Читаем без скачивания Мятежное православие - Андрей Богданов

Признаки «бунта» были налицо. Объявительные грамоты из Сергиева, куда вскоре собрались главные «петровцы», призвали дворянство, иностранных офицеров и верные войска спасать государя. События 1682 года и колоссальные земельные пожалования дворянству за участие в троицком ополчении (выданные правительством регентства) были весьма свежи в памяти. Чиновники двора и патриарх Иоаким устремились в Троицу. Образовалось два правительства, одно из которых неизбежно должно было пасть. Оружием для уничтожения правительства регентства и стало розыскное дело о «заговоре» Шакловитого, спешно изготавливавшееся заплечных дел мастерами в Троице.

Трагедия Хованских повторялась почти буквально, только на этот раз жертвами ее стали прежние палачи. Организовавший захват и казнь Хованских Федор Шакловитый был арестован в Кремле. 7 сентября 1689 года его допрашивали и пытали в Троице. Свергнутый временщик отрицал все произведенные на него наветы на допросе, но почти во всем «признался» с пытки. Впрочем, его слова имели весьма малое значение для новых палачей, не стремившихся в чем-либо разбираться. Помимо «расспросных речей», в деле Шакловитого прибавились лишь три его «скас-ки», данные 8-го числа и перед смертью — 12 сентября. Голова Шакловитого слетела с плеч всего за пять дней до очередной годовщины его расправы над Хованскими. Еще раньше, 9 сентября, без всякого намека на следствие и суд был лишен чинов и званий, ограблен и сослан в Каргополь царственные большие печати и государственных великих и посольских дел сберегатель, ближний боярин, дворовый воевода и наместник новгородский князь Василий Васильевич Голицын. Та же участь постигла его сына — боярина князя Алексея. Жены князей поехали вместе с сосланными.

Устранение Василия Голицына было одной из блестящих операций придворной борьбы. Выдающийся государственный деятель и реформатор, острым умом и глубокими знаниями которого не уставали восхищаться иностранные дипломаты, со времени свержения А.С. Матвеева в 1676 году играл при дворе важную роль, несмотря на смену временщиков. Как главнокомандующий, имевший в своем распоряжении верные воинские части, он был весьма опасен для организаторов нового «петровского» переворота. Обмануть его было сложно, но, как выяснилось, можно. Для этого была использована трещина, образовавшаяся в правительстве регентства. Основные переговоры шли, разумеется, тайно, но их направленность не ускользнула от придворных панегиристов. В то время, когда Шакловитый пропагандировал власть Софьи и свою собственную, похвалы канцлеру Голицыну стали все активнее раздаваться из «петровского» лагеря. Мало того, что Карион Истомин, например, прославлял Василия Васильевича наряду с царицей Наталией Кирилловной и Борисом Голицыным — панегирики канцлеру и генералиссимусу утверждали непреходящее значение его деяний независимо от перемен во дворце{85}. Нельзя утверждать, что «петровцы» вполне склонили члена правительства регентства на свою сторону, но они вызвали у Голицына колебания, заставили его медлить в тот момент, когда придворная борьба требовала самых активных действий. Как некогда Хованский, Голицын с сыном выехал ко двору в Троице-Сергиев монастырь, «не ведая… государского гневу». Как и Хованским, Василию и Алексею Голицыным был немедленно объявлен приговор.

«Переиграл» многоопытного канцлера его родственник Борис Голицын, служивший при юном Петре с 1676 года и имевший неограниченное влияние на государя (к зависти и неудовольствию Нарышкиных). Похоже, однако, что и он оказался обманут. В планы Голицына не входило полное унижение и разорение представителей собственного рода. Видимо, в соответствии с предварительной договоренностью князья Василий и Алексей уже 14 сентября подали просьбу о помиловании, возвращении в Москву и отмене конфискации их имущества. Поддержка этой просьбы Борисом Голицыным перед определенным образом настроенным своими родственниками Петром была именно тем поступком, какого от него ждали Нарышкины. Князь Борис не только не добился своего, но вызвал такой гнев и недоверие Петра, что получил приказ сдать дела в розыскной комиссии! Лишь с большим трудом, бросив родичей на произвол судьбы, он сумел потом восстановить свое положение.

В кратчайший срок правительство регентства было разгромлено, власть поделена новыми временщиками, безвольный царь Иван из марионетки своей отправленной в Новодевичий монастырь сестры Софьи стал марионеткой Нарышкиных. Однако кнутобойцы в троицких застенках продолжали действовать, закрепляя реальную победу нового правительства известиями о страшном и разветвленном «заговоре» против светских и духовных властей.

