Читаем без скачивания Посторонние - Александр Мануйлов

– Поначалу все шло отлично, мы не уставали радоваться, наслаждаться друг другом. Вместе просыпались, вставали, завтракали, я провожал ее до работы, сразу же встречал после нее, мы шли в магазин, покупали простую еду, чтобы не надо было долго готовить, ужинали, гуляли до полуночи и были уверены, что так и пройдет вся жизнь. Наука, в отличие от музыки, аккуратно вписалась в мою жизнь, выбор был сделан, и как казалось тогда, он был окончательным. Да, но эти сумасшедшие концерты, слава в определенных кругах, даже гастроли… Гм, но дело, вероятно, не в этом. Ее горячее тело по-прежнему плотно прижималось, я чувствовал, как она глубоко дышит во сне, я был уверен, что мы смотрим одни и те же сны, думаем одинаково, мечтаем. Но совсем незаметно пропадает бдительность, исчезает потребность прислушиваться к каждому слову, голос становится привычным и кажется, что бояться нечего, можно забыться и остановиться во времени, обмануть его. Что-то меняется, вырывается наружу из нас и не возвращается, делая двоих чужими, охладевшими и совершенно пустыми. Как-то раз она не вернулась с работы, еще с утра попросив, чтобы я не встречал ее, потом настояла, чтобы я не задавал вопросов, не трогал ее, а однажды запретила прикасаться к ней, после чего я перебрался на раскладушку, стоявшую в другом конце комнаты. Она не хотела ничего рассказывать, говорила, что просто устала, что ей нужно отдохнуть, но вскоре призналась, что не готова к браку, что мы поторопились, совершили ошибку. Да еще и эти поклонницы. Но ни разу за время наших бесед она не поинтересовалась, что думаю я, каково мне слушать ее сухие фразы, понимать, что женился я совсем на другом человеке. Честно говоря, в один из вечеров, когда она пришла сильно пьяной, я чуть было не ударил ее. Тогда она сказала, что я перестал вдохновлять ее, живу в своем мире, а ее жизнь сделал серой и однообразной; постоянные поклонницы стали ее раздражать, ребятам из группы она никогда не нравилась, да в общем-то мы сами старались держать наших женщин на расстоянии от группы, знаете, как это бывает. Так в ее глазах из привлекательного мужчины я превратился в занудного старика, вечно требующего выполнять свои пожелания. Она говорила грубо, постоянно смеялась и корчила рожи, пошло хихикая в ответ на мои объяснения. С тех пор я приходил домой, еле держась на ногах: вспомнил старую компанию, друзей и подруг, которые неожиданно покинули мою жизнь и вдруг вернулись спасти от безысходности. Я начал считать дни недели – жил от выходных до выходных, потому что по пятницам мы играли, а потом начинали пить, я оставался на ночь у кого-то из друзей, либо скромно засыпал на скамейке в парке – ночи все еще были теплыми. К воскресному вечеру деньги у нас заканчивались, мы расходились по домам. Это было самое сложное время. Понимая, что предстоит увидеть жену, я начинал ненавидеть нас обоих. При этом я понятия не имел, чем она жила, чего хотела. На все вопросы она отвечала односложно, сердилась, делала замечания, что я уже спрашивал ее об этом, но ни разу так и не ответила. Я боялся уйти первым, мне казалось, что я бросаю ее, такую одинокую в этой ситуации. Оставалось только ждать.

( – И снова я был предоставлен себе. Мама отправляла нас гулять, а сама уходила на кухню готовить или сидела внизу на скамейке, пока Валя была наедине с мужем. Я догадывался, что они занимаются чем-то тайным, иногда мне хотелось подсмотреть в замочную скважину, но крохотная кухня была рядом с комнатой, и мама всегда ловила меня. – Что за невыносимый ребенок! – ругалась она, и я убегал. Потом Валя нашла маме работу, и мы переехали в другую комнату. Она была гораздо меньше этой: квадратный кухонный столик, покрытый старой клеенкой, грубые дощатые полки у входа и двуспальная кровать – вот все, что можно было поместить в нее. Узкие запыленные окна съедали почти весь солнечный свет, тусклые зеленые обои мрачно нависали со всех сторон, а мятые репродукции, выцветшие и искаженные временем, едва напоминали оригиналы. Я не любил эту комнату и старался где угодно задерживаться после школы. Часами я не вылезал из обсерватории в парке Горького. Возвращался домой поздно, наспех делал уроки и пытался скорее заснуть, чтобы не слышать, как мама на меня ругается. В школе я почти ни с кем не общался, меня побаивались и уважали за высокий рост, но после уроков я всегда гулял один, таская тяжелый ранец за спиной. Все изменилось, когда одноклассник, которому я давал списывать математику, пригласил меня в гости. Это был обычный весенний вечер пятницы, когда воздух пропитан легкой свежестью, люди торопятся домой, толкаясь на остановках, а переполненные троллейбусы медленно катятся по Ворошиловскому. Толя жил в просторной, отделанной под ампир квартире. Дышалось в ней тяжело, а звенящее эхо как будто утопало в аккуратно расставленном многотомнике Маркса. Его дед был членом обкома партии. – Все на даче, друзья брата гитарки прихватили, – заговорщицки прошептал Толя и провел меня в гостиную. Там, в клубах дыма, ярко одетые, сидели незнакомые мне люди. Они были старше нас. Я немного закашлялся и протиснулся к свободному месту на полу. – Это наш, не волнуйтесь, не сдаст, – уверил всех Толя, и меня приняли. Было непривычно видеть, как все свободно сидят, улыбаются, громко смеются. – Даешь рок-н-ролл! – крикнула одна из девиц, и парень в ярком пиджаке потянулся за гитарой. – Слышал рок-н-ролл? – шепотом спросил Толя. – Нет, – еще тише ответил я. – Слушай, – приказал он, и я уставился на парня с гитарой. Он опустил гитару на бедро – все замерли. Медленно окинув нас взглядом, он широко улыбнулся и резко ударил по струнам, потом еще и еще, он ударял размашисто и быстро, пережимая струны левой рукой. На меня обрушились ритмичные звуки и его хриплый воющий голос. В этот момент я забыл обо всем, что меня окружало в привычной жизни. Парень, сидевший рядом с ним, взял свою гитару и начал подстраиваться под ритм. Все сидели как завороженные, но вдруг в коридоре хлопнула дверь. – Тихо, – прошипел брат Толи, и ребята замерли. – Это что же… это что здесь, а? – послышался громкий мужской голос. – Вы что же это, паразиты, деда позорите, а? – рычал старик. Его крепкое тело нависло прямо над моей головой. – Всю жизнь с буржуями, капиталистами боролся, а они тут по-американски поют! Враги народа! Собственные внуки! А ну вон отсюда, предатели! – Первыми сорвались девицы, стыдливо прижимая к бедрам платья, потом ребята похватали чехлы от гитар и бросились в коридор. Старик что-то прохрипел и молча опустился на стул. Его пустые глаза смотрели в одну точку.)

