Читаем без скачивания Круг замкнулся - Кнут Гамсун

— Ты так часто ездишь в город, Лолла. Я не к тому, что ты запускаешь работу по дому, но керосина сколько уходит…

— Да, — согласилась Лолла. — А что мне прикажете делать? Сидеть на маяке со стариком и пальцем не шевельнуть?

Он не мог возмутиться и выгнать Лоллу. Пришлось глотать правду. Он снова попытался развлечь ее, ему от всей души этого хотелось.

— Пойдем в горницу, Лолла, здесь много диковинных вещиц из разных стран.

Он был трогательно смущен, когда начал показывать свои безделушки, объяснять, откуда их привез, когда это было и сколько они стоили. Это был по большей части никчемный хлам, собранный в первые матросские дни, — луки и стрелы, раковины, маленькая оловянная фигурка Будды, оклеенная ракушками шкатулка, большая картина, нарисованная в Неаполе, с изображением барка «Лина». Он преподнес ей шелковый платочек из Китая — красиво сложил его и, помешкав, протянул Лолле.

— Зачем он мне? — спросила та.

— Это шелк. Я тебе дарю.

— Спасибо. Я смогу его повязывать на шею.

— Сможешь, сможешь, он из Китая. Уж и не помню, сколько я за него заплатил, но все равно возьми.

Впрочем, и собрание редкостей скоро иссякло, а больше ему уже решительно нечем было ее развлечь. Ясно, что она слишком молода для него, для его дома, а молодость нынче куда как взыскательна. Но расстаться с ней после такой кратковременной службы и предстать в глазах людей человеком, от которого уходят, он тоже не мог. Как-никак он достопочтенный капитан и смотритель маяка Бродерсен, у него две сберегательные книжки и хорошая репутация.

От Абеля пришло письмо, он писал, что в Сиднее уволился с корабля и поступил в мореходную школу. И впрямь старательный парень, он хочет чего-то достичь в жизни. Отец испытывал законную гордость и, наведываясь в городок, рассказывал, что его сын поступил в мореходную школу. Да, Абель далеко пойдет, отвечали люди. Он еще станет гордостью нашего города, других здесь нет и не предвидится, говорили они.

Но и в Сиднее Абель недалеко пошел. Очередное письмо от него поступило уже из Новой Зеландии, из Веллингтона, где он начал учиться на механика. Выбор был не из самых плохих, и отец снова начал возлагать на сына большие надежды. Дело в том, что кисть руки у Абеля была устроена престранным образом — его мягкие пальцы свободно отгибались назад. Он изготовил медную шкатулку с двойным дном и вовсе без замочной скважины, открывалась же шкатулка благодаря какой-то хитрой уловке. Между первым и вторым дном Абель положил свинцовый шарик, и, если несколько раз качнуть шкатулку из стороны в сторону, шарик закатывался в нужную ямку, приподнимал балансир, и крышка отскакивала. Дьявольская выдумка. Старый Бродерсен слышал в свое время, как сын объясняет устройство шкатулки, но давным-давно забыл об этом, теперь же он достал ее и продемонстрировал Лолле как последнюю и самую редкостную достопримечательность.

В остальном же он больше не желал стелиться перед Лоллой, он просто хотел до конца сохранить хорошую мину. Она год провела на маяке, и теперь ее не надо держать. Мало того что она транжирила его кровные сбережения на горючее для лодки, она не всякий раз возвращалась к ночи на маяк. Его не так уж и тревожило, как она себя ведет, все равно ему через год уходить на пенсию и перебираться в город, но все-таки он предпочел бы, чтобы из уважения к нему она позаботилась получить от него хорошую рекомендацию. Не бывать дома по ночам — ну куда это годится?! Он слышал в городке всякие пересуды о ней: мол, дома у родителей она говорит, что ей опять надо ночевать на маяке, а ему — что проведет ночь дома.

Как-то утром он спутался к лодке, вычерпал из нее воду, а затем поковырял в моторе то ли гвоздем, то ли еще чем, и, когда Лолла днем пришла, по обыкновению собираясь в город, мотор не пожелал заводиться. А капитан, как на грех, спал и помочь не мог, но Лоллу это не остановило, она села в простую лодку и пошла на веслах и до городка все-таки добралась. Лихая женщина, эта Лолла, впрочем, человек она была не совсем нормальный и очень легко вспыхивала. У них с фармацевтом вроде опять все наладилось, и люди видели, как поздними вечерами она через заднюю дверь шмыгает в аптеку, когда фармацевт дежурит. Ну куда это годится?!

