Читаем без скачивания Примирение - Болеслав Прус

- Голоден, сударь, - ответил Валек.

- Сообразительный парень и смелый, - заметил Квецинский.

- И сверх всего оборванный, - проворчал Леськевич, сурово глядя на мальчика, который, впрочем, уже начинал ему нравиться.

- Ну, Селезень, одевайся... Громада, пойдешь с нами? - спросил Лукашевский.

- Я сегодня обедаю у знакомых, - с неестественным оживлением ответил Громадзкий и снова взялся за переписку.

А Леськевич тем временем снял пиджак, с минутку подержал его за воротник и неожиданно сказал, обращаясь к мальчику:

- Ну-ка, надень... Не так, осел, не в тот рукав... Правильно... Фу ты, какой у этой бестии вид!.. Если бы не рваные штаны, его можно было бы принять за юного графа...

Хотя пиджак Леськевича сидел на Валеке как мешок, мальчик гордо поглядывал на длинные рукава и сильно топорщившийся перед.

- На штанах следы моровой язвы, - задумчиво произнес Лукашевский.

- Погодите-ка! - вскричал Квецинский. Он с грохотом открыл шкаф, залез в него и немного погодя извлек на свет божий ту часть костюма, которая составляла гордость мужского племени и предмет никогда не угасавшей зависти женщин.

- Попробуй... примерь!.. - потребовал он от мальчика, на веснушчатом лице которого засияла улыбка.

Примерка пепельно-серых брюк с высокого мужчины маленьким мужчиной привлекла всеобщее внимание. Даже Громадзкий оторвался от переписки и с видом знатока стал отпускать меткие замечания.

- Слишком длинны, - говорил он, - на четверть локтя... О!.. Широки на ладонь...

- Надо показать портному, - вмешался Лукашевский.

- При чем тут портной?.. - возмутился Громадзкий. - Штанины надо подрезать настолько... О!.. Сзади вырезать клин, вот такой!.. о!.. Хлястики переставить, один конец сюда, другой туда... и всюду сшивать двойной ниткой. Ведь он молодой парень; железо на нем лопнет, не то что одинарная нитка... Но Барбария может это сделать лучше всякого портного.

- Барбария!.. - заорал Квецинский, хватая колокольчик и подбегая к окну. - Барбария!..

- Мама ушла в город, - как из колодца, ответил за окном тонкий голосок.

- Послушай, Громада, ты еще долго здесь пробудешь? - спросил Лукашевский.

- До трех... У меня званый обед в три... в частном доме.

- Вот напасется вволю, - сказал Квецинский.

- Как на картофельном поле, - проворчал Леськевич.

- Значит, мы поступим так, - сказал Лукашевский, - я оставлю тебе, Громада, сорок грошей, а ты позови Барбару, дай ей тем временем брюки и расскажи, что надо с ними сделать. Можешь также упомянуть насчет двойной нитки, это хорошая мысль; но прежде всего сунь рабыне в зубы сорок грошей, чтобы она сейчас же взялась за работу. Вероятно, сегодня мы с малым поедем в театр, стало быть, его надо снарядить, как для выпускного экзамена. Вот тебе брюки, вот сорок грошей, и заставь Барбару кончить до вечера.

- Позвольте!.. - сказал угрюмый Леськевич. Заметив, что монета новенькая, он взял ее со стола и положил на ее место монету с дыркой. - Для задатка и такая хороша, - добавил он.

- А теперь в путь, - заторопился Лукашевский, видя, что оба товарища стоят уже в шапках. - Знаешь, куда мы идем? - спросил он у мальчика. Обедать в ресторан... Будь здоров, Громада; и если тебя угостят чем-нибудь вкусным, думай о нас за едой.

И они ушли, а с ними паренек, в непросвещенном сознании которого слово "ресторан" превратилось в "рестант" и вызвало воспоминание о гминной тюрьме, где взрослые в наказание отсиживали по нескольку суток, а с малолетними войт справлялся в течение десяти минут, но тоже при закрытых дверях.

Во дворе студенты столкнулись с посыльным; увидев их, он достал из сумки письмо и протянул Лукашевскому со словами:

- Пан Квецинский...

Лукашевский в первое мгновение испытал такое сладостное чувство, словно его окатили теплой водой. Но когда он услышал фамилию товарища, и особенно после того, как прочел на конверте адрес, сделал кислую гримасу и, небрежно передавая письмо, сказал:

- Это тебе, Незабудка...

Квецинский, казалось, испугался. Широко раскрытыми глазами он пробежал письмо, смял его и пробормотал:

- А чтоб этих баб холе...

- Что же это?.. Теклюня?.. - спросил Леськевич, не удержался и невольно подмигнул.

- Валерка! - проворчал Квецинский.

- Ты слышал?.. - удивился Лукашевский, глядя на Леськевича. - Ему так везет, и он еще злится...

- Чересчур везет!.. - возразил Квецинский, с отчаянием махнув рукой.

