Читаем без скачивания Дойти и рассказать - Сергей Владимирович Анисимов

Штабисты заулыбались, но смеяться всё же никто не стал. Верность принципам: быть некурящим в отряде или, скажем, не пить, когда есть что, они уважали. Да и самим больше достанется.

– Ну ладно, мы ему в дороге нальём, чтобы ехать веселее было. Так мы обо всём договорились?

– Обо всём. Сейчас вот только…

Олег достал из стоящего под столом сейфа печать, открыл подушечку, прижал к лежащей на столе официального вида бумаге, перелистнул, прижал ещё раз, потом проштемпелевал ещё какой-то документ и протянул, наконец, Усаму.

– Ну вот, – он с щелчком закрыл печать, вкинул её в сейф, и разогнулся, удовлетворённый. – Теперь всё. Пятнадцать дней, бригада из двенадцати человек, плюс повариха. Сейчас аванс, когда привозите ребят – остальное. КТУ[1] они сами потом распределят. Всё?

– Всё, дарагой!

Акцент Усама стал совсем уж ярким, как в грузинских комедиях.

– Колян, вот тебе отдельно телефон правления, мне там всегда передадут, если что. Ну… Звони, если какие вопросы. Ребята там нормально?

Николай пожал плечами. Как ещё они могли быть. Конечно, нормально.

Поварихи, с час назад осознав, что уезжающая бригада останется и на ужин, расстарались, и ещё в столовой Николаю пришлось украдкой расстегнуть пуговицу на джинсах, прикрытую строевкой. Давно он так хорошо не наедался. После ужина все вместе курили на крыльце, ребята подкалывали остающихся, комиссар отряда, ездивший в БАМовские выезды девяностых, принёс гитару и исполнил нечасто вспоминаемую песню отъезжающей вахты «Я хочу в Бодайбо! Я так хочу в Бодайбо!..» Стало почему-то грустно.

– Ну что, Колян, давай прощаться…

Олег подошёл к нему и обнял за плечи, потом начал жать руки остальным отъезжающим.

– Ну, давайте тут тоже… Берегите почки.

– И простату.

– Свою береги. Не перенапрягай Ирочку. – Последняя фраза всё же была сказана вполголоса.

Вспышка жизнерадостного ржания заставила прощающегося с одногруппниками Руслана обернуться, но начала он не услышал, поэтому снова обернулся к своим.

– В автобус!!!

Командир изобразил регулирующего движение гаишника и, крутанув кистью руки, с коротким свистом указал на открытую переднюю дверь прибывшего за ними драндулета. Задняя была уже закрыто намертво, чтобы не вываливались напиханные вповалку в проходе рюкзаки.

– Пока, ребята!

– Бувайте.

– Доодза одаджи ни.

– Чего?

– В смысле, будьте здоровы.

Они расселись в автобусе, в котором пол салона ещё оставалось пустым, и сразу же начали открывать форточки и продухи на крыше, – в простоявшем три часа на солнцепёке жестяном гробу было непереносимо душно.

Последним в салон вошёл Усам, тоже прощавшийся позади со штабистами.

Семён уже щёлкал на приборной доске какими-то переключателями, покрутил рукой чуть ли не на метр торчащую из пола рукоятку переключения скоростей и вопросительно посмотрел на своё начальство.

– Паехали!

Усам легко хлопнул шофёра по плечу и, развернувшись, уселся на оставленное свободным переднее сиденье. Семён повернул ключ в замке, мотор старого автобуса взревел, пронзив всех дрожью сверху до низу. Дёрнувшись, они тронулись с места и, набирая ход, покатились вокруг лагеря, в сторону ведущей из села асфальтированной дороги. Сбоку мелькали машущие руками ребята и девочки, наискосок пересёк окно и исчез флагшток с российским флагом, ряд спальных бараков – и всё, автобус выскочил на асфальт. Поехали.

Счёт два

Пить в автобусе начали почти сразу, как только выехали из Горькой Балки, и ворвавшийся в окна ветер вытолкнул из автобуса застоявшуюся жару. Усам достал из щели между сиденьями ещё пару пластиковых канистр и пакет с одноразовыми стаканчиками, и вскоре их, наполненных до половины дешёвым местным коньяком, начали передавать по цепочке в конец автобуса. Одновременно он с энтузиазмом рассказывал о Кабардино-Балкарии, о том, какой там живёт замечательный народ и как ему там здорово жить. В качестве закуски имелся оставшийся невыгруженным ящик помидор и полпакета крупной соли.

Пить Николаю не хотелось, но дорога предстояла тяжкая, часов пять тряски, поэтому он все же выпил, закусив половинкой помидора. Гадость. Коньяк, подпрыгивающий вместе с автобусом, сразу запросился из желудка наружу, но усилия воли в сочетании с глубоким дыханием открытым ртом хватило, чтобы удержать его на рабочем месте.

– Как? – с любопытством поинтересовался Усам, улыбающийся со стаканом в руке, как будто увидел что-то по-настоящему радостное.

Николай мог только молча помотать головой, потому что боялся, что вместе со словом из него выскочит и что-то лишнее.

– Хороший коньяк! Я же говорил! Бренди!

Он отвернулся, и продолжил рассказывать заинтересованным, о том, как делают коньяк, какие для этого нужны особенные бочки и, главное, такой виноград, который больше нигде не растёт. Через пол часа автобус свернул с неплохой двухрядной дороги пятигорского направления на однорядную, с синим указателем «Прохладный».

– Вот сейчас Новопавловская тут же будет, – рассказывал Усам тем, кто его слушал, – Потом Солдатская, потом Прохладный, потом такой изгиб, и Доксукино.

– Как-как? – засмеялся один из бойцов, молодой стоматолог, вообще-то смеющийся по любому поводу.

– Доксукино!

На этот раз засмеялись почти все.

– А что такое? – Усам даже не обиделся. – Хороший посёлок, я там сахар покупал. Большой, домов много, даже поезд ходит из Нальчика. Но нам туда далеко, мы люди деревенские. У нас очень просто всё, а вот Нальчик, или Орджоникидзе, скажем, это го-о-род…

Слово послужило сигналом, и в середине автобуса начали с увлечением исполнять песню об одном мальчике, «который ездил побираться в город Нальчик». После неё плавно перешли вообще к географическим песням, включая песни «про город Светогорск» и село Глинки, куда «Первый Мед» исторически ездил в колхоз, «на морковку». Впрочем, для всех, кроме самого Николая, это уже было просто абстрактной легендой.

Петь в отрядах любили и умели. Не петь было чем-то странным, как в своё время было странным, например, не уметь кататься на коньках. Многие сочиняли песни, обычно «на злобу дня» – про злого прораба, про ленивого коменданта и тому подобное. Такие песни жили недели три от силы. Изредка же в среде дилетантов рождались бессмертные шедевры, выплёскивающиеся иногда на страну с телеэкранов КВНовских состязаний или со сцен Грушинских фестивалей. Дорога тянулась и тянулась, и ребята пели всё подряд, заставляя Усама всхлипывать в восторге от особенно залихватских припевок. Постепенно все утомились, и песни стали потише и попротяжнее. Когда ребята дошли до киплинговского цикла[2], Николай уже уснул.

Проснулся он от того, что ужасно затекли плечи, изогнутые так, чтобы из пары ладоней создать под щекой какое-то подобие подушки. Спина ныла, и ныли согнутые в течение последних часов в коленях ноги. Автобус мерно подвывал мотором, чуть рыская при каждом нарастании звука. За окном было уже темно, и