Капитану Бродерсену было бы и наплевать, но на его репутацию бросало тень то обстоятельство, что именно за этот год у него в доме она так распустилась. Пришлось ему испытать и горькое унижение, когда однажды он встретил на улице хромого и пьяного фармацевта и у того из нагрудного кармана свешивался шелковый китайский платочек, тот самый, что он купил в 1887 году за свои кровные.

Много труда стоили ему предотъездные сборы, но тут Лолла снова взялась за ум и хорошо ему помогала. Они собирали, укладывали вещи, и дел у них было полно, так что на разговоры почти не оставалось времени. Полюбопытствовав и услышав от него, где именно он снял себе комнату в мансарде, она одобрительно кивнула, что, мол, место там хорошее.

— Ну как, мы всё собрали? — спросила она.

Он считал, что все. Для тех вещей и предметов, которым не нашлось места в новом жилье, он снял сарай, а всю живность с маяка распродал. Остались после него только декоративные кусты, посаженные матерью Абеля. Сажала их она десять лет назад, еще до того, как заболеть, теперь же она умерла, ну а кусты остались. Бродерсен покачал головой, что с ними делать? Уж конечно он не получит возмещения от нового смотрителя.

И тут они с Лоллой расстались, сказав друг другу на прощанье: «Спасибо за компанию».

III

Жизнь в городе сложилась удачнее, чем он мог предполагать. Он написал Абелю, что снял себе комнату в мансарде и обставил ее собственной мебелью — кровать, стол и несколько стульев, точь-в-точь как выглядела его спальня на маяке. Он ничего не готовит, ест всухомятку, а обедает на стороне. Главное, уложиться в пенсию, писал он сыну.

Теперь его жизнь протекала без особых событий, но зато и без трудностей. По утрам — прогулка до рыбацкого причала, когда там пристают лодки с макрелью. На кладбище ему надо было приглядывать за могилами обеих жен, как того требует обычай. После обеда — хорошенько выспаться. Порой он встречал в городе какого-нибудь знакомца, отставного шкипера, который так же слонялся без дела, как и он сам. Шкиперов этих было изрядное количество — Кьербу, к примеру, и Крум, и еще Тенгвальд, и Рибер Карлсен, отец богослова. Если встречался Кьербу, это, пожалуй, было лучше всего, Кьербу уже столько годков прожил на этом свете, что почти ничего не смыслил, и разговор с ним совершенно не утомлял.

Вместе они прогуливались до маленького парка и по дороге беседовали. Устав, присаживались на скамейку. Хорошо, когда можно отдохнуть. Все они были так полны одиночеством и старостью, так дряхлы, что уже почти начали умирать. Кьербу — тому и вовсе перевалило за семьдесят пять.

Тем для разговора особых не было, кроме общих знакомых по морской жизни, старых капитанов, отошедших от дел: вот один из них, например, лишился своей собаки, к которой был очень привязан, а другому пришлось продать свою долю в пароходе, чтобы как-то прожить. Другой — это был Рибер Карлсен, ну тот, что послал своего сына изучать теологию. Через какие-то трудности им всем пришлось пройти. Вообще-то Норем только для форсу гулял по городу с собакой. Ведь не родился же он с собакой, а был обыкновенный, простой человек, вот как ты да я.

— А чем болела его собака?

— Она была слишком старая.

— Значит, он завел себе новую?

— Вот уж не могу сказать. Когда я говорил с ним последний раз, он еще раздумывал.

Какая-то женщина натянула веревку между деревьями в парке и развешивала на ней белье. Права такого у нее не было; и они принялись обсуждать эту тему. Дамские панталоны висят средь бела дня, являя миру нескромный разрез. Оба сделали вид, будто не смотрят в ту сторону, а про себя задавались вопросом, что это за женщина, которая позволяет себе так осквернять парк. Ничего не скажешь, белье у нее красивое и белое, но они смотрят мимо панталон, на наволочку, висящую рядом, словно у нее Бог весть какой необычный фасон, с четырьмя углами.

Потом все-таки не выдерживают.

— Хоть бы панталон этих здесь не было, — сказал Кьербу.

— А я на них и не гляжу, — ответил Бродерсен.

— Как же не глядеть-то, когда они висят?

— Да, ты у нас всегда был мастак по этой части.

— Мастак не мастак, а не свел, как ты, в могилу двух жен. Ха-ха-ха!

— Твоя правда, зато сколько ты детей настрогал, полдюжины или целую дюжину, свинья ты эдакая!

Все сплошь дружеские подковырки. Они выхваляются друг перед другом, делают вид, будто еще куда-то годятся.

— Давай о другом, — говорит Кьербу. — Ты читал про шторм в Атлантике?

— Нет.

— Где ж тебе, ты ведь у нас ударился в религию. Ты небось читаешь только «Благую весть».