Читаем без скачивания История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов - Жерар де Нерваль

– В самом деле? – воскликнул Сулайман ибн Дауд. – Мне любопытно было бы узнать…

– О, как мы с ней ссоримся иногда, государь, поверьте, жестоко ссоримся! Худ-Худ вздумалось порицать вас за то, что вы сравниваете красоту вашей возлюбленной с красотой кобылицы в колеснице фараона, имя ее – с разлитым маслом, волосы – со стадом коз, а зубы – со стадом овец, у каждой из которых пара ягнят, щеки – с половинками граната, сосцы – с двумя сернами, пасущимися среди лилий, голову – с горой Кармил, живот – с круглой чашей, в которой не истощается ароматное вино, чрево – с ворохом пшеницы, а нос – с башней Ливанской, обращенной к Дамаску.

Задетый, Сулайман обескураженно уронил свои сверкающие золотом руки на подлокотники трона, тоже золотые, а птица между тем, распушившись, захлопала зелеными с золотым отливом крыльями.

– Я отвечу птице, которая столь полезна вам при вашей склонности к насмешкам, что восточный стиль допускает подобные поэтические вольности, что истинная поэзия всегда ищет образы, что мой народ находит мои стихи превосходными и отдает предпочтение самым пышным метафорам…

– Нет ничего опаснее для народа, чем метафоры царя, – парировала царица Савская, – вышедшие из-под пера повелителя, эти образы, быть может слишком смелые, найдут больше подражателей, чем критиков, и боюсь, как бы ваши возвышенные фантазии не извратили вкус поэтов на ближайшие десять тысяч лет. Вспомните, что и Суламита, усвоив ваши уроки, сравнивает ваши кудри с пальмовыми ветвями, ваши губы – с лилиями, источающими мирру, ваш стан – со стволом кедра, ваши голени – с мраморными столбами, а ваши щеки, государь, – с ароматным цветником, с грядами благовонных растений. По прочтении этих строк царь Сулайман представлялся мне каким-то перистилем с ботаническим садом на антаблементе под сенью пальмовых ветвей.

Сулайман улыбнулся, но в улыбке его сквозила горечь; он охотно свернул бы шею птице, которая с непонятным упорством поклевывала его грудь в том месте, где находится у человека сердце.

– Худ-Худ пытается дать вам понять, что источник поэзии – здесь, – заметила царица.

– Я даже слишком хорошо это понимаю, – отвечал царь, – с тех пор как имею счастье созерцать вас. Но оставим этот спор; не окажет ли моя царица честь своему недостойному рабу, не соблаговолит ли осмотреть Терусалим, мой дворец и главное – храм, который я строю для Иеговы на горе Сион?

– Слава об этих чудесах разнеслась по всему свету; мое нетерпение может сравниться лишь с их великолепием, и вы окажете мне величайшую любезность, если не станете больше оттягивать удовольствие, которое я давно предвкушаю.

Во главе процессии, медленно продвигавшейся по улицам Иерусалима, шли сорок два барабанщика, и бой их барабанов был подобен раскатам грома; за ними следовали музыканты в белых одеждах, а дирижировали ими Асаф и Идифун; здесь было пятьдесят шесть – ударников с медными кимвалами, двадцать восемь флейт и столько же псалтырей, были цитры и, конечно же, трубы, инструмент, который Иисус Навин прославил у стен Иерихона. Далее в три ряда шли кадилоносцы; они пятились, покачивая золочеными сосудами, в которых курились йеменские благовония. Сулейман и Балкида восседали на мягких подушках в огромном паланкине, который несли семьдесят захваченных в войне филистимлян.

«Сеанс» закончился. Слушатели стали расходиться, обсуждая между собой перипетии сюжета, и мы условились встретиться здесь же завтра.

Храм

Рассказчик продолжал: Согласно желанию великого Сулаймана, город был при нем отстроен заново по безукоризненному плану: прямые как стрелы улицы, одинаковые квадратные дома – настоящий улей, все соты которого похожи друг на друга.

– На этих прекрасных широких улицах, – заметила царица, – ветер с моря, не встречая препятствий, должно быть, сдувает прохожих, как соломинки, а в жаркую погоду ничто не мешает проникать сюда солнечным лучам, и мостовые, наверно, раскаляются, как печи. У нас в Маребе улицы узкие, а натянутые между домами полотнища бросают на землю тень и сохраняют прохладу благодаря свежему ветерку.

– Однако от этого страдает симметрия, – ответил Сулайман. – Но вот мы и подошли к колоннаде моего нового дворца; чтобы построить его, потребовалось тринадцать лет.

Царица Савская посетила дворец и удостоила его своим одобрением, найдя жилище царя богатым, удобным, своеобразным и отмеченным печатью изысканного вкуса.

