Читаем без скачивания Обнимаю ваше одиночество - Прах Вячеслав

Тот случай, когда берешь в руки чудесную книгу, а в мыслях – незавершенные дела, диалоги, ежедневные задачи, целуешь женщину в губы и вместо того, чтобы целиком отдаться этому поцелую, наслаждаясь и упиваясь им, уходишь в свои мысли. И получается, ты не можешь испытать момент, потому что ты и не решаешь задачи, и не присутствуешь рядом.

На мой взгляд, одно из важнейших умений – умение быть здесь и сейчас, кайфуя от момента. Полностью отдаваясь этому моменту, не думая больше ни о чем другом. Когда отключаешь мысли, оставляешь дома все проблемы и исчезаешь в источнике своей влюбленности, тогда и останавливается время. Тогда и можно по-настоящему прожить маленькую новую жизнь, будь то встреча с женщиной, с друзьями, просмотр хорошего фильма или чтение полезной и увлекательной книги.

Хрупкая девочка

Она хрупка, нежна и восхитительна, как вербная веточка.

Я сразу узнал ее – ту, от которой мне стоило бы держаться подальше, если бы дорога была жизнь без нее.

Это сила взаимного притяжения. Это сила, пробирающаяся в самое нутро и заполняющая собой все, чем я являюсь.

Я хожу за ней хвостиком, куда бы она ни пошла. Я не могу отстать от нее, я как пиявка, которой все мало. И мало. И мало.

Я присосался к ней, а отлипнуть не могу. Ни днем, когда разговариваем часами на кухне, ни вечером, когда занимаемся в спальне друг другом, ни утром, когда она готовит омлет и странный бутерброд с сыром и вишневым вареньем. Чтобы оценить, нужно, наверное, уметь отделять один вкус от другого, любопытно. Или просто наслаждаться новым вкусом.

Люблю необычное.

Самое удивительное, что мне не нужно ничего рядом с ней. Только она. Сон? Да и сон не нужен: спим всего несколько часов в сутки, энергией (эмоциями) заряжаем друг друга. Не знаю, сколько будет длиться это состояние – потери реальности, отсутствия времени. У меня зачастую так происходит тогда, когда я творю: я исчезаю из комнаты и переношусь в рукопись, там живу часами, сутками, неделями.

А я просто к ней прилип.

Мне не стыдно. Мне уже и не страшно, важно сделать выбор, а когда его сделал, то остается только следовать ему, хоть и сомневаясь периодически.

Почему она не боялась этой силы?

Почему эта сила пробудила в ней безусловное принятие всего, что мне дорого? А еще – спокойствие, чувство защищенности.

И почему эта сила пробудила во мне безусловную ревность ко всему, что дорого ей? А также бессонницу, тревожность и стойкое ощущение, что отлипнуть от нее не смогу еще долго.

Она будто подобрала ключ и открыла. Я будто не могу напиться. Хотя пью. И пью. И пью. И пью.

Дурак и дуреха

Они учились в одиннадцатом классе. Когда она здоровалась с ним, он не смотрел на нее, шел вперед (в своих мыслях) и не здоровался в ответ. Единственное место, где они могли поговорить друг с другом, – это курилка, там все друг с другом разговаривали.

Она – маленькая папина дочка, метр пятьдесят, такая тихая и скромная при учителях, при папе, когда он забирал ее на машине домой. Он всегда забирал ее лично.

И такая модная, уже имевшая опыт с мужчинами, ругающаяся трехэтажным матом, заряжающая пошлые и язвительные шуточки, она идеально вписалась в небольшой, но курящий и пьющий коллектив.

В том классе парней было почти в три раза меньше, чем девчонок. И справедливо будет сказать: не то чтобы голос хулиганистых, задиристых, отпетых девчонок был решающим, но их было больше, они нападали и клевались сразу все вместе – командир сказал: «в бой», и бойцы шли в атаку. Конечно, неверно было бы и сказать, что ни у кого из парней на тот момент не было яиц, но чертовски уместно было бы заметить, что таких яиц, как у главной хулиганки бабской компании, точно не было ни у одного.

Девчонок в этом классе парни не обижали и даже, больше того, – сами побаивались, чтобы их лишний раз не тронули, не высмеяли.

