Читаем без скачивания Труженики моря - Виктор Гюго

Он тщетно заменил все гвозди в «Пузане» нагелями, чтобы оградить его от ржавчины.

Таким образом он значительно увеличил морские достоинства своей барки. Он ходил на ней время от времени, на месяц или на два, на какие-нибудь уединенные островки, как Чусей или Каске. Тогда говорили: «Ага! Жилльята дома нет». Что именно должно было выражать это «ага!» — это с достоверностью неизвестно, потому что никому от этого не было ни жарко ни холодно оттого, дома ли Жилльят или не дома; но уж так говорилось: «Ага! вот уж его и нет!»

VII

Жилльят был мечтатель. Этим объяснялась его смелость, его застенчивость и робость. У него было много своеобразных идей.

Он, например, немножко странно смотрел на природу.

Ему случалось несколько раз находить в совершенно прозрачной морской воде довольно больших животных различных форм из породы медуз, которые, вне воды, походили на мягкий хрусталь, а в воде смешивались, сливались со своею средою, по тождеству прозрачности и цвета, до того, что исчезали в ней. Он вывел из этого заключение, что если невидимые, прозрачные существа живут в воде, то другие прозрачные же и живые существа так же просто могут быть и в воздухе. Что может доказать, что их нет там? По аналогии, в воздухе должны быть такие же рыбы, как в воде; воздушные рыбы прозрачны, — благодеяние творческой предусмотрительности для нас и для них; воздух пронизывает их насквозь, у них нет тени, мы не видим их и не можем схватить. Жилльят воображал, что, если б можно было поудить в воздухе, как в пруде, нашлось бы множество удивительных существ. «И, — прибавлял он себе, — тогда людям очень многое бы и объяснилось».

Жилльят разнообразил часы досуга странными мечтами. Он даже занимался наблюдением сна. Сон — возможное, хотя иногда называют его невероятным. Сонное царство — целый особый мир. Материальный человеческий организм, на котором тяготеет атмосферический столб в пятнадцать лье высоты, — устает к вечеру, изнемогает от усталости, ложится, отдыхает; телесные глаза смыкаются; тогда в этой сонной голове открываются другие глаза; появляется неизвестное. Темные стороны неведомого мира приближаются к человеку, входят с ним в настоящее соприкосновение, или отдаленные предметы принимают небывалые, громадные размеры; незримые обитатели пространства подходят к нам, глядят с любопытством на нас, обитателей земли. Прозрачный, призрачный люд поднимается или спускается к нам и витает с нами во мраке; перед нами возникает какая-то иная жизнь, составленная из нас самих и из чего-то другого; и спящий полусознательно, полубессознательно видит странных животных, необыкновенные растения, странных и улыбающихся призраков, какие-то маски, фигуры, лунный свет без луны, какие-то туманные знамения, бездну возрастающих и уменьшающихся кругов, неясные очертания форм в темноте, — всю эту совокупность таинственности, называемую нами сном и которая в сущности не что иное, как приближение невидимой действительности. Сон — аквариум ночи.

Так думал Жилльят.

VIII

Не найти теперь никому ни дома Жилльята, ни сада его, ни бухты, где он ставил своего «Пузана». Бю-де-ла-Рю не существует больше. Маленький островок с этим домом рушился под ломом, неутомимо уничтожающим прибрежные утесы, и его перегрузили, тачку за тачкой, на суда торговцев гранитом. Он сделался набережной, церковью, дворцом в столице. Весь гребень рифов давным-давно отправился в Лондон.

Эти удлинения скал в море — настоящие горные цепи; они производят точно такое же впечатление, какое бы Кордильеры произвели на великана. Местное наречие зовет их банками. У банок этих различные формы. Одни похожи на спинной хребет; каждая скала точно позвонок; другие на рыбью кость; третьи на крокодила.

На оконечности банки Бю-де-ла-Рю была большая скала, которую рыбаки прозывали Рогом зверя. Скала эта, вроде пирамиды, походила на Джерсейский Пинакль, только была немножко пониже. Во время прилива море отделяло ее от банки, и Рог казался совершенно отдельным. Во время отлива к нему можно было подойти перешейком довольно доступных утесов. Скала эта была замечательна тем, что со стороны моря в ней был род кресла, выбитого волнами и полированного дождем. Это было очень красивое кресло. Оно манило к себе красотою открывающегося с него вида. В широком раздолье много привлекательности. Кресло образовало род ниши в отвесном фасаде скалы; добраться до ниши было не трудно; море набросало под нею род лестницы из плоских камней. Океан тоже не лишен предупредительности; только не доверяйтесь ему чересчур; кресло манило, вы взбирались, садились; вам было удобно; сиденье — старый, выглаженный пеной гранит; два изгиба под локти, вместо спинки — высокая, вертикальная стена скалы; ничего нет мудреного забыться в таком кресле. Над вами скала, на которую нет никакой возможности взобраться; перед вами море; вдали ходят корабли, можно следить взглядом за парусом, пока он не скроется за округлостью океана; вы удивлялись, смотрели, наслаждались, чувствовали ласки ветерка и волны. В Кайенне есть род летучей мыши, веспертилио. Она усыпит вас в тени легким, нежным помахиванием крыльев. Ветер такая же летучая мышь, только невидимая. Когда он не безумствует и не разбойничает, он усыпляет. Вы созерцали море, вслушивались в ветер, чувствовали приближение сладкой дремоты. Когда глаза полны избытком света и красоты, большое наслаждение закрыть их. Вы закрывали их на минуту, и сладостный сон является к вашим услугам. Вдруг вы проснулись. Слишком поздно. Море мало-помалу поднялось. Вода обступила скалу.

