Читаем без скачивания Тень иллюзиониста - Рубен Абелья

— Не знаю, как зовут их дочь, может быть, и Беатрис, но думаю, тебе нужен дом с зелеными наличниками рядом с фонтаном.

Голиаф быстро нашел двухэтажный каменный дом. Он набрал в ладонь горсть гальки и наудачу запустил в одно из окон на втором этаже. Через несколько мгновений окно открылось, и в нем появилась Беатрис, ослепительно красивая, еще не до конца пробудившаяся ото сна.

— Ты ушла с танцев! — крикнул Голиаф.

Беатрис приложила палец к губам и сделала знак, чтобы он говорил потише.

— Ты ушла с танцев, — повторил Голиаф, на этот раз шепотом.

— Моему отцу не нравится, когда я возвращаюсь домой поздно. Ты еще долго оставался?

— Нет. Слишком много народа. И потом, мне была нужна только ты.

Воцарилось молчание, долгое и многозначительное, как во время вчерашнего вальса.

— Ты знал, где я живу?

— Нет.

— А как же ты меня нашел?

— Неважно. Главное, что нашел.

Деревня еще была охвачена сном. Голиаф задумался и начал носком ботинка чертить линии на земле. Затем он поднял голову и спросил:

— У тебя завтра есть какие-нибудь дела?

— Нет. А что?

— Мы могли бы увидеться…

Ему показалось, что голос его дрогнул, тон получился заискивающим, а потому Беатрис уж точно ему откажет. Но Беатрис улыбнулась и не раздумывая ответила «да».

4

Четыре дня Голиаф и Беатрис были неразлучны и, подобно влюбленным подросткам, тщательно скрывали свое чувство от посторонних глаз. Каждое утро Голиаф тайком увозил Беатрис на грузовике своего отца. Он выбирал для свиданий самые живописные и уединенные места в округе: распятие у дороги, маленький каменный мост над ручьем, старую заброшенную церквушку. Потом они вместе отправлялись развозить сладости в глухие деревушки, потерявшиеся где-то далеко, за морями хмеля и люцерны, за вершинами древних и изрытых шахтами гор, за стремительными горными реками. Они прогуливались, держась за руки, по местам, которые их влюбленным глазам представлялись райскими, ели нежнейшие свежие пирожные, купались в тихих заводях, ласкали друг друга, смеялись, болтали без умолку. Голиаф рассказывал о парфюмерных экспериментах своей знакомой по имени Мария, о том, какую важную роль в его жизни играют запахи; Беатрис — о путешествиях, далеких странах, где она когда-нибудь побывает, о своей страсти к цирку, этому миру волшебства, в котором существуют укротители диких зверей, фокусники, клоуны и канатоходцы. На четвертый день они стали единым целым и поклялись друг другу, что никогда не расстанутся.

Они сидели в грузовике посреди поля, напротив заходящего солнца, целуясь и лаская друг друга. По мере того как темнело небо, ласки и поцелуи становились все более настойчивыми, более страстными, и Голиаф не стал медлить. Он посадил Беатрис себе на колени и раздел ее. Он гладил ее мягкие, округлые плечи, соски, бедра и живот; затем он прижался к ней и наполнился ее ароматом. На горизонте едва теплился красный уголек солнца, когда они перешли черту, и Голиаф заставил содрогаться самые сокровенные уголки ее тела. Она трепетала в его объятиях, извивалась и, тяжело дыша, шептала:

— Поклянись, что никогда меня не оставишь! Поклянись мне!

Голиаф клялся ей снова и снова, с каждым толчком, с каждым шагом, приближающим их к экстазу, пока не обрушился, взмокший и обессиленный, в пропасть ее аромата.

5

На следующий день было воскресенье, и хотя кондитерская была открыта до часу дня, Голиафу не нужно было развозить сладости. Он был в своей комнате и готовился идти с родителями в церковь. Неожиданно, первый раз в жизни, он показался себе привлекательным. Перед зеркалом он попытался отрепетировать взгляд соблазнителя, который был в ходу у киноактеров, и даже решил изобразить несколько поз культуристов, которые видел в журналах, продававшихся в киоске на площади. Телефонный звонок застал его врасплох, когда он, довольный собой, застегивал рубашку и тихонько посмеивался над причудами влюбленного мужчины. Отец зашел в комнату Голиафа и сообщил, что спрашивают его.

— Девушка, — добавил он и подмигнул.

Голиаф сразу перестал улыбаться. Он подбежал к телефону, и когда брал трубку, его сердце сжалось от тоски. Он был уверен — это Беатрис, и она сейчас скажет, что вчерашняя ночь была ошибкой и что им больше не стоит встречаться. Он вмиг пал духом и совсем растерялся, когда услышал в голосе Беатрис прежнюю неподдельную нежность.

