Читаем без скачивания Я с тобою, Шуламит - Елена Минкина

«Шварц и сыновья»! Посмотрела бы я на его сыновей, особенно на чистюлю Эяля, за прилавком. Как он меряет ткань или торгуется с марокканской мамашей за метр тюля!

Если бы я не забеременела тогда, то просто сошла бы с ума!

И тут началось самое страшное — ты не хотел этого ребенка! «Почему не подождать пару лет?» — вот что ты сказал!

В то время, как ребенок уже жил во мне! И это был Галь, Я даже сейчас с ужасом думаю, что мы могли его убить!!

Боже, какое это было счастье, — ощутить в себе его движение, его отдельное самостоятельное существование. Я будто плыла по небу, ничто не могло меня огорчить, я любила весь свет, даже твоего отца, потому что в нем была частичка моего ребенка.

Ты мог бы радоваться вместе со мной, но тебе было некогда. Тебе всегда было некогда…

Да, ты прав, со временем я полюбила наш магазин. Я превратила его в настоящее элегантное заведение с прекрасным выбором тканей. Я даже начала шить на заказ, я всегда любила рукодельничать.

А какой прекрасный костюм для каратэ я сшила Галю! Весь класс приходил смотреть.

И как быстро он вырос из этого костюма…

В первый год в армии, ты помнишь, они все время пропадали на границе.

Он скрывал, мой бедный мальчик, но разве трудно было догадаться. Тем более, я каждый день звонила Мирьям. Впрочем, откуда ты можешь знать про Мирьям, мы, матери, договорились скрывать, что общаемся друг с другом.

Я пыталась хоть как-то облегчить его жизнь, — перешивала жесткие воротнички на рубашках, вязала теплые носки. Они же так мерзли ночью на улице!

А потом он принес эту сумочку…

Самая обыкновенная брезентовая сумка, какие носят на поясе.

«Мама, — сказал мой мальчик, — придумай что-нибудь получше, здесь очень карман глубокий, трудно доставать гранату».

Он носил в ней гранаты! Мой маленький солдат, он мог не достать гранату и погибнуть из-за какого-то кармана на сумке!

Что я ответила ему, как ты думаешь? «Мне нужны точные размеры», — вот что я ему ответила.

«Нет ничего проще, — сказал мой сын, — в следующий раз я просто принесу саму гранату».

За два дня я сшила эту сумку. Замечательную сумку, легкую и прочную. Граната плотно лежала в наружном кармане и выскакивала при малейшем движении, я примеряла много раз. Мой мальчик мог спокойно достать ее при первой необходимости. И первым убить. Убить другого сына другой матери, которая не умела так хорошо шить.

Я сшила такие же сумки всем мальчикам его взвода.

Потом я сшила кармашки для пулеметных патронов. Чтобы они выскакивали бесшумно, и арабский снайпер не мог засечь моего сына по треску пулеметной ленты.

Галь откровенно гордился моими успехами.

Через месяц его посетила новая идея. «Сандалии! — радостно сказал он, — мама, ты должна придумать такие широкие-широкие сандалии, типа лыж, чтобы они не проваливались в землю. Чтобы можно было ходить по минному полю».

Понимаешь? Такую задачу придумал мой сын. Не слишком сложную. Сандалии, чтобы ходить по минному полю. Что может быть проще! Нужно только точно рассчитать площадь подметки. Очень точно. Потому что в случае ошибки мой мальчик продавит верхний слой земли и взорвется. Взорвется на минном поле.

Я не сошла с ума. Я даже не обратилась к врачу, хотя реальный мир надолго оставил меня. Но с тех пор я не могу шить. Просто не в силах взять в руки иголку. Давние заказчицы до сих пор обижаются. Ничего, пройдет и это.

Тогда я думала, что главное — дождаться его возвращения из армии, больше уже ничего плохого быть не может. Человек наивен! Как говорит та же Мирьям: «Хочешь рассмешить Господа Бога, — расскажи ему про свои планы!»

Ты думаешь, я не понимаю, почему Галя потянуло именно в Индию? Он тоже утратил реальный мир! Пережить все, что они пережили в 20 лет, и вернуться в обычную жизнь к урокам и девочкам?

Я надеялась, оно займет пару месяцев, это его путешествие. Что можно делать в чужой дикой стране? Но он сразу купил билет на полгода.

Хорошо, оказалось, можно перетерпеть и это — неизвестность, редкие звонки, письма в интернете без обратного адреса…

Ты не можешь меня обвинить ни в истериках, ни в жалобах. Ты даже не знаешь, что он переболел там каким-то ужасным поносом, и я два месяца подряд посылала по почте антибиотики, которые выписывала на свое имя. Дай Бог здоровья доктор Розенблит!

Но когда он написал, что остается еще на полгода…

Ты всерьез поверил, что я хочу посмотреть Индию? Что меня привлекает безумный перелет через полмира, прививки от тифа, отвратительные таблетки для профилактики малярии?