– Но в чем смысл ожидания, когда осколки уже разлетелись по комнате? – спросите вы. – Смысл только в том, что каждый раз, наступая на них, царапины становятся глубже. В то утро мы молча съели по бутерброду и быстро оделись. Я задержался, чтобы не ехать вместе с ней в лифте, потом мне позвонила мама, от нее я все скрывал, говорил, что живем мы дружно. – Отец умер. – Мы знали, что это должно было произойти, но принять его смерть оказалось сложнее, чем ждать ее. Впервые с раннего детства я плакал. Две недели она не отходила от меня, помогала во всем, иногда просто лежала рядом и гладила мои пушистые волосы, у мамы мы бывали каждый день вместе, казалось, все вернулось, началось заново. Но через месяц она подошла ко мне вечером, когда я выкуривал последнюю сигарету перед сном и всматривался в унылый пейзаж за окном, положила свою нежно-холодную маленькую ладонь на плечо и прошептала, что пришло время разойтись. Я промолчал от растерянности, потом увидел наполненные слезами глаза. Она попросила обнять ее. Мы долго стояли, стиснув друг друга в объятиях, затем она взяла в руки собранные сумки и медленно спустилась по лестнице, бросив на прощание взгляд у двери. Наверное, так и заканчивается ожидание, бессмысленное желание упорядочить прошлое. С тех пор мы виделись однажды, когда нужно было подписать развод. Сейчас я даже не могу представить, где она живет, чем занимается. Я не спросил, женаты ли вы?

Его широко открытые глаза пытливо посмотрели на меня.

– Нет, – коротко ответил я, поглядывая на треснувшее зеркало на стене.

( – Сергей Валентинович жил недалеко от Театральной площади в тесной однокомнатной квартире, был угрюм и почти не улыбался. – Очень рад, – тихо проговорил он высоким суховатым голосом. Он был, как и голос, – сухой, высокий, немного робкий. Мама провела меня в единственную комнату, заставленную пачками нот и гитарами. Все они были некрасивые, с трещинами, из некоторых клубками торчали струны. – Подрабатываю ремонтом инструментов, – монотонно произнес Сергей Валентинович. – Ну все, я пошла, ты не волнуйся, – сказала мне мама. – Все будет хорошо, но пусть немного поволнуется, – добавил Сергей Валентинович и закрыл за ней дверь. Первое занятие мне не понравилось, как и второе, и третье. – Все в порядке. Слух есть, пальцы гибкие, получится гитарист, – говорил он маме, а мне хотелось играть рок-н-ролл, но я боялся даже заикнуться об этом. После одного из занятий я вяло поднимался по лестнице, ожидая, что сестра уже заняла письменный стол, а мама суетливо бегает на кухню проверить суп. Скинув ботинки, я подошел к двери и услышал глухой, едва уловимый мужской голос. Это был он. Да, он, без сомнения, именно он. Я распахнул дверь и увидел исхудавшее, ссутуленное тело, сидевшее спиной ко мне. – Отец, отец, – крикнул я и обхватил его непривычно узкие плечи. Он обернулся и что есть силы прижался ко мне. Его было не узнать: седой, беззубый, он смотрел как будто чужими глазами, лоб прорезали глубокие морщины, на щеке остался широкий рубец. Большую часть времени он молчал, стараясь побольше разузнать о нас. Но и потом – через неделю, месяц, год он все так же молчал, отводя в сторону свои прозрачные глаза. Валя устроила его дворником на овощной базе, по вечерам он подолгу сидел во дворе, жадно затягиваясь папиросой и разглядывая дно полупустой бутылки, а потом, падая, поднимался домой, громко кашлял и бросал свое пьяное тело прямо на пол. Мама молча раздевала его, укладывала в кровать и ложилась рядом, сдерживая подступавшие слезы. Я начал стыдиться отца.)