Читаем без скачивания Партизаны - Всеволод Иванов

Беспалых взял ложку и попробовал суп.

- Рано еще. Пущай колобродит.

Он развязал мешок и достал ложки. Самую чистую он подал Малишевскому. Беспалых нарезал калачей и, положив их на полотенца, снял с огня котелок. Кубдя подбросил хвои.

Плотники, дуя на ложки, стали есть. Учитель отхлебнул немного из котелка и отодвинулся.

- Что ты? - сказал Соломиных, - ешь.

- Сыт. Я недавно поужинал.

Кобелев-Малишевский смотрел, как сжимаются их поросшие клочковатым волосом челюсти, пожирая хлеб и мясо, и ровным голоском говорил:

- Монастырь построили, чтоб молиться, а вы в него не ходите. Бога только в матерках упоминаете, ни религии у вас нет, ни крепкой веры во власть. И кто знает, чего вы хотите. Повеситься с такой жизни мало. Как волки, никто друг друга не понимает. У нас тут рассказывают, пашут двое - чалдон да переселенец. Вдруг - молния, гроза. Переселенец молитву шепчет, а чалдон глазами хлопат. Потом спрашивает: "Ты чо это, паря, бормотал?" - "От молнии, мол, молитву". "Научи, - грит, - может сгодится". Начал учить: - "Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое..." - "Нет, - машет рукой чалдон, - длинна, не хочу". Все покороче хотят, а жизнь-то и так с птичью любовь.

Учителю обидно было, что плотники ели его курицу и не благодарили; обидно, что на него не обращали внимания, - обидно, что из города не слали три месяца жалованья. Он сидел перед огнем и говорил совсем другое, что хотел бы сказать. Похоже было, что за него кто-то сзади говорит, а он только шевелит губами.

Плотникам же слабо мерещилось, что они голые идут в ледянистой воде - и нет ей ни конца, ни края.

Трещала, сгорая, хвоя. Повизгивая, лаяли собаки за огнем, - им туда, в темноту, бросал Горбулин кости и куски.

Соломиных закрылся тулупом с головой и что-то неразборчиво мычал. Не то он спал, не то говорил. Беспалых и Кубдя лежали на боку, курили. Лица у них были красные.

Малишевскому никто ничего не отвечал. Уголек упал к нему на коленко, он пальцем сбросил его и стал говорить о любви.

Горбулин ушел и скоро по ту сторону костра из тьмы вышла его приземистая узколобая фигура и за ним три лохматых пса. Он усадил их в ряд, поднял руку кверху и пронзительно заорал:

- Ну-у!..

Собаки подняли передние лапы и сели на задние. Морды у них были измученные и видны были их белые клыки. Малишевскому стало страшно. Горбулин подсел к собакам рядом и, закатывая глаза, завыл по-волчьи.

- У-у-у-о-о-о!..

Сначала одна, потом вторая собака и наконец все три затянули:

- У-у-у-о-о-о!..

И Кобелеву-Малишевскому казалось, что сидят это не три собаки и человек, а все четыре плотника и воют, не зная о чем:

- У-у-у-о-о-о!..

Внутри, на душе кишело, как клубок белых червей, что-то непонятное и страшное. Малишевский вспомнил - сибиряки не любят ни разговаривать, ни петь, и ему стало еще тоскливее.

- Ты гипнотизер, - сказал он, подходя к Горбулину.

Горбулин потянулся к нему ухом:

- Не слышу.

Кобелев-Малишевский повторил:

- Гипнотизер ты.

Горбулин завыл еще протяжнее:

- У-у-у-о-о....о-о-о...

Собаки, с красными остекляневшими глазами, вторили:

- У-у-у-о-о...

Кубдя с размаху вылил ведро воды в костер. Огонь зашипел, пошел белый пар - словно в средину желтого костра опустился туман.

Малишевский пошел прочь от костра.

IV.