— Мои родители узнали, что я уже несколько дней никуда не хожу с друзьями, и спросили, где я пропадаю. Я рассказала им о тебе. Они приглашают тебя на обед. Ты можешь прийти сегодня?

— Да, конечно, приду обязательно, — ответил Голиаф. — Кстати, как ты узнала номер моего телефона?

— Неважно, — засмеялась она. — Главное, что узнала, разве не так?

Голиаф объяснил родителям, что его друзья устраивают праздник в соседнем селе. После службы он с ними распрощался и направился к дому Беатрис на грузовике отца. Ярко сияло летнее солнце, а небо было усеяно мелкими белыми барашками. Тополя по краям шоссе качались от легкого ветерка и, казалось, приветствовали Голиафа. Он припарковал грузовик в поле, не доезжая до деревни, и зашагал по главной улице. Рядом с дверью дома, где проживала семья Беатрис, не было звонка, только железная ручка, покрашенная в зеленый цвет. Голиаф постучал три раза, торопливо и негромко. Ему открыла служанка в синей форме с белым чепчиком и белым фартуком.

— Кого вам угодно? — спросила она вежливо, но не особенно дружелюбно, разглядывая гостя-исполина.

— Я Голиаф. Меня ждут к обеду.

— A-а. Вы друг сеньориты, — заключила она, впрочем, без особого интереса к его персоне, и пригласила войти. Она провела его через коридор, увешанный картинами в толстых золоченых рамах и застекленными полками со старинными пистолетами, так что в нем почти не оставалось места для прохода.

В конце коридора располагалась просторная гостиная, где Голиафа ожидала Беатрис и ее семья. Комната была наполнена причудливыми зеркалами, мрачными картинами и громоздкой деревянной мебелью, почерневшей от времени. Члены семьи, включая Беатрис, сидели на диване в стиле рококо. Завидев Голиафа, все трое разом поднялись. Беатрис подарила ему сияющую улыбку. Ее отец подошел к гостю и, не переставая строго и пристально всматриваться в молодого человека, протянул ему руку. Жена последовала его примеру, но на ее лице застыло выражение неприязни.

— Не хочешь выпить рюмочку перед едой? — спросил отец.

— Да, конечно, — ответил Голиаф.

Отец достал из бара бутылку вермута, разлил его по бокалам и вернулся к дивану, потом заняли свои места и остальные члены семьи. Голиафу предложили сесть на раскладной стул, слишком узкий и хлипкий для комплекции молодого человека.

— Моя дочь говорит, ты из местных.

Голиаф осторожно кивнул головой, опасаясь, что стул вот-вот рухнет под его весом.

— А на кого ты учишься?

— Честно говоря, мне никогда особенно не давалась учеба. Я работаю в семейном бизнесе.

— Понятно, — промолвил отец, и его лицо помрачнело. — А чем занимается твоя семья?

— Мы кондитеры, — сказал Голиаф с гордостью. — Я помогаю развозить сладости.

Служанка заглянула в гостиную и объявила, что обед готов. Бокалы с недопитым вермутом были забыты на столике бара. Все четверо сели вокруг длинного стола с белой кружевной скатертью, на которой покоились серебряные столовые приборы. За все время еды отец больше не задал Голиафу ни одного вопроса. Яства следовали одно за другим, а в перерывах между блюдами в комнате повисала зловещая тишина, которая изредка прерывалась банальными комментариями по поводу погоды или римских развалин. После десерта и ликеров Голиаф объявил, что ему пора идти.

— Я бы остался еще, — сказал он неуверенно, — но я пообещал отцу помочь с уборкой.

Родители попрощались с ним в гостиной, а Беатрис проводила его до двери.

— Не переживай, просто они у меня молчуны. Ты был на высоте, — сказала она с нежностью.

Голиаф наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, но в этот момент обнаружил, что за ними из коридора шпионит служанка. Он ограничился целомудренным поцелуем в щеку.

— Я не переживаю. Завтра жду тебя у распятия, — прошептал он ей на ушко и вышел из дома.

Он шагал с поникшей головой по пустынным улицам. Держа руки в карманах, он поравнялся с баром, хозяин которого продолжал протирать тряпкой барную стойку теми же медленными круговыми движениями. Наконец Голиаф достиг поля, где он оставил свой грузовик. Он открыл дверцу машины, сел за руль и завел мотор. Шум трогающегося грузовика прозвучал как пулеметная очередь в послеполуденной тиши. Голиаф слушал рычание набирающей скорость машины, и тут его сердце сжалось от предчувствия, что он никогда в жизни больше не увидит Беатрис.