Читаем без скачивания Забытые пьесы 1920-1930-х годов - Татьяна Майская

Начало нэпа (1922 год) принесет расцвет бытовой комедии, комедии нравов. Примерно так же, как в конце 1990-х — начале 2000-х появились романы о бандитах и банкирах, олигархах, жизни на Рублевке и гламурных девушках, в 1920-х рассказывали об авантюристах и дамах полусвета, директорах трестов и сахариновых королях и просто самых заметных лицах времени. Так, «вся Москва» в 1925 году увлеченно обсуждала «Воздушный пирог» Б. С. Ромашова, в прототипах персонажей которого легко узнавались яркие фигуры Лили и Осипа Брик (по самоаттестации героев — «накипь»), в завалишинском «Партбилете» угадывался Луначарский (надо сказать, бывший одним из наиболее часто встречавшихся реальных персонажей, вышучиваемый порой любовно, но иногда и довольно ядовито), часто появлялся Маяковский и пр.

Театральные журналы 1923/24 годов упоминают «Сиволапинскую комедию» Чижевского, пьесы опытных авторов П. С. Романова («Землетрясение») и Тренева («Жена»), свежесочиненные «Озеро Люль» Файко и «Шелковые чулки» Зиновьева, уже появляются имена Ромашова и Афиногенова, чуть позже на сцены выйдут булгаковская «Зойкина квартира», комедии Шкваркина, эрдмановский «Мандат», «Сочувствующий» Саркизова-Серазини и «Товарищ Цацкин и Ко» Поповского.

Возможно, «Товарищ Цацкин и Ко» стал драматургической репликой раннему рассказу Арк. Аверченко «Господин Цацкин». Он еще вынырнет, этот неунывающий герой, с легкостью меняющий обличья, веселый прохвост, жулик невысокого полета, находящий в приключениях не столько наживу, сколько адреналин, кипение жизни, — и в Аметистове булгаковской «Зойкиной квартиры», и в Саше Быстром в водевиле Шкваркина «Лира напрокат», и во множестве других плутов нового времени. (Тема взаимовлияния прозы и драмы 1920-х годов, смысловые переклички рассказов Зощенко, Булгакова, А. Н. Толстого с проблематикой, персонажами и темами дня в ранней отечественной драматургии — увлекательна и малоисследованна.)

В эти годы на сценах страны вообще много смеялись. Вышучиванию подвергалось все и вся: высокие чиновные и партийные персоны, отношение к советской власти и ее новым институциям — съездам, заседаниям Совнаркома, декретам. Острые и смешные реплики героев, иронизирующих над лозунгами дня, были неотъемлемой принадлежностью не только «чистых» комедий, они могли появиться в любой пьесе. Голос народа, с его трезвым и нередко ироническим отношением к «историческим» событиям и центральным властным персонажам, их действиям и речам, звучал в лучших драматических сочинениях 1920-х.

Успех имели комедии, дающие драгоценную возможность ощутить перестраиваемую жизнь через быт, повседневность, не заслоняемую дежурным пафосом, с сильным комическим элементом. «В юморе „мнение“ перестает быть мнимым, недействительным, ненастоящим <…> взглядом на вещи, каким оно представляется сознанию <…> омассовленному, а, напротив, выступает единственно живой, единственно реальной и убедительной формой собственного (самостоятельного) постижения жизни человеком… Юмор дифференцирует, выделяет „Я“ из всех…»[20] — много позже сформулирует Л. E. Пинский в своей замечательной работе «Магистральный сюжет».

Из острых и смешных шуток героев в пьесах 1920-х годов вырисовывается образ «другого народа», не столько безусловно энтузиастического, сколько лукавого, трезво оценивающего поступки властей, способного предвидеть развитие событий и упорно помнящего о своем интересе. Юмор, шутка — проявления личностные, индивидуальные. «Жизнь пропущена в юморе через „личное усмотрение“, центробежно („эксцентрично“) уклоняясь от обычных норм поведения, от стереотипно обезличенных представлений»[21]. Герои Шкваркина и Поповского, Саркизова-Серазини и Чижевского шутили, смеялись, иронизировали, сохраняя и подчеркивая искренность и умение восхищаться чем-либо всерьез.

«Сегодняшний день был принят как день, имеющий под собой прочную бытовую основу. Отсюда возникло устремление не только к комедии, но и к сатире…»[22] — писал Ю. Р. Соболев. Критик не успел почувствовать, что время сатиры стремительно уходит. Две комедии, писавшиеся в 1927 году, «Лира напрокат» Шкваркина и «Сусанна Борисовна» Чижевского, стали, кажется, последними, в которых герои еще могли позволить себе вышучивать происходящее.

