», а? Ну, не хочу я что-то в ресторан сегодня. Хочу, блин, детство свое вспомнить школьное. Молодостью тряхнуть, типа.

– Ты только, когда трясти начнешь, не просыпь песок, подруга! – хрипло хохотнула Ирина. А потом вместо ответа просто повернула направо.

В стороне от набережных было теплее. Не дул промозглый ветер с Финского залива, на котором еще не растаял лед вдоль берега. Не сквозило морозной свежестью вдоль каналов. И еще там было тихо. Шаг в сторону от Невского – и уже тихо.

Они одинаковым жестом синхронно откинули капюшоны модных курток. У Ирки под капюшоном обнаружилась хулиганская маленькая парижская кепка с пуговкой на макушке. У Таньки – берет художественной расцветки. То есть, такой расцветки, что просто словом каким-то назвать было невозможно. Старое «серобуромалиновый» тут не годилось. Химические цвета со страшной силой лупили по глазам, отбрасывали на светлые кудряшки какой-то нереальный киношный отблеск.

– Ну, ты, мать, даешь, – одобрительно сказала Ирка.

– А то! – гордо выпрямилась Танька, искоса посматривая по сторонам. – Или мы не в своем городе?

В «Пышечной», которая не меняла вывески и ассортимента все то время, сколько подруги помнили себя, было не по-весеннему пусто. Странно пусто и странно тихо.

Они взяли по пять пышек («не объедаться пришли, а чисто для памяти!») и по стакану кофе, который тут варили в большой алюминиевой кастрюле и разливали черпаком, как в прежних столовых. Запах от такого кофе был точь-в-точь, как в детском саду. Вот тот самый кофейный напиток с молоком и коричневыми пенками. Тот самый, как в детстве.

На высоких мраморных столах стояли старенькие металлические салфетницы, в которые были воткнуты пачки обрезков грубой серой бумаги.

– Гля, – ткнула локтем Танька. – Все, как тогда!

– Блин, подруга, – чуть не пролив кофе, огрызнулась Ирка. – Ты бы поосторожнее, что ли!

Их голоса разносились по пустому залу и возвращались эхом.

– И не ори, не ори тут, – зашептала Танька, прихватив сразу промокшей от жира бумажкой первую пышку – кольцо из теста, щедро посыпанное сахарной пудрой. – Некультурно это – орать! Мы же с тобой, как-никак, жительницы культурной столицы, а не…

И так она это узнаваемо произнесла, так вдруг показала интонациями их давнюю классную руководительницу, что Ирка не выдержала и заржала в голос, вытирая ладонью нос и рот.

И сразу замолкла, глядя остановившимися глазами в дальний угол.

– Ты чего, чего? Подавилась, что ли? – засуетилась Танька.

– Цыц! – шикнула Ирка. – Глянь туда вон. Сзади. Только осторожно.

Возле углового столика в тени стояла странная пара. Парень был одет в самый натуральный плащ из болоньи, под которым был виден колючий толстый свитер домашней вязки. На голове у него был черный суконный беретик. А девчонка с толстой рыжей косой крутила в руках старинный пленочный фотоаппарат.

– «Зенит», – прошептала Танька. – У нас такой же был. Где взяли, а?

– Фрики какие-то, что ли… Смотри, смотри, как одеты.

Кроме болоньи и свитера на парне, на девушке привлекали внимание зеленая брезентовая куртка с рядом ярких значков над нагрудным карманом, и юбка из клетчатого тусклого штапеля. И длинные носки. И черные ботинки с тупыми носами. А у парня, наоборот, ботинки были остроносые. Но совсем не такие, как сейчас. Они были коричневые и на толстой черной «микропорке». Вот так это раньше называлось – «микропорка».

– Может, иностранцы какие-то? Стиль, может, такой… «Совьетик», типа?

– А говорят-то по-русски…

Там, в углу, тоже разговаривали. Совсем не громко, но пустой зал доносил каждое слово.

– Смотри, Саш, какие тетки странные. А берет-то какой, берет!

– Иностранки – сразу видно, – солидно отвечал Саша. – Они там у себя с жиру бесятся. А потом все равно к нам едут. Потому что у нас – культура, блин. Сейчас вот, спорим, выйдут на Желябова и пойдут наверняка к Дворцовой. Они всегда туда ходят. Ну, все, что ли? Поели, да?

И они пошли мимо замерших на месте Таньки с Иркой.

И пахло от них совсем не так. И глядели они совсем не так. И за руки…

– Черт! – прошептала Ирка. – Это кто тут у нас в детство свое хотел? Черт-черт-черт. А ну-ка, пошли-ка…

Она схватила подругу за руку и потащила ее за молодыми, выходящими на тихую улицу. Танька все оборачивалась на свою тарелку, но ногами послушно перебирала, и они успели выскочить буквально сразу за парнем с девушкой. Те повернули направо, и пошли куда-то по осенней тихой улице Желябова, пиная на ходу яркие желтые листья и переговариваясь негромко. А Танька вдруг прислонилась к стене и руку правую – на сердце.

– Ой, – только и сказала.

– Ты чо, ты чо, подруга? – забеспокоилась, закудахтала Ирка. – Ты смотри тут у меня! Может, таблеточку, а?

Танька только слабо помахала рукой, мол, и так выкарабкаюсь, а сама все смотрела, смотрела, смотрела… На желтые листья. На тихую улицу Желябова. На недальний Невский с редкими автомобилями…

– Что-то холодно мне стало. Пошли свои пышки доедать…

В зале слева за дверью было столпотворение народа. И очередь. И справа – то же самое. Пожилые и просто очень старые и совершенно седые парочки пили местный странный кофе, мечтательно зажмурившись, хватали серыми бумажками горячие пышки, и шептались восторженно, от чего стоял негромкий гул.

– А, ну-ка, назад, – Ирка руководила Танькой, как опытный дрессировщик. – Спокойно выходим.

На Большой Конюшенной было по-весеннему ярко. Солнце било в глаза, отражаясь от высоких витрин. Народ шел плотно по обеим сторонам улицы. Черные гладкие автомобили загораживали бортами проезжую часть. Вдалеке мигал светофор. Где-то на пределе слышимости играла гитара.

– Знаешь, что, – сказала Танька. – Что-то я уже и не хочу этих пышек. Пойдем, пожалуй, в ресторан. Пойдем, а? Выпьем профилактически. А то как-то знобит меня.

– Ну, так, ветер-то с Финского… Весна, блин, не лето жаркое, – щелкнула зажигалкой, отворачиваясь от вездесущего сквознячка, Ирка.

Они пошли налево.

А ровно через пять шагов обе синхронно оглянулись. Потом посмотрели друг на друга и рассмеялись в голос.

– А все равно никто не поверит, – сказала Танька. – Я и сама себе не верю.

– Ты, главное, одна за пышками сюда не ходи, ладно? – заботливо ответила Ирка. – А то здоровье-то уже не то, чтобы по всяким пышечным рассекать.