Читаем без скачивания Новый Мир ( № 7 2006) - Новый Мир Новый Мир

— Марк, вы только поспокойней, — говорит мне Дина Морисовна Шварц, блестящий завлит легендарного БДТ, правая рука Гоги, его рупор. — Романов закроет спектакль, если он будет подписан вами. Нам не удастся его отстоять: искажение классики, профанация Толстого, мюзикл... какой может быть мюзикл по Толстому?! Нас съедят на уровне “Правды”, вместо успеха мы получим по башке так, что еще три года не сможем ставить ничего стоящего. Вспомните “Дион”. Второй “Дион” нам не нужен. Зачем нам еще один “Дион”?.. Вся эта “История лошади” отшвырнет театр назад. Романов не даст, поймите вы, ничего не даст... Вам!.. А Товстоногову будет легче пробить. С Товстоноговым ему не захочется связываться. Кому нужен скандал?.. Давайте думать о театре, об интересах театра... А не о ваших личных интересах.

Я слушал этот бесконечный монолог, похожий на жужжание пчелы, и мне уже хотелось встать и куда-то побежать... Куда?.. Да на защиту великого нашего театра от этого Романова, беззаветно преданного своей проклятой партии.

— А почему не может быть на афише написано так: постановка Товстоногова и Розовского?.. Давайте вдвоем подпишем спектакль, — снова предложил я и сам ужаснулся тому, что начал сдавать позиции.

— Это не решит вопроса, — сказал Вакуленко.

— Почему?

— Он не понимает, — опять сказал обо мне в третьем лице Товстоногов.

И тогда, загнанный в угол, я бросаю на стол свой главный козырь:

— Я не согласен. И потому буду вынужден забрать пьесу.

О, этот козырь я готовил заранее, когда еще шел на разговор. Я понимал, что если положение возникнет безвыходное, я — “р-р-раз — и все!” — мой последний аргумент: мол, живым не дамся!.. Это единственное, что должно подействовать на Георгия Александровича, — если я “заберу” пьесу, это будет мой сокрушительный удар страшной силы. Домашняя заготовка на крайний случай. Они испугаются и пойдут на попятную. Они тогда поймут, с кем имеют дело. Я тоже могу быть из железа. Конечно, глупо все это, но что поделаешь... Я действительно вынужден ... Если они сами того хотят, сами меня заставляют... Видит Бог, я-то этого не хочу... Но у меня хватит сил, хватит мужества встать в последний момент в полный рост и сказать эти свои гордые слова:

— Я не согласен . И потому буду вынужден забрать пьесу.

Но что это?.. Не тут-то было. Никакой ожидаемой реакции. Моя фраза не производит никакого эффекта. Более того, своим режиссерским глазом я успеваю, черт возьми, заметить совершенно другую, противоположную реакцию: эти двое смотрят на Гогу, а тот едва заметно улыбается... довольный!.. Будто хотел от меня услышать то, что я столь героически сказал. И Дина тоже, и Вакуленко тоже... как будто гора с плеч — все трое оказываются просто обрадованы моим бесславным подвигом.

— Ну что ж, — говорит удовлетворенным тоном Георгий Александрович Товстоногов. — В таком случае... мы сделаем свою инсценировку!

И тут я понял, что проиграл. Я понял, что они хотели именно такого моего ответа.

— Ка-ак?.. Как такое может быть?! — завопил я. То есть я-то сказал тихо, но, конечно, это был вопль.

В этом месте беседы я, может быть, впервые увидел настоящего Гогу. Куда делась его любовь ко мне, его всегдашнее расположение?.. Я увидел жесткого, холодного монстра. Его глаза оледенели, и в один миг я превратился из героя в кролика перед змеей.

— А вы как думали, Марк? — Роговые очки Георгия Александровича сверкнули стеклами так, что за этим сверканием стало совсем не видно глаз. — Ведь что произошло?.. Вы с блеском поставили “Бедную Лизу”, получили приглашение на новую постановку, работали на Малой сцене несколько месяцев, мы дали вам лучших народных артистов, они честно работали с вами, мы заказали и сделали декорации, освоили вашу музыку, сделав аранжировки, и теперь... когда вам предлагают перенести спектакль на Большую сцену, когда мы готовы на все — лишь бы получился настоящий спектакль, настоящее произведение искусства... когда решено, наконец, сделать спектакль плановым...

— Мы потратились, очень потратились. И готовы еще потратиться, — вставил Вакуленко.

