Читаем без скачивания Польское Наследство - Владимир Романовский

Он переоделся, временами приближая к носу то запястье, то плечо – вдыхая запах Сорсьер, остаточный – в чистое, сунул кинжал в ножнах за сентур, застегнул пряжку на капе, прихватил кошель и, сказав Тилю «Вернусь поздно, а может и завтра, и чтоб вся одежда была постирана, понял?» – вышел.

Полчаса ходьбы – и вот уже Рю Ша Бланк, и вот знакомый дом, при дневном свете кажущийся … не таким большим, как давеча … менее громоздким … Стефан стукнул в дверь. Служанка, которую он помнил по первому приходу сюда в компании Сорсьер, открыла дверь и недружелюбно на него уставилась.

– Где твоя хозяйка? – спросил он.

Служанка молча отошла в сторону, давая ему войти. Стефан уверенным шагом проследовал в кладовую, и затем в спальню, без стука. Сорсьер приподнялась на ложе, а затем выпрыгнула из него, подбежала к Стефану, и, закрыв глаза, крепко его обняла. И они стали целоваться – страстно, забыв обо всем. И еле успели добраться до ложа.

Прошли еще сутки, и на этот раз Стефан отлучился домой без всяких задних мыслей – сказал, что вернется через несколько часов. Вообще-то ему хотелось сбегать в лес и нарвать каких-нибудь ранних цветов, и преподнести Сорсьер. Или купить ей какую-нибудь бестолковую, но приятную женщине дребедень – он не знал, что именно он ей купит, поскольку никогда раньше не делал женщинам подарки. Ну да придумает что-нибудь.

Не дойдя квартал до своего дома, он увидел вплотную подогнанную к забору палисадника крытую повозку и нескольких мужчин воинственного вида. И в первый раз за многие годы услышал польскую речь.

Он знал, зачем они здесь. Его приехали уговаривать. Он поэтому и бежал месяц назад из Саксонии – чтобы не встречаться с ними. Потому что он сам себе хозяин. Потому что каждый на свете волен жить так, как хочет, и как ему позволяют обстоятельства, а если обстоятельства неблагоприятны, их следует сменить. Вот он и сменил. Он уехал от матери, чтобы посвятить себя вопросам теологии. Так он объяснил – и ей, и дядьям своим. Не мог же он сказать, что они все ему попросту надоели, а поляков он тем более видеть не желает.

Но – теперь-то что? Увидят они его в местной одежде … Тиль уже о многом им, конечно, успел рассказать … Будут укорять, как ребенка, мол, зачем же было врать, ведь ты уже большой…

Стефан повернулся и пошел обратно – но не к мезону Сорсьер, а левее – к алумни. Поляки его, к счастью, не заметили.

Из алумни дома оказался только Мишель, но именно он и был Стефану нужен.

– Мишель, поменяемся одеждой?

– Как это?

– Я тебе даю то, что на мне. Ты даешь мне робу.

Мишель поднялся с соломенного ложа и критически оглядел Стефана.

– Ты не шутишь?

– Нисколько.

– А зачем тебе?

– А просто так. Каприз такой.

Мишель улыбнулся. Ему понравилось – кажется, не из-за выгоды даже, а просто подумал он, что это интересно. Молодые люди разделись и снова оделись. Оглядывая себя в хорошей одежде, стараясь посмотреть себе за спину, Мишель заметно повеселел.

– Ишь какие тряпки знатные, – сказал он с насмешливым уважением. – Не трут нигде, легкие, тонкие … но и теплые … А тебе идет!

Стефан улыбнулся, расправляя под робой плечи, проверяя пристроенный в сентур кинжал.

– Спасибо, Мишель. Вот тебе дукат.

– Это зачем же?

– Ну, как. Может, пригодится.

Мишель взял золотую монету и повертел ее в пальцах. В улыбке его наличествовала издевка, которой Стефан не заметил.

Неспешным шагом Стефан вернулся к своему мезону. Повозка по-прежнему торчала у палисадника, но вся делегация толклась теперь внутри мезона. Стефан вошел внутрь.

Глава первая. Странный узник

В году Милостию Божией одна тысяча тридцать седьмом (такое летоисчисление было в те времена еще не принято), в конце сентября, сильные дожди, не прекращавшиеся целую неделю, обильно и неприятно увлажнили центр Европы. Особенно досталось маленькому королевству, именуемому Францией – не состоящему официально вассалом Новой Римской Империи, но во всём зависящему от имперской воли. Когда дожди прекратились, неожиданно теплое в ту осень солнце обогрело землю и мезоны, за два дня высушило часть стратов, и улучшило настроение жителей.