Вы погибли.

Прилив сначала растет незаметно, потом все быстрей и быстрей. На скалах море начинает разъяряться и пениться. Много отличных пловцов погибло на Роге Бю-де-ла-Рю.

Очень древние жители Гернсея звали некогда эту нишу, вычеканенную в скале морем, — креслом Гильд-Хольм-Ур, или Кидомур. Кельтское слово, говорят, которого не понимают знающие кельтский язык и понимают только знающие язык французский. Qui-dort-mert — переводят крестьяне. (Кто засыпает — умирает.)

В Ориньи есть еще другое кресло в этом роде — стул Монаха, так тщательно выделанный волной и с таким удобным выступом скалы, как будто море обязательно подставляет вам скамеечку под ноги.

Во время прилива кресла Гильд-Хольм-Ур не было вовсе видно. Его совсем покрывало водой.

Кресло Гильд-Хольм-Ур было неподалеку от Бю-де-ла-Рю. Жилльят знал его и часто сиживал на нем. Что он там делал? Размышлял? Нет. Мы сейчас сказали: он там мечтал. Но из того, что Жилльят жив, мы должны заключить, что он сиденьем на кресле пользовался осторожно и прилив никогда не заставал его врасплох.

IX

Месс Летьерри, значительное лицо в С<ен->Сампсоне, был отличным моряком. Он, что называется, видал на своем веку виды. Он был юнгой, парусником, матросовым, рулевым, боцманом, кормчим. Теперь он хозяин судна. Он знает море, как никто. Он спасает тонущих, не чувствуя ни усталости, ни страха. В бурную пору он расхаживал на берегу и посматривал на горизонт. Что это? Тонет кто-то. Веймутский люгер, резак из Ориньи, яхта лорда, англичанин, француз, бедный, богатый, ему все равно. Он в одну минуту в лодке, кличет двух-трех смельчаков, обходится и без них в случае нужды, сам отвязывает веревку, берется за весла, врезывается в открытое море, поднимается, опускается и снова поднимается на гребнях валов, идя прямо и смело на опасность. И его видно было издали, в самом разгаре шквала. Он стоял в лодке, обливаемый дождем, освещаемый молнией, точно лев с пенистой гривой. Он проводил таким образом иногда целый день на волнах, под градом, под ветром, спасая груз, вызывая на бой самую бурю. Вечером он возвращался домой и вязал чулок.

Так жил Летьерри лет пятьдесят, от десяти лет и до шестидесяти, пока был молод. В шестьдесят лет он заметил, что ему уже не поднять одной рукой наковальни в Варклинской кузнице; наковальня весила триста фунтов; потом вдруг его совершенно закабалили ревматизмы. Пришлось отказаться от моря. Он перешел из героического века в патриархальный. И стал просто добрым стариком.

Он одновременно добрался до ревматизмов и до довольства. Оба эти продукта труда часто идут рука об руку. В ту минуту, когда вы делаетесь богатым, вас разбивает паралич. Это венец жизни.

Извольте тогда наслаждаться ею вволю.

На островах, подобных Гернсею, население состоит из людей, которые всю жизнь ходили только вокруг поля своего, и из людей, которые всю жизнь ездили вокруг света. Месс Летьерри принадлежал к числу последних. А несмотря на то, он хорошо знал и землю. Вся его жизнь прошла в труде. Он путешествовал по материку, строил корабли в Рошфоре, потом в Сетге. Он исходил всю Францию подмастерьем плотника, он работал на соловарнях в Франш-Конте.

Он испытал свои силы решительно на всем, и все делал добросовестно и честно. Он родился матросом. Вода была его стихией. Он говаривал: «Рыбы у меня как дома». В сущности жизнь его, за исключением двух или трех лет, была вся отдана океану; брошена в воду, говаривал он. Он плавал в больших морях, в Атлантическом океане и в Тихом; но Ламанш нравился ему больше всего. Он восклицал с любовью: Вот так сердитое море! Он родился на нем, на нем хотел и умереть. Объехав раза два свет кругом, он возвратился на Гернсей и не съезжал с него. Путешествия его ограничились Гранвиллем и Сен-Мало.