Амбары рубили позади пригон, где начинался лес и камень. По бокам сосны, а сзади серые, сырые на вид, камни. Дальше шли горы, - если влезть на сосну, увидишь белые зубы белков. Прямо упирались в глаза пригоны, за ними монастырские колокольни с куполами, похожими на приглаженные ребячьи головки; чистые строения. Спали плотники в избе, срубленной недавно, рядом с пригонами. По вечерам неослабным говором - мерно и жутко отдававшимся в горах - били в колокол. Плотники в это время играли в карты в "двадцать одно".

Емолин у работы был совсем другой, чем в селе. И строже, и как-то у места. Ходил быстро, длинный, как сосна, в рыжем зипуне и, спешно перебирая тонкими, словно бумага, губами, вкрадчиво и строго поторапливал:

- Вы живее, вопленики!..

Отвечать ему не желали, только Беспалых это нудило:

- Иди ты подале, кила трехъярусная!..

Емолин опалял постройку взглядом и смолкал, а через минуту, словно в недуге, опять говорил:

- Пошевеливай мясом!..

Рубили углы амбара в лапу: бревна без выпуска концов, как тесовые ящики. Так хоть дерево бережется, но в избе холодней. Кубдя настоял, чтоб хоть наставляли стык бревна-в зуб: конец на конец, стесав оба накось и запустив один в другой уступом.

- Эх, рубители! - вскрикивал Кубдя.

Гнулись в единых взмахах мокрые спины. Под один гуд тесались бревна. Звенели дрожью, отсвечивая на солнце, большие, похожие на играющих рыб, топоры. Бледно-желтые смолисто пахнущие щепы летали в воздухе, как птицы.

Емолин ходил вокруг, неизъяснимо улыбался и говорил сказками:

- Столяры да плотники от бога прокляты; за то их прокляли, что много лесу перевели.

Натирая "нитку" мелом, Беспалых отвечал:

- Кабы не клин, да не мох, так бы и плотник издох!.. Уйди, человечий наструг, зашибу!..

Семисаженные мачтовики и трехсаженные кряжи лежали, тесно прижавшись желтой корой друг к другу. На коре выступала прозрачная смола и бревна пахли мхом.

Емолин не любил, когда курят:

- Надо скорей катать.

Плотники усаживались на бревна, закуривали и начинали разговаривать. Емолин ходил мимо, одним глазом смотрел на них, а потом, как гусь, заворачивал на-бок голову и смотрел в небо.

- Солнце высоко, ребята.

Уже сюда, в Улалейскую обитель, забросило перо ветром: везде, говорили, народ бунтуется и хотят свою крестьянскую власть. Это говорили и приезжие мужики, и бабы, привозившие провизию, и Емолин твердил:

- Сруб кончите, запишемся в дружину "креста" и айда большевиков крыть!..

Соломиных гудел что-то под нос, гудело под ним бревно, а Кубдя неожиданно спросил:

- У тебя баба брюхата?..

- На кой тебе хрен ее брюхату надо?

- К тому, что скоро брюхатых мобилизовать будут. Народу не хватат.

Емолин качнул головой:

- Дурак ты, Кубдя, хоть и большой человек. Брякашь зря.

- Ей-богу!.. Они такой-то народ боятся брать, бунтуют. А брюхатых как раз, как забунтуют, так и скинет.

- Порют вас мало.

- На чей скус...

Плотники захохотали, а Беспалых замахал руками:

- Уходи лучше, драч, уходи!..

Емолин хвалился:

- Донесу милиции, против правительства идете.

Плотники хохотали:

- Донеси только, нос отрубим.

Однажды пришел из лесу настоятель. Емолин перед тем матерно выругал Беспалого и, увидев настоятеля, согнулся, сделал руки блюдечком и подошел под благословенье.

На плече у настоятеля лежали удилища и в правой руке котелок с рыбой. Он поставил котелок на землю и благословил Емолина.