– План великолепен, – сказала она, – постройка изумительна, и я должна признать, что дворцу моих предков Химьяритов, выдержанному в индийском стиле, с квадратными колоннами и человеческими фигурами вместо капителей, далеко до этой смелости и изящества. Ваш зодчий – поистине великий художник.

– Все делалось по моим собственным указаниям, и я щедро плачу строителям! – с гордостью воскликнул царь.

– Но кто создал чертежи и планы? Кто тот гений, что так прекрасно воплотил ваши замыслы?

– Некий Адонирам, странный человек, немного дикарь. Ко мне его прислал царь Тирский, мой друг.

– Смогу ли я его увидеть, государь?

– Он избегает людей и чурается похвал. Но что вы скажете, царица, когда посетите храм Адонаи? Это уже не просто работа ремесленника – я сам составил план и выбрал материалы для постройки. Мне пришлось несколько ограничить свободу Адонирама, чтобы дать волю моему поэтическому воображению. Работы идут уже пять лет; понадобится еще два, чтобы довести творение до совершенства.

– Значит, вам хватит семи лет, чтобы построить достойный дом для вашего Бога, тогда как на жилище для Его слуги ушло тринадцать?

– Время здесь не играет роли, – возразил Сулайман.

Насколько Балкида восторгалась дворцом, настолько же храм вызвал ее неудовольствие.

– Вы перестарались, – сказала она, – и художнику не хватало свободы. Ансамбль несколько тяжеловесен и перегружен деталями… Слишком много дерева, везде кедр, эти выступающие балки… А каменная кладка словно давит всей своей тяжестью на деревянный настил приделов, и от этого конструкция кажется на взгляд недостаточно прочной.

– Моей целью было, – возразил царь, – благодаря резкому контрасту подготовить входящего к великолепию внутреннего убранства.

– Боже великий! – воскликнула царица, едва ступив за ограду. – Как много скульптур! Какие чудесные статуи, какие странные звери, и сколько в них величия! Кто изваял эти чудеса, кто отлил их?

– Адонирам; скульптура – его главный талант.

– Его гений всеобъемлющ. Но вон те херувимы слишком тяжелы; чересчур много золота, они велики для этого зала и подавляют все вокруг.

– Я и хотел, чтобы так было: каждый из них стоит двадцать талантов. Вы видите, царица, – все здесь из золота, а что дороже золота на земле? Эти херувимы золотые; колонны из кедра, дар царя Хирама, обшиты золотыми пластинами; золотом отделаны все перегородки; золотые стены будут украшены золотыми пальмовыми ветвями, наверху будет фриз с золотыми плодами, а на этих переборках я приказал повесить двести щитов из чистого золота. Алтари, столешницы, подсвечники, чаши, пол и потолок – все будет покрыто тонкими листами золота…

– Мне кажется, что золота слишком много. – сдержанно заметила царица.

Царь Сулайман возразил ей:

– Может ли быть что-нибудь слишком пышным для царя людей? Я хочу поразить потомков… Но войдем в святилище. Правда, кровля еще не готова, но уже заложено основание алтаря напротив моего трона, которое почти закончено. Как видите, здесь шесть ступеней; сиденье из слоновой кости поддерживают два льва, у ног которых присели двенадцать львят. Золотые части предстоит еще отполировать, и скоро будет сооружен навес. Соблаговолите, достойная царица, первой взойти на этот трон, на котором никто еще не сидел; оттуда вашему взору откроется весь ансамбль. Вот только вы не будете защищены от солнечных лучей – ведь крыши еще нет.

Царица улыбнулась и посадила к себе на руку птицу Худ-Худ, которую придворные разглядывали с нескрываемым любопытством.

Нет более прославленной и более почитаемой птицы на всем Востоке. Но не за изящную форму ее тонкого черного клюва, не за алые щечки, не за кротость глаз цвета лесного ореха, не за великолепный хохолок из тонких золотых перышек, венчающий ее красивую головку, не за длинный, черный как смоль хвост, не за блеск золотисто-зеленых крыльев с ярко-золотыми полосками и золотой бахромой по краям, не за нежно-розовые шпоры и не за алые лапки боготворили резвую Худ-Худ царица и ее подданные. Птица, сама того не сознавая, была прекрасна, предана своей хозяйке, добра ко всем, кто любил ее, она блистала красотой и лучилась простодушной прелестью, не стараясь ослепить. Царица, как мы видели, советовалась с этой птицей в трудных случаях.

Сулайман, по-прежнему желая снискать расположение Худ-Худ, в этот миг хотел посадить ее к себе на ладонь, но птица снова оставила без внимания его протянутую руку. Балкида, лукаво улыбнувшись, поманила свою любимицу и, кажется, тихонько шепнула ей что-то… Быстрая как стрела Худ-Худ взмыла и исчезла в лазурном небе.