Читаем без скачивания Тысячная ночь - Аластер Рейнольдс

— Наверняка. Одно дело — безобидное преувеличение. Даже прямую ложь можно понять. Но зачем заменять правду на нечто куда менее интересное, если тебе нечего скрывать?

— Вот и я так подумала.

— Зачем ему создавать себе алиби, когда он мог столь же легко стереть из своей нити все проблемные воспоминания?

— Рискованно, — сказала Портулак. — Безопаснее заменить систему, где он в самом деле побывал, на другую в том же уголке галактики, так что особого расхождения по времени не возникло бы. Это на случай, если бы кто-нибудь решил глубже покопаться в его нити.

— Однако это никак не помогает нам понять, где он был. Тот же уголок галактики может означать сотни световых лет и тысячи систем.

— Галактика большая, — кивнула Портулак.

Наступило неловкое молчание. Высоко над нами, за слоями бронированного металла, звучал сейсмический стон некоего колосса, который ерзал и вертелся, будто спящий младенец.

— Ты говорила с Лопухом?

— Об этом — нет.

— А с кем-нибудь еще?

— Только с тобой, — ответила Портулак. — Я беспокоюсь, Лихнис. Что, если Лопух в самом деле что-то совершил?

— Преступление?

— Не исключено.

Но представить такое было попросту невозможно. Линия Горечавки не являлась единственной в своем роде. Когда Абигейл разделилась на множество частей, подобным образом поступили и другие. Некоторые из тех Линий со временем вымерли, но большинство сохранилось в той или иной форме. Хотя их обычаи разнились, у большинства Линий имелось нечто похожее на сбор — место, где они заново сплетали воспоминания.

За последние два миллиона лет эти Линии не раз контактировали между собой. До недавнего времени Линия Горечавки держалась в стороне, но некоторые другие образовывали свободные союзы. Существовала и вражда. Одна Линия была уничтожена целиком, когда соперничающая Линия заложила на их эквиваленте сбора бомбу из антиматерии, оставшуюся после Войны в Местном Пузыре. Теперь мы все вели себя намного осторожнее. Между многими Линиями возникали формальные связи. Появились правила поведения. Вражду сменили брачные союзы. Строились планы дальнейшего сотрудничества, такие как Великое Деяние.

Великим Деянием назывался проект — пока еще не начавшийся, — который требовал активного взаимодействия многих Линий. И что бы он собой ни представлял, он был воистину великим. Больше я ничего о нем не знал. В своем невежестве я был не одинок — официально никого из шаттерлингов Линии Горечавки не посвящали в детали Великого Деяния. Информацией о нем владел Союз Линий, в котором нам пока не предоставили полноправного членства. Ожидалось, однако, что скоро нас пригласят в этот клуб. Среди гостей сбора были посланники других Линий; некоторые из них присутствовали тайно. Они наблюдали за нами, оценивая наши нити и делая на их основе выводы о нашем здравомыслии и готовности.

Неофициально также существовали некоторые шаттерлинги Горечавки — эти, похоже, что-то знали. Я вспомнил, как Овсяница критиковал мою нить, вспомнил его слова о грядущих бурных временах и о том, что у меня будет в распоряжении все время мира, чтобы валяться на пляжах, когда завершится Великое Деяние. Овсяница и горстка других шаттерлингов почти наверняка знали несколько больше.

Мы называли их Сторонниками.

Несмотря на вероятность того, что нас вскоре пригласят участвовать в проекте, мы оказались крайне уязвимы. Единственная ошибка могла ослабить наше положение среди прочих Линий. И мы все помнили об этом, готовя нити.

Но что, если кто-то из нас совершил нечто воистину ужасное? Преступление, совершенное одним шаттерлингом Горечавки, бросит тень на всех нас. Формально мы являемся различными олицетворениями одного и того же индивидуума. Если один шаттерлинг Горечавки способен на нечто дурное, можно предположить, что на то же самое способны мы все.

Если Лопух действительно совершил преступление и если это преступление раскроется, нас вполне могут отстранить от Великого Деяния.

— Это может плохо кончиться, — сказал я.

В последующие дни мне было крайне тяжело вести себя как обычно. Куда бы ни шел, я обязательно натыкался на Лопуха. В течение последнего карнавала наши пути почти не пересекались, но теперь мы с ним, похоже, были обречены на ежедневные встречи, и я изо всех сил старался найти верный тон, чтобы ничем не выдать подозрения, возникшие у нас с Портулак. В то же время воображение неудержимо подбрасывало картины преступлений. Как и любые члены путешествующего среди звезд сообщества, шаттерлинги Горечавки располагали невообразимой мощью. Хватило бы неосторожного использования одного из наших кораблей, чтобы запросто испепелить планету. Мысль о преднамеренном действии еще сильнее повергала в дрожь. Шаттерлингам других Линий в далеком прошлом доводилось совершать злодеяния. История была вымощена актами геноцида.

Но ничто в Лопухе не выдавало преступных наклонностей. Он не был тщеславен, и его нити никогда не относились к числу запоминающихся. Он не пытался влиять на политику Горечавок и не имел явных врагов.

— Как думаешь, кто-нибудь еще знает? — спросил я Портулак при очередной тайной встрече на ее корабле. — Все-таки доказательства видны невооруженным глазом. При достойной внимательности все эти противоречия может заметить любой другой.

— В том-то и суть, что никто не обращает внимания. Мы с тобой друзья. Вероятно, я больше интересовалась твоими закатами, чем остальные. И я стараюсь докапываться до мелочей. Я выискивала ложные нити на каждом карнавале.

— Потому что подозревала, что кто-то из нас может лгать?

— Потому что так интереснее.

Возможно, мы придаем этому слишком большое значение, — сказал я. — Предположим, он просто совершил нечто постыдное и пытался это скрыть. Не преступление, а нечто такое, из-за чего выглядел бы глупо.

— Мы все совершаем глупости. Но это никому из нас не помешало включать их в наши нити. Помнишь, что сделала Очиток на третьем карнавале?

Очиток выставила себя на посмешище — возле нейтронной звезды SS433 едва не разбила свой корабль. Но ее искренность пленила всех нас, и именно ее выбрали на роль создательницы места для четвертого карнавала. С тех пор стало почти правилом включать в свою нить какую-нибудь историю, ставившую ее автора в неловкое положение.

— Возможно, нам следует поговорить с Лопухом, — сказал я.

— А вдруг мы ошибаемся? Если Лопух почувствует себя оскорбленным, вся Линия может отвернуться от нас.

— Да, в том есть определенный риск, — согласился я. — Но если он совершил нечто дурное, Линия должна об этом знать. Будет весьма неприятно, если кто-то из другой Линии обнаружит правду раньше нас.

— Может, мы просто делаем из мухи