Читаем без скачивания Иллюзии II. Приключения одного ученика, который учеником быть не хотел - Ричард Бах

— Открой последнюю страницу.

Действительно, я. Я написал предисловие, где рассказал о своей озабоченности судьбами овец-идей, которые нигде и никогда не были опубликованы. Под текстом стоит моя подпись.

— Волки на ходулях?

— Добрый ты, — сказал Дон. — Представляешь, сколько овец было бы спасено, если бы волки переключили свое внимание на такого рода упражнения?

— И то верно, — я улыбнулся. — Никогда не были опубликованы? Я и забыл.

— Может быть, ты изменишь свое отношение к утерянным воспоминаниям, а возможно, и нет.

— Я хочу помнить то, что произошло со мной и с Пафф на самом деле, Дон, а не то, чем подменил эти события мой разум!

— Любопытно… — сказал он. — Хочешь ли ты увидеть все заново — то приземление, которое произошло в соответствии с твоей верой и твоими молитвами, а не то, которое ты помнишь сейчас?

— Да!

— Знаешь ли ты, что все, что тебе явится, не реально?

— Я — совершенное проявление совершенной Любви.

Он улыбнулся и коротко кивнул.

…Тотчас же утро исчезло, как не бывало, а я оказался в кабине своего самолета в свете ясного полуденного солнца. Это не сон — я снова лечу, заворачивая свою Пафф в сторону фермерского поля. Все мысли только о приземлении. Шасси выпущены, закрылки опущены. Я знаю, что до земли четверть мили — мне даже на приборы смотреть не нужно.

Фонарь открыт — я ощущаю скорость лицом. Судя по звуку, летим несколько быстрее, чем следовало бы, поэтому я немного передвигаю рычаг газа, чтобы скинуть обороты. Настроение приподнятое. Хочется безупречно мягкой посадки на травку — до чего же красивый день! Не жизнь — картинка, верно, Пафф?

Она не отвечает. Просто слушает меня и говорит лишь на языке ветра, и шума мотора, и силуэтов деревьев, высящихся слева и справа от нас с просветом прямо по курсу.

На высоте в шестьдесят футов верхушки деревьев слева и справа оказались на одном уровне с нами, и мы мягко скользнули в сторону земли. Трава на посадочной полосе перед нами аккуратно пострижена, а по сторонам буйствует в полный рост. Сухая трава цвета заката.

Я услышал негромкий звук удара со стороны правого колеса, и в следующий миг, словно в замедленной съемке, самолет потерял управление. Пафф больше мне не подчиняется. Никогда такого не случалось в моей жизни. Теперь я уже не пилот, а пассажир — а Пафф… Пафф валится вниз.

Действительно ли я хочу прожить это? Возможно, все-таки лучше забыть…

Провода проскрежетали по стальной стойке правого шасси, разбрасывая искры — самый настоящий фейерверк раскаленного высоковольтного снега. Он обильно сыпанул справа, на миг брызнул вверх, затем постепенно стал фонтанчиком опадать — раскаленные добела искры, треща, как электросварка, посыпались на траву.

Пафф заваливается вперед, словно кто-то дал ей подножку на бегу. Я падаю вместе с ней — внезапное обратное ускорение ослепляет меня, как ударом кнута: и вот уже перед глазами только пелена кровавого цвета. Пафф перевернулась почти вверх колесами. Через две сотых доли секунды она под действием собственного веса высвобождается из проводов. Два столба позади нас рушатся, рисуя на траве дорожки из искр.

Следующий миг проходит в свободном падении — Пафф переворачивается на лету. Будь под нами пару сот футов, она смогла бы выровнять свой полет. Пусть немного опаленная, но она летела бы вперед.

Но она освободилась всего в тридцати футах от поверхности. Пафф изо всех сил заваливается на правую сторону в надежде спасти жизнь хотя бы мне.

Правое крыло ударяется оземь. И земля, словно гигантский точильный камень, мгновенно слизывает часть крыла.

Ремни безопасности врезаются в грудь, ломая ребра, — но благодаря им я не выпал из кабины.

Падая вниз головой, я приближаюсь к точильному камню футов на десять, затем, на высоте пяти футов, меня отшвыривает в сторону. На высоте трех футов камень останавливает пропеллер, сминает мотор позади меня — и мы тяжело оседаем на поле колесами вверх. От плечевого ремня что-то хрустнуло в позвоночнике.

Не вытекает ли бензин теперь, когда бак оказался надо мной? Если топливо брызнет на раскаленный мотор, здесь будет яркий фейерверк.

