Читаем без скачивания Пальцы для Керолайн - Дмитрий Липскеров

На следующее утро в густом похмелье, лама получил из рук Шивы пачку полароидных фотографий, на которых он был заснят в отнюдь не приличествующих его сану позах… Сначала он воспринял их как не очень удачную шутку, но затем, увидев в глазах Шивы металл, понял, что это не розыгрыш, что сейчас, немедленно, будет подвергнут шантажу, а вследствие этого сам решил спросить, что тому нужно…

– Списки тибетской медицины, средневековые трактаты, написанные по этому поводу, а также сорyritht на их издание, – жестко ответил Шива и дал ламе на все четыре дня.

Лама был сильным человеком. Он ни о чем не стал умолять шантажиста, а просто еще раз посмотрел ему в глаза, кивнул головой и в тот же день улетел обратно в монастырь.

К исходу четвертого дня Шива, через доверенное лицо настоятеля, получил тугой сверток, в котором обнаружил списки и необходимые для их издания документы…

В тот же час секатором для стрижки плодовых кустов он откусил свой средний палец на правой руке и, закопав отрезанные фаланги в горшок с цветами, отравился покупать билет на Париж…

Через три дня он уже был в офисе своего знакомого издателя и показывал обалдевшему книжнику списки с рецептами тибетской медицины… За продажу copyritht он попросил миллион долларов и через две недели, после проверки списков на достоверность, получил деньги – отчасти наличными, отчасти ценными бумагами.

Недооценил он лишь одного – бурятского ламу… В один из зимних вечеров, когда Мишель, увешанная новыми драгоценностями, укатила на недельку в Нью-Йорк, в квартиру Шивы ворвались несколько абсолютно лысых людей, сжимавших в руках разнокалиберное оружие… Он было попытался сопротивляться, но его мастерство в защите оказалось гораздо меньшим по сравнению с мастерством нападавших…

Шива был уже сильно избит, с изувеченным лицом и отбитыми почками, когда ему наконец объяснили, что происходит… У него потребовали списки, copiritht и фотографии, позорящие ламу…

Шива еще пытался прикинуться ничего не знающим, но после того, как машинкой для обрезки сигар ему откусили средний палец правой руки, отдал полароидные снимки и назвал адрес ничего не подозревающего издателя, владевшего на этот момент всеми правами…

Напоследок он получил в живот пулю сорок пятого калибра и умер бы, истекши кровью, не будь в доме хозяина, услышавшего выстрел, и вызвавшего «скорую помощь»… Издатель же, получивший пулю в мозг, умер мгновенно. Но предварительно, обезумевший от изощренных пыток, отдал боевикам-ламаистам все документы, честно им приобретенные… Выздоровевшего Шиву стали таскать в полицейский комиссариат, где пытались дознаться, за что он подвергся нападению… Неглупый следователь уловил связь этого покушения с убийством издателя и пытался добраться до истины. Истину же знали лишь Шива, замученный книжник да бурятский лама, вряд ли желающий обнародовать эту прелестную историю… И дело было закрыто за неустановленностью преступников…

Шиве же предложили покинуть Францию, так как он был нежелателен в этой стране и не имел французского гражданства…

Переведя деньги со своего парижского счета в Сity Ваnk, они с Мишель прилетели в Нью-Йорк и сняли целый этаж в Гринвич Виллидж…

Шива обещал самому себе, что в никакие авантюры больше влезать не будет, во всяком случае, пока не кончатся деньги, и стал жить жизнью простого наблюдателя…

На этом можно было бы и закончить историю моего старшего брата, но хочу коротко сказать о том, как он расстался с еще двумя своими пальцами…

В домашнем зверинце своего нью-йоркского приятеля Шива кормил кусочками мяса шакала. Тот был голоден, и потому не рассчитал движения своих крепких челюстей и откусил брату два пальца…

Приятель из уважения к Шиве тотчас застрелил шакала и оплатил медицинские расходы, связанные с ранением.

