Читаем без скачивания День лжецаря - Брэд Гигли

Стоя под навесом, двоюродный брат фараона Илайбер молился, обмотав голову покрывалом. Симеркет ждал, пока тот, раскачиваясь, бормотал слова молитвы.

— Твои сыновья очень страстные, — произнес Симеркет, когда Илайбер открыл глаза.

Илайбер приподнял голову, чтобы увидеть четверых молодых людей.

— Это хорошо, когда мужчины со страстью защищают свои убеждения, — произнес он с обычной своей осмотрительностью. — Иногда только глубокое убеждение дает нам преимущество перед врагами!

— Я думал, что преимущество вам дает ваш бог?

Илайбер пожал плечами, показывая, что понимает, о чем говорит Симеркет.

— Но они, несомненно, презирают египтян, — заметил Симеркет, оглядываясь на юношей.

— Возможно, ты не знаешь, что иудеи были когда-то в рабстве у египтян, — ответил Илайбер, — по крайней мере так говорится в наших преданиях. Но мы молились нашему богу, и он послал нам героя, чтобы спасти нас. Его имя Моисей.

Симеркет, никогда прежде не слышавший этой истории, с сомнением покачал головой:

— Но Моисей египетское имя. По крайней мере отчасти.

— Моисей был иудеем, которого младенцем нашли на берегу Нила и воспитали как принца в Золотом дворце фараона. Так что ты действительно можешь сказать, что он был наполовину египтянином.

— Почему я никогда не слышал о вашем герое?

— Возможно, потому, что он жил триста лет назад.

— Илайбер, — снисходительно улыбнулся Симеркет, — в Египте это все равно что вчера!

Илайбер скептически посмотрел на него, тоже слегка улыбнувшись, но ничего не сказал.

— Ты веришь в это предание? — спросил Симеркет.

В этот момент водная поверхность по борту внезапно вскипела — косяк рыбы бешено работал плавниками, нагоняя корабль. Серебристые спинки блестели в лучах солнца. Симеркет увидел, как несколько матросов схватились за сети — в надежде пополнить запас продовольствия.

Илайбер ответил Симеркету так тихо, что ветер не мог донести его слова до сыновей:

— Я расскажу тебе, во что верит мой брат Рамсес, если ты захочешь выслушать. Он говорит, что читал запрещенные свитки.

Симеркет неловко переступил с ноги на ногу, чувствуя некоторое замешательство. Знание правды зачастую чревато последующим наказанием. Но тем не менее он кивнул, дав понять Илайберу, что тот может говорить.

Илайбер наклонился к его уху:

— Рамсес говорит, что евреи впервые вторглись в Египет вместе с гиксосами. Один из них, Иосиф, даже стал верховным визирем при царе гиксосов. Ему было поручено уничтожить коренных египтян в Дельте, а оставшихся в живых прогнать в Фивы. Рамсес утверждает, что еврейская легенда ставит все с ног на голову — ведь именно египтяне были под властью завоевателей.

Симеркет пожал плечами. Нет египтянина, который не знал бы о гиксосах! Их вторжение — шрам на совести нации! А их изгнание — величайшая победа Египта.

— Когда наконец южные цари одержали верх, — продолжил Илайбер, — они пленили тех евреев, что остались в Египте, и убили всех младенцев мужского пола.

— Обычное в Египте наказание для завоевателей! — резонно заметил Симеркет. — Это касалось и ливийцев, и шерданов, и данитов, народов моря, — всех племен, которые вторгались в Египет.

— Но только у евреев появился Освободитель.

— Ну да, — с иронией заметил Симеркет, — царь рабов, выросший во дворце.

Илайбер терпеливо спросил:

— Будешь слушать дальше?

— Продолжай.

— Рамсес полагает, что Моисей — это кто-то из его собственных предков, Тат-Моисей, племянник королевы Хатшепсут. Мой брат говорит, что Тат-Моисей объединился с евреями, желая использовать их в качестве воинов в попытке захватить трон. Но переворот провалился. Только вмешательство Хатшепсут позволило ему сбежать из Египта вместе с горсткой иудеев. Именно тогда он и начал поклоняться единому богу пустыни, по которой бродил много лет, подобно безумному колдуну.

Симеркет помолчал.

— К чему ты мне это рассказываешь? — наконец спросил он.

— Возможно, для того чтобы показать, что история не более чем точка зрения — все на нее смотрят по-разному.

— И это ты говоришь мне, чиновнику ведомства секретных расследований? — спросил Симеркет с коротким смешком.