Но огня в кабине нет. Внезапно все замерло. Стоп-кадр. Никто не шелохнется — ни Пафф, ни я, висящий вверх тормашками в ее кабине.

Спасибо, милая Пафф…

И в этот момент перед моими глазами закрылось черное пластиковое забрало. Вот такие события. Кажущиеся события. В пространстве-времени ничто не реально.

Затем, чуть погодя, картинка сменилась — я уже не рядом с Шимодой, но парю в дирижабле над иным миром. И он тоже не подлинный.

В пространстве-времени всё — лишь сон.

— Вперед, — сказал Шимода.

Он знает, что один сон завершился и настала пора для следующего. Ни звука от стартера, ни ощущения взлета — один миг, и мы просто летим. Я — ведомый, справа и чуть позади него.

Дон посмотрел на промежуток между нашими аэропланами — ни словом не прокомментировав мой сон о крушении, — затем пристально взглянул на меня.

— Приблизься, — сказал он.

Я всю жизнь посвятил полетам, и полет для меня — главное. Ничто другое не имеет значения — ни воспоминания о снах, ни что бы то ни было еще. Я лечу. Мне кажется, что я и так достаточно близко — его крыло в каких-то пяти футах впереди моего. Я приблизился так, чтобы между нашими крыльями осталось два фута. Это вполне допустимо, ибо воздух безупречно тих. И для меня это почти предел. Я никогда ни с кем не соприкасался крыльями в полете.

— Еще ближе, — велел он.

Я в шоке. Ближе?

— Ты хочешь, чтобы мое крыло коснулось твоего?

— Подтверждаю. Касайся.

На миг замешкавшись, я предположил, что это иной мир, не похожий на земное пространство-время. Мне подумалось, что здесь два объекта наверняка могут пребывать в одном и том же пространстве. Дон никогда не предложил бы мне соприкоснуться крыльями, если бы это могло привести к крушению.

Я кивнул. Вперед. Если я не прав, то уже через секунду от нас останутся только обломки в воздухе.

Я стал медленно приближаться — переднюю кромку моего крыла от его элерона отделяют уже считаные дюймы.

Когда расстояние между нами сократилось до минимума, воздушные потоки, обтекающие наши крылья, подтолкнули нас друг к другу и мои крылья словно втянуло в крылья Тревл Эйра. Теперь мы как будто срослись — участок длиной приблизительно фут, где поверхности взаимно накладываются друг на друга, пульсирует разными цветами.

— Хорошо, — сказал Дон. — Итак, в этом мире невозможно такое явление, как столкновение в воздухе. Можешь двигаться как хочешь — здесь есть только дух и разум, а законов пространства-времени нет. Во всяком случае, таких, которые нельзя было бы нарушить. — Дон улыбнулся. — Но не пытайся повторить это на Земле, ладно?

Ни секунды не думая и не говоря ни слова, я подлетел еще ближе. Мой пропеллер нырнул в его крыло — никакого радужного водоворота из ткани и дерева. И ни малейшей потери управляемости моего аэроплана. Два отдельных самолета — но они наполовину слились.

Когда я снова ушел подальше в открытое небо, ни на моих крыльях, ни на его не осталось ни следа. Эго не два аэроплана, но идея о двух аэропланах, причем каждый совершенен и не подвержен разрушению — которое неизбежно ждет нас в мире смертных, когда два самолета цепляют друг друга в полете, или врезаются в здания, или обрушиваются на землю. При желании в этом потустороннем мире можно пролететь сквозь скалу.

Относится ли то же самое и к нам самим? Если мы являемся идеями о совершенном проявлении совершенной Любви, то неуязвимы ли мы для крушений, и катастроф, и болезней?

— Ой, — сказал я, — так ведь здесь и больниц нет.

Дон мог бы сказать: «Нет», — но он ответил иначе:

— Есть. Больницы — это мыслеформы, сновидения для тех людей, которые верят в смерть-от-болезни.

«Что за странная идея», — подумал я.

Мне казалось, что каждый человек, умерший от болезни, должен сразу же почувствовать облегчение после ухода из мира смертных. Именно так сделал я сам в своей коме.

Оба аэроплана остались невредимы. Я слишком привык, что так не бывает: если бы я решился прикоснуться к другой машине в полете — мы трупы! А вот и нет. Абсолютно никакого вреда — мы просто накладываемся друг на друга.

Дон повернул влево и заложил крутой вираж. Я поддал газу и повторил маневр.

— Идея проявления любви неподвластна разрушению, — сказал он. — Почему Пафф осталась невредима? Ты сам увидишь. Ее дух остался не затронут несмотря на то, что тело в земном времени превратилось в груду обломков.