Заговорщик

На первый взгляд Сильвестр Медведев вполне подходил на роль второго (после Шакловитого) заговорщика. Имя этого яркого, своеобразного человека было хорошо известно в светских и церковных кругах, среди народа. Более того, Сильвестр был последовательным сторонником правительства регентства, не скрывавшим и не менявшим своих убеждений. Сравнительно недавно удалось обнаружить похвальную рацею (орацию, слово) царевне Софье, написанную Медведевым летом 1682 года, в самый разгар народного восстания в Москве, когда положение правительницы было еще очень шатко и неопределенно{86}. Слово содержало одну из лучших похвал царевне, которой искушенные панегиристы начали посвящать свои сочинения только спустя полгода, начиная с зимы 1683 года.

Медведев отмечал в Софье главное качество правителя — мудрость, непосредственно связанную с милостью и кротостью по отношению к подданным. Личные качества, доказывал автор, давали царевне преимущественное право на власть перед всеми земными правителями, она была богоизбрана для спасения Российского государства. Не советом множества царедворцев, которые как дома без окон, «мняще себя светом быти — тьма суть», но собственным «богодухновенным» разумом Софья должна была руководствоваться в государственной деятельности на общенародную пользу.

Морально поддерживая царевну в трудное для нее время, Медведев давал и практические советы, близкие ученице Симеона Полоцкого. Он предлагал быть щедрой — и Софья не жалела казны, чтобы «утишить» восстание без кровопролития. Он советовал поддержать патриарха Иоакима, неспособного дать отпор движению староверов и утратившего авторитет в народе, — и Софья взяла на себя защиту официальной церкви, несмотря на то что глава ее был одним из опаснейших политических противников регентства. Патриарх был спасен от уготованной ему расправы не потому, что Софья, не забывшая его участия в перевороте 27 апреля, или Медведев, уже столкнувшийся с Иоакимом как главным «мудроборцем» (борцом против просвещения), были наивными людьми. Просто они были способны смотреть дальше личного или сиюминутного интереса, исходить из более широкого понимания государственной выгоды: смута в церкви стала бы в то время крупной пробоиной в днище государственного корабля, носимого бурными волнами народного гнева.

К этому надо добавить, что Медведев был, как сказали бы сейчас, идеалистом. Его поведение для обывателей и дельцов было малопонятно: оно слишком часто не было обусловлено личной выгодой. Правильнее всего было бы назвать Сильвестра интеллигентом (в русском понимании этого слова), но в исторической литературе относительно русских людей XVII века так выражаться не принято. Какие «интеллигенты» могли быть в «темной, непросвещенной стране», где до ближайшего по времени «великого преобразователя» чуть ли трава не росла? К счастью, нас интересуют не термины, а реальные факты жизни ученого русского литератора.

Объявив Софью солнцем и светочем Российского царствия в тот момент, когда прочность ее власти была весьма сомнительной, придворный поэт, казалось бы, ухватил судьбу за хвост. Уж он-то мог бы занять выгодную позицию среди восхвалителей, взявшихся за перо с изрядным опозданием. Медведев же не только надолго замолчал, но и оставил деятельность придворного стихотворца (продолженную его свойственником Карионом Истоминым). Лишь в 1685 году Сильвестр вновь обратился к Софье с панегириком: стихотворным «Вручением Привилея» Московской академии{87}.

Развивая идеи похвальной рацеи 1682 года, Медведев славил государственную премудрость царевны Софьи, которая

Веру, надежду, любовь сохраняет,Милость, правду, суд цело соблюдает,Мудрость, мужество и мерность имеет…

Царевна, по его словам, сама «дом еси Духа пресвятаго»; избранная Господом среди людей за добродетели, она

Премудростию во вселенной славна,В милосердии ко всем нам прехвальна,Премудростию свыше предпочтенна…

Поспособствовав открытию Академии, явив в России «свет наук», Софья, как писал Медведев, уподобилась бы святой княгине Ольге, явившей Руси «свет веры». Но «Вручение» — не просто похвальные стихи царевне, которой Господь дал дар правления царством и способность хранить его «от всяких бедств». Сильвестр-панегирист осмеливается ставить царевне условия расширения ее славы и даже многолетия: это распространение наук, продолжение того дела, которое начал, но не успел «укрепить» ее брат царь Федор. Софья должна потрудиться,