Оставшиеся пальцы отныне тщательно оберегались их хозяином, он стал редко выходить из дома и все свое время посвящал ледяной Мишели…

На рождество 198… года Шива получил поздравительную открытку, в которой ему желали крепкого здоровья, личного счастья и прочих благ, которых он сам себе желает… И каково было удивление Шивы, в какое странное состояние пришла его душа, когда он прочел подпись, поставленную под поздравлением: Твой отец ИОСИФ…

БЛУЖДАЮЩИЙ АГАСФЕР

Когда Шиве пошел всего лишь третий год, а Иосиф разменивал четвертый десяток, сердце отца вдруг пришло в какое-то движение; стало подпрыгивать, стучать в грудную клетку, словно затекшие ноги об пол, и просить свежего ветра дальних дорог…

Ничтоже сумняшеся, Иосиф, как и в прошлый раз, не говоря никому ни слова, исчез…

Он сел в поезд и десять суток ехал сквозь всю Россию, наслаждаясь глазами ее великими просторами, ее высоким небом и чистыми дождями…

Отец тянулся к неизведанному, куда еще не ступала его кривая нога, где не воспламенялся орлиный взор, куда добирался лишь его могучий помысел… Путь его лежал на Дальний Восток…

На десятые сутки Иосиф сошел с поезда на станции Ерофей Палыч, пересел в товарняк и добрался до Магочи. От нее пешком дошел до того места, где сливаются Шилка и Аргунь, образуя Амур, и, недолго думая, бросился в мутные воды великой реки. Таким образом, в светлый праздник Еврейской Пасхи Иосиф вплавь преодолел советско-китайскую границу и был выловлен узкоглазыми пограничниками, после того, как был ранен из «калашникова» в плечо.

Превозмогая боль, отец все же улыбался и пытался обнять китайского офицера, объясняя ему, что с этого дня решил стать его согражданином…

К удивлению Иосифа, китаеза не проявил радости по поводу объединения двух великих народов, а, наоборот, кривился от прикосновений мокрого перебежчика и норовил хлестнуть его перчаткой по кривому носу…

Отец был чрезвычайно обижен на такое обхождение и, лежа в военном грузовике, размышлял о человеческой злобе… Открытый всем ветрам, он сильно мерз. Больше всего застывала левая ступня, с которой во время плавания соскочил башмак…

Особенно печалило то, что в каблуке потерянной обувки было запрятано несколько золотишка… Но оставался еще один ботинок, в котором тоже имелось кое-что, в этой ситуации могущее очень пригодиться…

Отца привезли в пограничную комендатуру и, словно бревно, забросили в вонючую камеру. Там он просидел до утра без сна, давя клопов и причитая о своей непутевой жизни…

Наутро состоялся первый допрос, цель которого была установить, как понял Иосиф, крупный он шпион или мелкий. Китаец-следователь с тонкими губами на протяжении трех часов спрашивал одно и то же, а жирный переводчик вкрадчивым голосом переводил.

– Имя, фамилия… Звание… Цель заброски…

А Иосиф на все вопросы терпеливо отвечал:

– Мир, дружба, бизнес…

Так безрезультатно прошло три часа, а на четвертый отца стали бить. Выбили все передние зубы, повредили правое ухо, слегка надорвали мочку, и тогда Иосиф решил, что настала пора действовать. Он попросил минуту передышки, снял единственный ботинок и негнущимися пальцами принялся отдирать подошву.

Через мгновение он протягивал пограничникам золотые цепочки и колечки, приговаривая, что теперь это принадлежит им, а его пора бы и отпустить на все необъятные китайские просторы…

Китайцы, ожидавшие обнаружить в тайнике микропленки и прочие атрибуты шпионов, увидев обычное золото, еще больше разозлились; принялись бить Иосифа по самому дорогому месту, а когда он потерял сознание и душа его уже собиралась в долгий полет к праотцам, в помещение для допросов зашел начальник погранзаставы, положил конец насилию, и безжизненное тело отца было вновь брошено в камеру…

После этого избиения он долго приходил в себя, грустя по солнышку и свежему ветерку. Десять дней его никто не трогал и не обижал, и Иосиф уже было подумал, что про его грешную душу забыли… Как он впоследствии узнал, китайцы в это время связались с советской госбезопасностью и пытались обменять отца на какого-то своего шпиона-азиата… КГБ ответил категорическим отказом, так как уже давно не засылал разведчиков в Китай, и не имел представления, кто бы это мог быть… На последний вопрос китайской безопасности, что делать с перебежчиком, советская сторона ответила: а что хотите!..

Иосифа, закованного в наручники, препроводили в Пекин, где он в скором времени был осужден по какой-то статье китайского законодательства и приговорен к четырнадцати годам заключения в лагерях… В приговоре отец был назван «вольным шпионом», сотрудничавшим в пользу всех империалистических стран, а потому попал в колонию очень строгого режима…

Самая большая беда Иосифа заключалась в том, что он не знал ни одного слова по-китайски и вынужден был общаться только с самим собой… Усугубляло положение и то, что его желудок не принимал риса, а потому «вольный шпион» отчаянно мучился чрезмерным сварением… Когда его стали гонять на лесоповал, немного полегчало. Нечеловеческие нагрузки способствовали привыканию к любой пище, и отчаянное положение отца немного выправилось…