И тотчас за ним вступила Дина Морисовна:

— И вот теперь... Теперь!.. Когда Георгий Александрович соглашается (!) взять на себя выпуск спектакля на Большой сцене, вы вдруг поворачиваетесь к нам спиной, из-за своих сугубо личных интересов, между прочим, забираете пьесу и тем самым срываете нашу общую работу, — что мы в этой ситуации должны делать?..

— Мы должны ее в этой ситуации спасти, — закончил Гога. — Мы государственный театр и должны иметь ответственность закончить начатую работу, чего бы это ни стоило.

Я был сломлен. Не знал, что и как возразить. В долю секунды мелькнула догадка: если я буду стоять на своем, то это как раз будет то самое, о чем они сейчас мечтают. Я просто вылетаю из этой работы!..

Ну да. Сначала репетиции законсервируют. Возникнет пауза, во время которой все стихи Ряшенцева поручат переписать... кому?.. да кому угодно — можно, к примеру, Саше Кушнеру предложить — прекрасный ленинградский поэт... а чего?.. Вдруг согласится?.. Все-таки БДТ!.. А не согласится, кто-то другой все равно эту работу выполнит. Да хоть Рацер и Константинов — они “Хануму” вон как хорошо перевели... И тут справятся, поскольку — про-фес-сионалы!..

А что с музыкой?.. Да господи, и тут никаких проблем. Возьмем, скажем, Валерия Гаврилина. Еще лучше будет. Гений. Декорация та же. Кочергинская!.. Великая!.. Так за чем дело стало?.. Без Розовского оно и лучше будет. Сам виноват. Мы ему доверили. А он не оправдал. В решающий момент подвел театр, а мы страдай. Нет, Марк Григорьевич, так дело не пойдет.

Так что нам даже лучше, если ты из этого дела вылетаешь с тихим свистом. Недельку после премьеры о тебе в кулуарах поговорят и — забудут напрочь, что ты имел к этой работе какое-то отношение — когда? — на первоначальном этапе . Не будешь же ты потом хватать людей за пуговицы и шептать жарким шепотом: это я поставил, это моя работа!.. Пуговиц не хватит.

— Мне надо подумать, — сказал я. — Десять минут.

И вышел из кабинета.

Что я чувствовал тогда?.. Конечно, боль. Боль от бессилия, от нанесенной обиды.

Неожиданно вслед за мной в коридор выскочила Дина Морисовна.

— Перестаньте ерундить. Перестаньте валять дурака, — заговорила она привычной скороговоркой, взяв меня под руку. — Вы трижды на афише, Марк. Ну, сами посудите, зачем вам это все?.. Вы же не будете больше работать в Ленинграде. Вы понимаете, о чем я говорю?.. Никогда!.. Поэтому соглашайтесь!.. Это я вам говорю, ваш друг. А другим своим друзьям вы расскажете... и что?.. Кому надо, те все будут знать. Соглашайтесь, Марк!.. Соглашайтесь!..

Это было здорово. Цинизм рос.

— Ну, я вам все сказала, потому что я вас люблю, и Георгий Александрович вас любит, вы это прекрасно знаете!..

Я это прекрасно знал. Ничего не ответил, ибо не в силах был отвечать. Остался один в коридоре, так как Дина Морисовна исчезла так же неожиданно, как появилась.

С кем посоветоваться?.. Кому звонить? Маме?.. Мама только расстроится. Я спустился вниз, в пожарную часть театра, что расположилась рядом со знаменитой сценой.

— Можно позвонить в Москву?.. Три минуты.

— Давай, — сказал добрый пожарный.

Я позвонил Юре Ряшенцеву и в двух словах рассказал о ситуации.

— Марик, тебе решать, — сказал Юра. — Но, по-моему, выхода нет, надо соглашаться.

— Надо, — сказал я и чуть не заплакал.

Через минуту я снова вошел в кабинет директора, где меня ждала тройка во главе с Мастером.

— Я согласен, — выдавил я с порога. — Но при одном условии.

— При каком условии? — вскинулся Товстоногов, не любивший, когда ему ставят условия.

— Георгий Александрович, вы знаете мою главную проблему — я не тарифицированный режиссер, не имею режиссерского образования. После премьеры, пожалуйста, помогите мне с тарификацией.

Это был отвратительный торг. Но Гога и глазом не моргнул.

— Нет проблем, — кивнул он.

На этом разговор закончился. Я сдался на милость победителя.

Погода в тот день в Ленинграде была как по заказу — пресквернейшая.