Но я не в силах еще ждать! Я просто сойду с ума! Хоть это ты понимаешь?!!

Дожила! Кажется, я разговариваю сама с собой. Впрочем, я всю жизнь разговариваю сама с собой! Кому интересны мои проблемы? Твоим родителям, которые назначают никому не нужный юбилей именно на время нашего отъезда? Когда уже куплены билеты и сделаны все прививки? Такая важная годовщина, никак нельзя отменить или хотя бы перенести на пару месяцев?!

Шмулик! Да услышишь ли ты меня когда-нибудь?!

Мазаль

Мази, не волнуйся, конечно, я на футболе! Игра, надо сказать бездарная, да и что можно ожидать от периферийных команд. Но нужно же где-то пересидеть бурю, которую ты устроишь по поводу родительского юбилея!

Мази, радость моя, ты прекрасно знаешь, что я люблю всех твоих сестер. И всех племянников и племянниц. И маму, и деда Азулая, и двоюродную тетю Рахель. Разве я не хожу с тобой на все их праздники, хотя страшно подумать, какая куча денег выброшена на наряды и подарки!

Откуда я знаю, что ему взбрело в голову? Одно могу сказать, хоть ты и не поверишь, отец не имел ничего против тебя и, тем более, твоей сестры Шоши. И не собирался «обидеть Шошиного мальчика в его главный день». Посмею предположить, ни мальчик, ни мой отец даже не вспоминают о существовании друг друга.

Да, забыл он, вот и все! Забыл, что бар-мицва выпадает на то же число. Все-таки они очень старые люди.

И не надо утверждать, что я всегда выгораживаю своих родителей. Ты прекрасно знаешь, что я уже давно сделал свой выбор.

А знаешь, что мне больше всего понравилось в вашем доме? — Уважение. Я почувствовал себя мужчиной. Да, да, не тихоней и неряхой Додиком, а полноценным взрослым мужчиной, которого с радостью ждут, кормят горячим обедом, усаживают на лучшем месте. И при этом не задают вечных дурацких вопросов про учебу и вымытые руки.

Я никогда не говорил тебе, но дома меня не слишком любили.

Помнишь, перед нашей свадьбой я сказал, что хочу иметь четное количество детей? И ты еще сразу ответила, что согласна, но не меньше четверых? Я так благодарен тебе за это!

Не дай Бог родиться средним братом!

Шмулик всегда был независим и уверен в себе. Ты знаешь, он в шестнадцать лет мог остаться ночевать у девчонки, и отец ничего ему не говорил, абсолютно ничего! Я обожал отца, я так хотел, чтобы он мной гордился, но где мне было дотянуться до брата! Я даже так и не дорос до него. И плавал хуже, и задачки всегда не сходились с ответом.

А Эяль, мамин любимчик, уродился домоседом и отличником. Он вообще не любил гулять, представляешь?! Сидел на балконе и решал шахматные задачки!

И оба брата — красавчики, ты только подумай! Из всей семьи только мне досталась эта чертова белая кожа. В стране, где прекрасная погода и 10 месяцев в году солнце, я по улице спокойно не могу пройти! Вместо нормального загара — сплошной красный ожог. Даже брови рыжие, нарочно не придумаешь!

В нашем доме всегда была какая-то тоска. И чистота. Я с ума сходил от этой чистоты! Не следи, не кроши, не брызгай, не бросай…

Можно ли в 10 лет чинно ходить по дорожкам, когда так мягко и весело бегать по траве! Конечно, ботинки пачкались и оставляли следы на мамином стерильном полу, я пытался снимать их за порогом, но тогда пачкались белые носки.

Нет, ты скажи, для чего ребенку белые носки? Или белые воротнички, которые так обожал мой отец? Сколько ни мой шею, к вечеру они становились коричневыми. Особенно если поиграть после школы в футбол.

Наши дети спокойно кромсают свои футболки, вырезают ножницами дыру побольше. И правильно делают, — дышать легче и шея не потеет. Но попробовал бы я сделать нечто подобное! Или прорезать дырки в джинсах, на попе и на коленках, как твой ненаглядный Офер! А ты, как ни в чем не бывало, целуешь его в грязную морду и исправно стираешь эти жуткие джинсы, и за это я тебя отдельно люблю.

Я очень любою тебя, Мази, и наш суматошный дом, и наших шумных и беззаботных детей.

Я долго боролся за признание и любовь родителей. Особенно отца. Он всегда был мягче и теплее мамы, хотя и пытался скрывать. Почему-то проявление любви к детям у них считалась слабостью. А я так любил сидеть у него на руках, держась за родную колючую шею, или хотя бы идти за руку на прогулках. Я так мечтал быть похожим на его погибшего брата, ведь я носил его имя.