Читаем без скачивания Преступления страсти. Коварство (новеллы) - Елена Арсеньева

– Отец мой, отец Ла Бель! – вскричал раненый.

– Ко мне! – крикнул Сантинелли, и в павильон вбежала стража королевы. Повинуясь знаку, данному Сантинелли, солдаты выхватили кинжалы и принялись наносить удары. Однако ни один из них не был смертельным…

При виде кинжалов, то и дело взлетающих в воздух, при виде брызг крови, пятнающих пол и стены, Ла Бель не выдержал и бросился вон из галереи. Но только он закрыл за собой дверь, как ноги его подкосились, и аббат в полуобмороке упал на колени.

В комнату рядом с местом казни вошла Кристина. Она прижимала руки к ушам, чтобы не слышать воплей, непрерывно издаваемых несчастной жертвой. Это был уже не человеческий голос, а рычание умирающего зверя. Умирающего, но еще не добитого. Священник воззрился на королеву с надеждой, однако ее лицо было искажено гневом.

– Пойдите скажите им, что они должны его прикончить! – закричала Кристина. – Он должен умереть! Он должен наконец умереть! Пусть он замолчит!

Ла Бель не мог бы сказать, что страшней: видеть убийство или безумие в глазах этой женщины. Он суетливо распахнул дверь и снова вбежал на галерею, подбирая полы сутаны, чтобы не упасть. И отпрянул в ужасе – ему навстречу полз окровавленный полутруп.

– Она… Милосердие… – выдохнул он, и кровавая пена пузырилась на его губах.

– Моли о милосердии Господа! – выдохнул Ла Бель, закрывая лицо руками.

Умирающий еще шевелил губами, может быть, шепча последнюю молитву. Однако Сантинелли, желающий только одного: чтобы поскорей прекратилась эта бойня, кинулся к нему – и решился перерезать жертве горло. Обреченный захлебнулся своей кровью, рухнул наземь и наконец-то затих.

* * *

Католические церковные службы быстро прискучили Кристине, даже несмотря на то, что в римских храмах звучала великолепная оперная музыка. Случалось, что торжественная месса была прерываема взрывами ее громкого хохота в то время, как склонявшийся к ее уху кардинал Адзолини передавал ей шепотом подробности шедшей вчера комедии.

Папа Александр долго старался делать вид, будто ничего не слышит и не знает. Его увещевания были кротки, но делались, так сказать, в пользу бедных: они совершенно не действовали на Кристину. Папа не смог добиться от нее даже такой малости, как заставить носить в церкви четки, что подобает всякой знатной даме. Кристина не хотела делать хорошую мину при плохой игре, и все тут. Она открыто смеялась над отцом католической церкви и грозила уехать из Рима, если ее будут слишком усердно донимать нравоучениями.

Поведение ее становилось все более и более раскованным, а общество, ее окружавшее, – все менее и менее приличным. Каждый вечер Кристина проводила в театре, где держала себя так, что римский народ скоро перестал стесняться ее. Однажды она опоздала к представлению, публика выразила досаду и нетерпение свистками и криками. Кристина поднялась в своей ложе и начала комически раскланиваться. В другом подобном же случае на свист она отвечала свистом. Теперь, как только она появлялась на улицах, острые на язык римляне кричали ей скабрезности в духе итальянской комедии. Кристина отвечала, высунувшись в окно кареты и выкрикивая афоризмы куда более забористые, чем те, которые вошли в ее книгу «Максимы». Такие словесные пикировки доставляли ей массу удовольствия.

Одно бывшей королеве не нравилось: недовольный святой престол начал ужимать ее в деньгах. Таким образом папа Александр рассчитывал обратить ее к пути истинному… однако просто обратил к пути из Рима. Обидевшись, Кристина решила проучить «этих святош». Она продала часть своего имущества и драгоценностей, села на корабль и отправилась во Францию, бросив дворец на произвол судьбы. Пока кастеляны Ватикана спохватились, оставшаяся в Риме свита королевы растащила серебряную посуду, сорвала со стен гобелены, распродала картины и даже сняла часть медных листов, которыми была покрыта крыша.

А Кристина между тем высадилась во Франции, в Марселе, одетая в свой знаменитый костюм, придуманный ею самой нарочно для того, чтобы поразить воображение французов, которые считаются законодателями мод. Ее ноги, обтянутые белыми чулками, мог видеть любой и каждый, и вовсе не потому, что юбки Кристины приподнимал нескромный ветер – юбка едва доходила ей до колен. Итак, на ней были белые чулки (и башмаки с пряжками, на высоких каблуках, тоже белые), юбка до колен, а также цветной камзол мужского покроя, украшенный лентой через плечо. На голове у нее красовался напудренный до снежной белизны парик, увенчанный бархатным беретом с большущим пером. Перо и берет были изумрудного и нежно-травяного цвета, поэтому глаза Кристины казались еще более зелеными. А сопровождала бывшую королеву свита, состоявшая из карликов, шутов, слишком красивых и слишком молодых итальянцев, а также философов, витающих в облаках.

Французы были поражены, это правда. Они называли Кристину Арлекином в юбке!

О впечатлении, которое Кристина произвела в обществе и при дворе, можно судить по отрывку из мемуаров мадемуазель де Монпансье, королевской кузины: «После обеда мы вместе с королевой отправились в комедию. Там она меня удивляла чрезвычайно. Чтобы выразить свое одобрение фрагментам, которые ей нравились, она клялась именем Бога.[1] Она почти ложилась на своем кресле, протягивала ноги в разные стороны и задевала их за ручку кресла. Она принимала такие позы, какие я видела только у Травелина и Жоделе, арлекинов итальянской и французской комедии. Она громко читала вслух стихи, которые ей запомнились, и говорила о тысяче вещей, и говорила, надо сознаться, очень хорошо. Иногда ее охватывало глубокое раздумье, она сидела некоторое время молча и тяжело вздыхала, а затем вдруг просыпалась и вскакивала на ноги. Она была совершенно необыкновенна!»

Пока Кристина предавалась светским увеселениям, Мональдески заскучал… и вскоре Сантинелли узнал, что красавчик Ринальдо завел интрижку с родственницей испанского посла, приехавшей в Париж погостить. Дама была невероятно хороша собой и чудовищно ревнива. Мональдески нужен был ей всего лишь на несколько ночей, однако даже на столь короткий срок он должен был принадлежать только ей, лишь ей одной. Она отказывала любовнику в своих ласках до тех пор, пока он не начал поливать грязью женщину, которая содержала его. Испанка обожала эпистолярный жанр – ну что же, Мональдески внезапно обнаружил в себе склонность к писанию писем. Послания летели одно за другим.

О чем только он не писал! О хромой ножке шведской королевы и ее пристрастии к амонтильядо… об ее увлечении каббалой и склонности замаривать мужчин пустопорожними разговорами в постели, а потом набрасываться на них, словно изголодавшаяся львица, сладострастно обсасывая некоторые части их тел до тех пор, пока несчастный не начнет вопить о пощаде… о том, что Кристина не делает различия между мужчиной и женщиной и обожает запах не дорогих притираний и арабских благовоний, а грубого мужского пота… Он рассказывал о том, каким образом она доводит любовника до сладострастных криков – о, ни одному мужчине не придет в голову столько прихотливых фантазий, сколько приходит ей, фантазии эти не знают передышки… И о непомерных амбициях Кристины вскользь – но не раз – обмолвился Мональдески: о том, что она при поддержке французского короля хочет получить неаполитанский трон, потому что уже жалеет, что бросила свой насиженный шесток в промозглой, промороженной, унылой Швеции…