Читаем без скачивания Братство Конца - Евгений Малинин

Я помолчал, еще раз вспоминая странное поведение солнца и небес, а потом повернул голову в ее сторону. Сидящая рядом со мной на траве тоненькая фигурка ясно вырисовывалась на фоне звездного неба и к тому же ее окружал какой-то странный, слабо светящийся ореол. Машеус не смотрела на меня, уставившись в небо и словно забыв о своем вопросе. Но я ответил:

– Мне, конечно, вряд ли удастся точно ответить на твой вопрос, но вполне возможно, что в мире произошло что-то такое, о чем мы еще не знаем. Во всяком случае, можно предположить, что ребята что-то услышали по радиоприемнику, помнишь, Славка слушал в электричке. После этого сообщения тот, кто его услышал, собрал кого смог и они срочно уехали назад в Москву. А мы остались здесь одни, просто потому, что нас не смогли быстро найти.

Мы немного помолчали, а затем Маша, не поворачивая головы, прошептала:

– Ты думаешь, это… война…

Я проглотил неожиданный комок и хрипловато ответил:

– Не знаю… Вряд ли… Скорее какой-нибудь эксперимент.

– Эксперимент рядом с Москвой? – недоверчиво переспросила Машенька.

– А может быть, и в самой Москве, – спокойно, как мне показалось, ответил я.

Машеус тихонько улеглась в траву и, поджав к себе коленки, затихла. Я немного подождал, а потом встал и прикрыл ее худенькое тело своим длиннющим плащом. Через несколько минут ее тихое посапывание показало мне, что девушка заснула.

Сам я еще очень долго рассматривал желтые звезды в темно-коричневом небе, поражаясь окружавшей меня гробовой тишине.

Спал в эту ночь я очень мало, хотя считаю себя большим соней, и проснулся задолго до восхода солнца. Небо только-только начинало светлеть, переходя от темно-коричневого, почти черного, цвета к светлому, охряному. Легкие, редкие облачка чуть темнее неба стояли неподвижно, словно лужицы пролитой краски. Постепенно края облаков, подсвечиваемые поднимающимся солнцем, начали искриться ярко-оранжевым, и, наконец, небо превратилось в светлый желтоватый купол, облака – в яркие оранжевые кляксы, а над зазубренным окоемом леса показался край изумрудно-зеленого солнца.

– Значит, это был не сон?! – раздалось из-под моего плаща, и на свет показалась заспанная рожица Машеуса. Тут же послышалось тяжелое кряхтенье, и из шалаша выползло странное существо с темной шерстяной головой, наряженное в желто-зеленые живописные лохмотья и огромные сапоги. Когда это чучело распрямилось, мы с Машеусом увидели, что оно имеет поразительно красные глаза, странным образом гармонировавшие с ярко-красным носом. Судя по внешнему виду, наш гениальный Фродо подхватил нешуточную простуду. Этот диагноз подтвердила и первая сказанная им фраза:

– Добное утно, донохие мои, – радостно произнес оборванный хоббит и, услышав собственный голос, испуганно схватился за свое горло.

– Да нет, не бонит… – растерянно произнес он, и глаза у него стали не только красные, но еще и испуганные.

Машеус вскочила на ноги и быстро подошла к Паше.

– Ну-ка, покажи свое горло, – сурово потребовала она, и Паша послушно распахнул пасть. Внимательно всмотревшись в Пашину глотку, Машенька радостно констатировала: – Горло в порядке, так, небольшое покраснение. А вот насморк превышает все допустимые пределы!

Похоже, именно в этот момент Паша окончательно проснулся. Он обвел обалделым взором окружающую действительность и почти точно повторил фразу Машеуса:

– Так, сначит, это мне не пниснинось?

– Как твои ноги? – поинтересовался я, пытаясь отвлечь его от желтого неба и зеленого солнца.

– Чехо? – не сразу врубился в мой вопрос Пашенька.

– Ноги твои как? – повторил я для непонятливых.

Паша опустил свои красные глазки и уставился на огромные сапоги. Через минуту тягостных размышлений он поднял глаза на меня и спокойно заявил:

– Нонманьно…

– Тогда снимай сапоги! – тут же потребовал я.

Теперь Паша непонимающе уставился на меня.

– Чего уставился! – тут же окрысился я. – Думаешь, я отправлюсь в путь в одних портянках на босы ноги, а тебе позволю топать в сапогах на унты!

Тут наконец до хоббита дошла справедливость моих требований. Он опустился на травку и стащил со своих мохнатых ножек мои ботфорты.

Лежавший в стороне тролль поднял свою здоровенную башку и, не открывая глаз, поинтересовался:

– Что, уже уходите?

– И ты тоже уходишь… – бросил я, присаживаясь на травку и принимаясь обуваться. Душегуб сел и открыл глаза:

– А куда?

– Туда, куда ведет нас жанкий жнебий мой! – неожиданно заявил Паша, задумчиво взлохмачивая собственные голени. Машеус молча и с каким-то скрытым состраданием рассматривала нас.

Наконец я был готов к походу. Нахлобучив свою островерхую шляпу на голову и потопав каблуками сапог в короткую травку полянки, я взял в руки свою резную дубину и бодро произнес:

– Ну что ж, друзья, пойдемте искать человечество!

И мы пошли.

Зеленое солнце припекало ничуть не хуже привычного оранжевого, а болотистые полянки словно по волшебству из леса исчезли. Под нашими ногами шуршал сухой коричневый песочек, густо присыпанный обычной сухой сосновой хвоей. Да и вообще, за эту ночь лес здорово изменился. Он словно подрос и раздался вширь, деревья вытянулись вверх и расступились, подлесок почти совсем пропал, никаких рябинок, ольхушек и бузины не было и в помине. Даже елки – основная составляющая подмосковных хвойных лесочков – исчезли. Их место заняли медово-желтые, ровными столбами уходящие вверх сосны. По такому лесу путешествовать было одно удовольствие.

Возможно, именно из-за того, что лес стал светлым и чистым, мы очень скоро наткнулись на некое подобие дороги. Конечно, дорогой в прямом смысле этого слова нашу находку назвать было нельзя, однако две явные, хотя и неглубокие, колеи, петляющие между соснами, обозначали, что кто-то здесь постоянно пользуется гужевым транспортом.

Тележные колеса это вам не танковые траки, по их следам не определишь, в какую сторону проехали люди, поэтому мы повернули следом за колеей, в ту сторону… в которую повернул я. Как-то так оказалось, что я шагал в середине нашей маленькой группы, как будто мои друзья молчаливо признали во мне лидера и ожидали моих решений, чтобы им следовать. Даже гениальный Паша этим утром больше помалкивал, вертя по сторонам своей шерстяной головой. Впрочем, я допускаю, что его молчание было вызвано только тем, что говорил он крайне неразборчиво и очень стеснялся этого обстоятельства.

По этой лесной дороге мы прошагали что-то около часа, а затем, совершенно неожиданно, лес кончился, и мы вышли на опушку, за которой начиналось совершенно необъятное поле, засеянное тем, что наши средства массовой информации называют «хлебами». Была ли это рожь, пшеница или, допустим там, ячмень с овсом, я сказать не могу, но это необъятное, простирающееся до самого горизонта поле с перекатывающимися по нему золотисто-желтыми волнами действительно напоминало бескрайнее море. Это впечатление бескрайности усиливалось еще и тем, что линии горизонта не было. Желтое поле незаметно переходило в желтое небо.