Леськевич потер себе бок, а шагавший рядом со студентами мальчик, видимо, был в полной растерянности, ибо он не знал, на что глядеть, - то ли на многолюдную и шумную улицу, то ли на прекрасный пиджак, который заменил ему пальто.

VI

Громадзкий остался в квартире один, как Марий на развалинах Карфагена. По правую его руку стояло лилово-красное кресло, с которого свешивались небрежно брошенные пепельно-серые брюки; по левую - стол, а на нем лежала дырявая монетка в сорок грошей, блеск которой заполнял всю комнату. Несколько дальше, слева, виднелась незаконченная рукопись, за которую, даже если он ее кончит, только завтра можно будет получить деньги; а напротив, за окном, высилась та самая стена флигеля, на которой еще так недавно он читал глазами своей души длинный список блюд - дешевых, жирных, питательных и, главное, горячих. Уже не только от каждого блюда, но даже от каждого названия шел пар и пахло свежим картофелем, салом и поджаренным луком.

Он засунул обе руки в карманы и разразился демоническим смехом:

- А... ха! ха!..

"Званый обед, - думал он, - на котором я должен вспомнить о них, если мне дадут что-нибудь вкусное..."

- А... ха! ха!..

"Вчера я съел, быть может, сто двадцать граммов белков, сто граммов жиров и четыреста - углеводов... А сегодня... немножко сахару в чае и, может, граммов пятьдесят хлеба, а это значит: четыре грамма белков, один жиров и свыше двенадцати граммов углеводов... Но, ей-богу, при таком питании даже как следует с голоду не умрешь..."

Он несколько раз прошелся по квартире и снова предался размышлениям:

"Ах, подлый управляющий!.. Почему бы ему не прийти завтра, после обеда?.. Я получил бы за переписку и, посвистывая, отдал бы за квартиру... Сегодня я съел бы порцию колбасы с капустой и свиную котлету с картошкой, да еще сколько хлеба!.. Клянусь богом, набралось бы до ста двадцати граммов белков, до шестидесяти граммов жиров, ну... а углеводов... сколько влезет... А теперь что?.. У меня есть шесть кусков сахару... где же здесь белки, где жиры?.. Пусть холера, бешенство, сап поразят всех управляющих и домохозяев!.."

"И так будет до конца, - говорил он себе, прохаживаясь. - Каждый месяц платить за квартиру, каждые полгода за учение... Уроков нет, чудес тоже не бывает... Учись, сдавай экзамены... Если бы Леськевич дал мне тот урок, ба!.. Но он готов меня утопить в ложке воды... Как только получу деньги за переписку, пойду в лечебницу и взвешусь, а через две недели еще раз... Если вес у меня убавится, пусть все летит к черту... Повеситься я всегда успею..."

Взгляд его упал на продырявленную монетку, которая в этот момент сияла, как солнце. Он остановился возле стола, посмотрел на монету и подумал:

"Если бы я купил два фунта хлеба, а на остальные хотя бы ливерной колбасы и сальцесону, то получил бы почти столько белков, углеводов и жиров, сколько требуется... К этому горячий чай... Ночью я бы закончил переписку... потом в анатомичку и клинику... Да, за сорок грошей можно основательно поддержать равновесие в организме..."

Вдруг у него сверкнули глаза и на лице появился румянец. Во всем его облике видна была решимость.

- Я починю брюки этого, этого за... сопляка!.. - воскликнул он. - А завтра верну им сорок... копеек и скажу: у меня не было ни гроша, вот я и укоротил штаны и взял монету. А сегодня получайте ее с процентами. Не стану ведь я изводить себя, как-никак я еще на что-нибудь пригожусь.

Не слишком быстрым, но решительным шагом он подошел к своему сундуку, достал катушку черных ниток и иголку, смахивавшую на копье... Потом наточил на оселке перочинный ножик и, вернувшись в первую комнату, швырнул пепельно-серые брюки на стол, растянул, отмерил... Запер входную дверь, выбрал тонкую книжку в крепком переплете, приложил ее к штанине в качестве линейки и раз... раз ножичком. После первого прикосновения ножа на сукне образовалась черточка, после второго - углубление, после пятого и шестого кусок штанины отделился. То же самое он проделал со второй штаниной: отмерил, приложил книжку и раз... раз! острым ножичком. Снова отлетел кусок штанины; брюки были укорочены.

Теперь Громадзкий продел двойную нитку в свою гигантскую иглу, сделал узелок, отступил в глубь комнаты, чтобы его не видели соседи из противоположного флигеля, и начал загибать и подшивать укороченные штанины. Он делал это так быстро и точно, что сам профессор Косинский вынужден был бы признать его талант хирурга.

Громадзкий шил и думал:

"Два фунта хлеба... сальцесон и ливерная колбаса... Как раз и составит сто двадцать граммов белков, шестьдесят граммов жиров и четыреста углеводов. А завтра верну сорок копеек и отправлюсь к Врубелю на обед с кофе и пивом. Кружка пива, нет... две кружки!.. Мне ведь это причитается..."