Три острова, омываемые медленными мутными водами петляющей реки Сейнен, засверкали на осеннем солнце – утыканные частоколом построек из полированного дерева. На центральном острове возвышался над постройками каменный романского стиля храм. Крепостная стена окружала остров, деревянная за исключением двух каменных врезок – на юге и на западе. Некоторые части стены, чудом сохранившиеся, помнили удар полуторавековой давности, нанесенный поселению неуемными Зигфридом и Ролло. За небольшую плату перевозчики соглашались перевезти всех желающих с берега на любой из островов, и с острова на берег, правый или левый, в зависимости от настроения желающего. Содружество перевозчиков не первый век противостояло намерениям городских властей перекинуть через смехотворно узкую часть реки, отделяющую главный остров от берега, самый обыкновенный мост. Перевозчики, исправно платящие налоги (импо, как их здесь называли) в городскую казну, настаивали на своих правах, ссылаясь на документ, защищающий их от посягательств на их ремесло и доход – якобы подписанный когда-то Шарлеманем, Императором Запада, сыном Пепина Короткого. В тех случаях, когда власти просили этот документ предъявить, перевозчики объясняли, что лежит он в городских архивах. Периодические поиски документа в архивах ни к чему не приводили – власти говорили, что не могут его найти, на что перевозчики резонно замечали, почесывая подмышки, что это не значит, что документа нет. И власти оставляли их в покое, махнув рукой.

Левобережье, к югу от островов, было по меркам региона густо заселено. Наличествовали более или менее прямые страты, взбирающиеся на огромный пологий холм. Вдоль страт располагались вполне достойного вида мезоны из хорошего дерева. В полумиллариуме от реки, на месте брошенных римских бань, части которых местные жители растащили по кирпичу для личных нужд, строился уже не первый год монастырь. От него к самой вершине пологого холма, где располагались развалины римского цирка, вела единственная мощеная (еще римлянами) магистраль, частично пришедшая в упадок. По мере приближения к цирку мезоны редели. Справа по ходу, если идти от монастыря на юг, зеленел густой лес, и местные жители удивились бы, если бы им сказали, что несколько веков спустя на месте этого леса раскинется один из самых роскошных и благоустроенных парков мира, с огромным, поражающим воображение каменным пале, аллеями и фонтанами.

Молодой человек в коротком капе, с кинжалом за сентуром, в сапогах, отороченных мехом, с сомнением смотрел на лужу, отказывающуюся высыхать. Начиналась лужа сразу за калиткой палисадника и отделяла вход в палисадник от крыльца небольшого мезона, в который молодому человеку нужно было попасть. За три часа до этого молодой человек вышел из этого мезона, легко перепрыгнув лужу с крыльца, но теперь ему мешал огромный мешок за плечом. Человек боялся уронить мешок в лужу или повредить что-то из того, что в мешке содержалось.

Еще немного посомневавшись, человек позвал, —

– Дариуш!

Никто не откликнулся. Человек позвал громче, но из этого опять ничего не вышло. Тогда, присев, человек подобрал с дороги камень и, снова выпрямившись, швырнул его в дверь. Попал. Вскоре дверь распахнулась и на пороге появился другой молодой человек, с обнаженным свердом в руке.

– А, это ты, – сказал он. – Ну, иди сюда скорей, пока мы тут с голоду не передохли.

– Ты же видишь – лужа.

– Вижу. И что же?

– Я промочу ноги.

– Ты прыгни.

– Мешок мешает.

– Что же ты хочешь, чтобы я сделал?

– Доску бы какую-нибудь сюда.

– Вчера я положил доску.

– И что?

– Сегодня утром ее украли.

– Придумай что-нибудь.

– Да ладно тебе. Ступай в лужу. Потом разуешься и обсушишься. А то – выломай доску из забора.

– У меня руки заняты. Ты и выламывай. А то сейчас уйду куда-нибудь вместе с мешком.

– Не уйдешь. Ты человек чести, Ежи, ты не бросишь товарищей умирать от голода.

– Ничего. От скуки вы уже третью неделю умираете, да все не умрёте. Может и от голода не умрёте.

Еще некоторое время поумничав и попрепиравшись, молодые люди замолчали.

– Вон, смотри, Ежи, идет баба какая-то, – сказал Дариуш. – Попроси ее.

Ежи оглянулся. Действительно, миловидного вида крепкая босая крестьянка шагала деловито по страту в сторону реки.

– Добрая женщина! – обратился к ней Ежи на местном наречии, смазывая на здешний манер гласные окончания. – Не откажи, сделай милость, за двадцать денье помочь нам в нашем затруднении.

– Пятьдесят.

– Что пятьдесят?

– Денье пятьдесят, – объяснила женщина. – И только если быстро, меня муж ждет. Вон там, за забором.

– Муж за забором?

– Нет. Помощь окажу за забором.