— Я считаю, что, возможно, это предупреждение, Симеркет, чтобы оно направляло тебя там, куда ты идешь… Запомни, что Месопотамия совсем не похожа на Египет — это другой мир. Там царят беспорядок и хаос. Часто человек не видит того, что находится у него перед глазами, а видит то, чего на самом деле нет.

Внезапно в группе гребцов раздался радостный вопль. Большая жирная рыбина запуталась в сетях. Матросы засуетились, пытаясь втащить добычу на борт.

— Вот так и с тобой будет, Симеркет, — кивнул Илайбер на бьющуюся в сети жертву. — Ты так же будешь вырван из того мира, который знаешь, в другой, в тот, который даже не можешь себе и вообразить! Даже воздух там будет иным!

— Не такой уж я безнадежный, каким ты меня считаешь, — пробормотал Симеркет. — Я и раньше бывал в Месопотамии, хотя и не добирался до столицы. И я умею читать на их языке, хотя и медленно.

— Возможно, этого будет достаточно, — с сомнением покачал головой Илайбер.

Они замолчали, глядя, как огромная неуклюжая рыбина тяжко бьется на палубе, судорожно глотая воздух и тщетно пытаясь соскользнуть обратно в воду. В конце концов матросы с гоготом навались на нее и забили насмерть веслами.

Симеркет почувствовал, как в душу его закрался страх. Ему хотелось поразмышлять над словами Илайбера, подержать их в своем уме и уловить их тайный смысл — но внезапно из наблюдательного пункта над парусом послышался крик:

— Земля!

Это было побережье Азии. Симеркет быстро пробормотал молитву благодарности; по крайней мере теперь, если корабль пойдет ко дну, у них будет шанс добраться до берега.

К полудню корабль встал в длинную очередь других судов, в ожидании сгрудившихся в недавно построенной гавани Тира. Пока гребцы готовились спустить якорь, Симеркет вернулся к своим вещам. В его дорожном мешке среди прочих необходимых в странствии предметов была спрятана блестящая эмблема царской власти, которую вручил ему фараон, назначая специальным посланником Египта. Это была увесистая вещица внушительной красоты — сокол, чьи расправленные крылья, если надеть знак отличия, закрывали большую часть груди. Симеркет еще не надевал его; первые страны, через которые будет лежать его путь, когда-то были колониями Египта, и их жители все еще испытывали недоброжелательность к своим бывшим хозяевам. Иногда они, дабы свести старые счеты, могли убить случайного египетского путника. «Мать у зла — египтянка» — говорили в этих азиатских землях.

Еще в этом кожаном мешке рядом с письмами, отпускавшими на волю Рэми и Найю, лежало пять глиняных табличек, которые тоже дал ему фараон. Начертанные на них странные клинообразные вавилонские знаки давали ему право изымать деньги из храмов по всей Месопотамии. Каждая из табличек была снабжена отпечатком большого пальца Симеркета: вавилоняне верили, что рисунок большого пальца неповторим. Служители храмов уверенно утверждали, что могут наверняка определить, действительно ли обладатель сего является человеком, имеющим право на эти деньги. Симеркет посчитал идею абсурдной, однако ежели все, что ему надо сделать, дабы получить свободный доступ к слиткам золота фараона, — это оставить отпечаток большого пальца, то кто он такой, чтобы осуждать традицию?

Помимо глиняных табличек, в мешке было еще кое-что. Кусок пальмовой коры с письмом Рэми. И еще одно письмо — единственное послание Найи из Вавилона, написанное на листе папируса, который она стащила из мусорной корзины посла. Наверное, в сотый уж раз Симеркет развернул хрупкий лист и прочел:

Моя любовь!

Я прибыла в Вавилон. Египетский посол поселил меня в своем доме прислужницей. Я здорова, Рэми со мной. Мы довольны, хотя все говорят о приближающейся войне с Эламом. Купец, который ведет караван в Фивы, обещает доставить тебе это письмо. Целую тебя и Хьюни тысячу раз. Не тревожься.

Сердце Симеркета отчаянно забилось, едва он услышал всплеск якорного камня: лишь несколько сот лиг отделяет его сейчас от любимой.

— Я здесь, Найя, — прошептал он. — Ты чувствуешь это? Посмотри наверх, и ты увидишь меня!

Шауль, старший сын Илайбера, вместе с несколькими более дородными пастухами сопровождал Симеркета до границы с Вавилоном. Хотя земля эта нисколько не отличалась от холмов, среди которых они путешествовали по крайней мере в течение недели, Симеркет понял, что это Месопотамия, по высокому красивому камню, обозначившему границу. Он сошел с четырехколесной пастушеской колесницы и, как было принято, встал на колени и поцеловал землю, благодаря богов за благополучное прибытие.