В «Лире напрокат» простодушный монтер Митя, сочинив пьесу, попадает в мир театра. Быт и нравы волшебников сцены его поражают. Драматург будто предвосхищает темы и «ходы» будущих булгаковских «Записок покойника», хотя и пишет пьесу в сугубо комедийном ключе: тут и наивное вероломство актеров, готовых безудержно льстить и кривить душой ради новой роли, и их попытки уклониться от «идеологических» докладов. Но организует фабулу вещи попытка Мити сменить специальность, которой он виртуозно владеет, на профессию драматурга. Шкваркин недвусмысленно высмеивает кампанию выдвиженцев «от станка», с легкостью готовых вступить на стезю творчества (на что незамедлительно обижается газетный рецензент). В финале герой возвращается к работе монтера, изобретательно и вдохновенно освещая не только сцену, на которой будут играться не его пьесы, но и людские пороки, материализуя метафору внесения света во тьму.

Выразительна и характерна фабула комедии Чижевского «Сусанна Борисовна», в которой героиня «из бывших», задавшись целью устроить свою жизнь привычным женским способом, т. е. выйдя замуж, без труда добивается цели. Сусанна, красивая, манкая женщина из «прежней жизни», с легкостью обольщает простодушного коммуниста Мужичкова, демонстрируя свое безусловное, в том числе и интеллектуальное, превосходство. Неожиданным становится другое: Мужичков, получив Сусанну, вдруг осознает, что его жизнь засверкала красками, обрела смысл и полноту проживания, и вовсе не желает отказываться от жены-мещанки. До «Сусанны Борисовны» Чижевский сочинил пьесу «Любовь», где любовная тема решалась в трагическом ключе. Та же тема, разработанная комедийно, легла в основу сюжета «Сусанны Борисовны». «Любовь» предварял эпиграф из Ленина:

«Если народ, который победил, культурнее народа побежденного, то он навязывает ему свою культуру, а если наоборот, то бывает так, что побежденный свою культуру навязывает завоевателю. Не вышло ли нечто подобное в столице РСФСР?..»[23]

Женщина встает в общий ряд врагов социалистического дела (кулак, нэпман — и женщина), тех, кто обладает (владеет) феноменами драгоценной приватности: «земли», «дела», любви. Образ женщины-дьявола, искусительницы, которой подвластны все, от которой не защитит ни высокая должность, ни даже «заклятие» партбилетом, нередок в драмах 1920-х годов. Вытесняемые из жизни любовные чувства мстят за себя и подчиняют любого. Примеры женских побед над легкомысленными, пусть и партийными, героями можно продолжать бесконечно.

Отвергая мир чувств, герои пьес оказываются в однокрасочном и сухом пейзаже. Течет монотонная, монохромная жизнь. Эмоциональной доминантой времени, его цветом становится серый. Серость времени видят самые разные герои. Тоскует героиня пьесы Чижевского «Сусанна Борисовна»: «Все работают, и все так буднично, серо… и люди серые, и все серое. А по вечерам на главных даже улицах в одиннадцать часов все уже замирает…» Ее подруга (в пикировке с соседом-коммунистом) иронизирует: «Ваш председатель почти всей России заявил, что белая кость должна почернеть, а черная — побелеть. А в общем — все должны посереть». «Отсталым» героиням вторит и старый большевик Сорокин (из «Партбилета» Завалишина): «…в серых буднях мы не чувствуем величия эпохи. И я первый грешник в этом… Раньше чувствовал, а вот сейчас… Бесконечный конвейер мелькающих перед глазами вещей, людей. Притом окрашенных в единый серый цвет…» Согласен с ними и персонаж из пьесы «Константин Терехин» («Ржавчина») Киршона и Успенского, поэт Лёнов: «Время теперь такое настало. Слякоть. Серая хмарь. Подлое время. Мелкое. Бездарь. Тощища. Сердце — будто пыльная тряпка».

Меняются настроения героев, с исчезновением шуток, смеха будто сереет, покрываясь пылью, драматический пейзаж.

«Константин Терехин» («Ржавчина») пишется в 1926 году, и споры героев ведутся по поводу ключевых общественных столкновений. Наступление «ржавого» (т. е. гнилого, недоброкачественного) времени идеологической «порчи» страны объяснялось резкой сменой внутреннего политического курса России — объявленным в 1922 году нэпом, уже к середине 1920-х принесшим плоды. Власть выдвигает экономические цели: разворачивать производство, учиться у буржуазных «спецов», экономить копейку. Смена задач многих сбивает с толку. Бывшие боевые командиры Гражданской, родом из крестьян либо рабочих, вынужденные превратиться в студентов, не готовы к новым задачам. Недавние лихие конники должны производить товары, считать, торговать — начинать новую жизнь. Многими это было воспринято как предательство революции, к тому же далеко не всем учеба, требовавшая иных личностных качеств, оказалась по силам.