По отдельности все девочки проявлялись по-другому, такие душечки, в которых и нечаянно влюбиться можно, но все вместе – как отпетое хулиганье.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Даже госпожа королевна, решающий голос женского войска, чаще всего воспринимавшаяся как диктатор, а не как девушка, с которой можно было бы поговорить по душам, – даже она в одиночку расцветала и пахла как чайная роза, представала как особа, которую хотелось бы узнать поближе.

Но у всех у них вместе срывало крышу в одночасье, будто бы они надышались каким-то галлюциногенным газом.

Были и такие парни, что на словах могли дать отпор, но чаще всего на девчат старались особо не обращать внимания и держаться своим маленьким пацанским коллективом, в стороне. И всю мужскую и женскую половину могли объединить только два места – курилка возле школы и актовый зал, где проводились дискотеки, пьянки (втихаря). Да еще и парк…

Тогда как-то все проходило более или менее дружно, весело (когда всем весело, а не когда одни смеются над другими), под действием алкоголя все становились добрее и проявляли некое благородство – переставали клевать друг друга и начинали все вместе клевать учителей, которых не было рядом, да и просто петь, мирно кайфовать, танцевать, находить общие темы.

Во время такой вот гулянки почти что родилась одна пара в классе. Папина дочка, пошлячка, курносая кнопка каким-то неизвестным образом оказалась на коленях у своего одноклассника – то ли они много выпили, то ли нашли какую-то особую тему, которая дала ему повод усадить ее к себе на колени и обнимать. Крепко обнимать, будто она может упасть и разбиться.

Кажется, нравилась она ему, но он себе нравился еще больше, она пахла тем, что надо было ему, и это странное сближение произошло только во время алкогольного опьянения.

После этого случая они встретились одним утром в курилке перед уроками и ничего друг другу не сказали. Он заметил, что она начала проявлять какое-то странное, неожиданное внимание к одному высокому кареглазому парню, который не учился с ними в одной школе, но периодически приезжал на своем велосипеде, чтобы поболтать, попросить сигарету или угостить сигаретой. Чужаком его никто не считал – добрый, общительный парнишка, которого все знали и как-то по-своему любили – как «своего». Он был обаятельным. И под его обаяние попадали все: и парни, и девчонки.

Он вроде как учился в колледже и частенько прогуливал занятия.

Кнопка неожиданно начала с ним много разговаривать, проявлять к нему какой-то чрезмерный интерес, чего раньше за ней не замечалось. Ее однокласснику, который сажал ее к себе на колени, это, разумеется, не понравилось. И вот, терпев-терпев и не вытерпев, он подошел к ней и сказал прямо: «Пойдем отойдем в сторону и поговорим» (кстати, в тот момент одноклассник внезапно перестал попадать под обаяние того, кто ей понравился). – «Пойдем».

И они отошли подальше от всей шумихи, чтобы поговорить в тишине.

Его тогда потряхивало так, будто он собрался прыгать с парашютом с высоты четырех тысяч метров, и, похоже, это было очень заметно. Это же не пьяным усадить на колени маленькую выпившую леди и обнять, у трезвого решимости было куда меньше. Да и не особо он разбирался, как правильно.

«Слушай. Это… ты мне нравишься. Давай встречаться, а?» – робко и неуверенно сказал он, ему не нравилось быть в такой нетипичной для него ситуации, но еще больше ему не нравилось наблюдать за чем-то непонятным и одновременно неприятным в курилке.

«Нет, не могу», – ответила она спокойно. Он попросил: «Ну, пожалуйста!» – будто от ее ответа зависела его жизнь, он буквально вымаливал ее согласие.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Ему было стыдно, хотелось провалиться сквозь землю от такого позора, но он готов был идти до конца.

«Нет, я не могу», – сказала она и придумала какие-то нелепые причины – что не готова, что отец против, что времени нет. Но ее глаза как-то странно смеялись.

«Ну и пошла в задницу, – сказал он про себя, а ей ничего не ответил. – Больше ни слова тебе не скажу, буду игнорировать до самого выпуска и смотреть не на тебя, а сквозь тебя, будто ты прозрачная».