Читаем без скачивания Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. - Юрий Жуков

Голоса: Можно, можно!

Сталин: Запрещений нет на этот счет, хотя прямых указаний в уставе тоже не имеется.

Голоса: Это сейчас делается.

Сталин: Нет, я думаю, что это не делается. У нас до сих пор еще среди партийных руководителей царит этакое, как бы сказать, валовое отношение к членам партии. Тебя исключили, ты апеллируешь. Если тебя можно восстановить полностью как члена партии — хорошо. Нельзя — так ты останешься вне партии. Прерывается всякая связь с партией… Насчет того, что 200 тысяч человек исключили из партии, больше 200 тысяч. Что это значит? Это значит, что мы очень легко и невнимательно людей принимаем в партию. Это экзамен для партии, и экзамен с минусом. Бесспорно. Если партия, стоящая у власти, имеющая все возможности политически просветить своих членов партии, поднять их духовно, привить им культуру, сделать их марксистами, если такая партия, имея все эти огромные возможности, вынуждена исключить 200 тысяч человек, то это значит, что мы с вами плохие руководители»[263].

Та же мягкость, но уже чисто внешне, проявилась при обсуждении последнего пункта повестки дня. В «текущих» оказалось только одно дело — персональное А.С. Енукидзе, его заявление о восстановлении в партии: Молотов и Сталин пояснили, что Авель Сафронович обратился в ЦК со своей просьбой еще в ходе работы прошлого пленума, но тогда обсуждать такой вопрос было явно преждевременно. Как заметил Сталин, «вышло бы — на одном пленуме исключили, на другом приняли». Однако резолюция, предложенная Молотовым, оказалась весьма своеобразной: всего лишь снять «запрещение о принятии т. Енукидзе в партию и предоставить этот вопрос решить местным организациям, куда он может обратиться»[264].

Линия поведения, избранная широким руководством — демонстративное равнодушие к новой конституции, столь весомо продемонстрированная в ходе работы пленума, вскоре проявилась вновь. 11 июня президиум ЦИК СССР принял не вполне ожидаемое от него постановление, одобрившее проект, но назначившее созыв Всесоюзного съезда Советов на 25 ноября[265], а не на начало или середину месяца, как того добивались Сталин и Молотов. Через день все газеты страны опубликовали проект нового основного закона, а 14 июня ввели предусмотренную докладом Сталина рубрику «Всенародное обсуждение проекта конституции СССР», под которой стали помещать отклики граждан — рабочих, крестьян, инженеров, врачей, учителей, красноармейцев, командиров Красной армии, кого угодно, но только не членов широкого руководства.

Исключением стали статьи в «Правде» лишь двух первых секретарей крайкомов — Закавказского — Л.П. Берии и Сталинградского — И.М. Варейкиса. Первая из них, случайно или сознательно, содержала довольно примечательную фразу, раскрывавшую затаенные опасения узкого руководства:

«Нет сомнения, что попытки использовать новую конституцию в своих контрреволюционных целях будут делать и все заядлые враги советской власти, в первую очередь из числа разгромленных групп троцкистов-зиновьевцев»[266].

Кроме Берии и Варейкиса, из видных партийных и государственных деятелей страны откликнулись лишь те, кто входил в состав Конституционной комиссии: В.М. Молотов, М.И. Калинин, Н.В. Крыленко, А.Я. Вышинский, А.И. Стецкий и К.Б. Радек. Почему-то не высказали своего мнения члены ПБ Г.К. Орджоникидзе, А.И. Микоян и кандидат в члены ЦК А.П. Розенгольц, выступившие в те самые дни с развернутыми докладами на заседаниях советов возглавляемых ими наркоматов — тяжелой и пищевой промышленности, внешней торговли[267].

Подчеркнуто уклонились от обсуждения первые секретари ЦК компартий Белоруссии Н.Ф. Гикало и Армении А. Ханджян, они опубликовали в «Правде» (25 и 27 июня соответственно) экономико-географические очерки о своих республиках. Н.С. Хрущев, первый секретарь МК, нашел, что несомненный интерес для читателей представляет содержание подписанной его именем статьи «Как мы организовали Дом пионеров и детские парки» (29 июня). Первый секретарь Винницкого обкома В.И. Чернявский счел необходимым обратиться к перспективе урожайности в области зерновых и свеклы (1 июля), а Донецкого обкома С.А. Саркисов — к проблеме технологии добычи угля (4 июля). Их отношение к происходящему разделял и член ЦК А.С. Бубнов — нарком просвещения РСФСР. Он, но только после публикации постановления ЦК, подготовленного А.А. Ждановым, обрушился с критикой на сторонников педологии, которых сам же совсем недавно поддерживал.

Члены широкого руководства не желали объяснять причину, побудившую их занять именно такую позицию, однако она была понятна очень многим, и не только сталинской группе. Известный писатель М.М. Пришвин, давно отошедший от политики (до революции он примыкал к эсерам), в своем дневнике, который вел двадцать два года, записал 22 июня 1936 г.:

«Спрашиваю себя, кто же этот мой враг, лишающий меня возможности быть хоть на короткое время совсем безмятежным? И я отвечаю себе: мой враг — бюрократия, и в новой конституции я почерпну себе здоровье, силу, отвагу вместе с народом выйти на борьбу с этим самым страшным врагом всяческого творчества»[268].

Складывалась парадоксальная ситуация. С одной стороны, все члены ЦК дружно проголосовали за проект конституции, но с другой — никто из них не выступил открыто в ее поддержку, что стало все больше и больше напоминать откровенный саботаж. Группе Сталина пришлось срочно оценить серьезность ситуации, в которой она оказалась, и выработать ответные меры, соответствующие навязываемым правилам игры.

Судя по дальнейшим событиям, узкое руководство вновь, как и в начале 1935 г., решило нанести упреждающий удар, который продемонстрировал бы и непреклонность его намерений, и то, что может ожидать его противников в случае продолжения противостояния. Оно возобновило опасную игру с огнем, непредсказуемую по своим последствиям.

Уже 19 июня, несомненно по указанию свыше, Ягода и Вышинский продолжили работу «по немедленному выявлению и полнейшему разгрому» троцкистских сил, приостановленную в конце марта. Подготовили и представили на утверждение ПБ список наиболее опасных, по их мнению, троцкистов, включавший 82 фамилии, которым можно было бы предъявить обвинение в подготовке террористических актов. Не ограничившись этим, они поставили вопрос о необходимости повторного процесса по делу Зиновьева и Каменева[269]. Узкое руководство, скорее всего, учитывая ход обсуждения конституции, решило не распылять силы и нанести окончательный по возможности удар одновременно по Троцкому, а также по сторонникам и Троцкого, и Зиновьева. Но чтобы упростить решение задачи, сделать главными обвиняемыми тех, кто уже находился в заключении, отбывая срок полученного год назад наказания.

Так, несомненно, зародилась идея заявить о якобы раскрытом очередном «антисоветском центре», на этот раз — «объединенном троцкистско-зиновьевском», провести с помощью суда над его «участниками» важную пропагандистскую акцию, обращенную в равной степени к политическим силам как внутри Советского Союза, так и демократических стран Запада. Это должно было еще раз продемонстрировать решительный и окончательный отказ от старого курса, который ориентировался прежде всего на мировую революцию, для Лондона и Парижа связывался с «рукой Москвы», та есть с экспортом революции, что для всех олицетворялось двумя именами — Троцкого и Зиновьева.

Вести допросы только что арестованных и передопросы тех, кто уже находился в заключении, пору чили весьма крупным работникам НКВД: первому заместителю наркома Я..С. Агранову, первому заместителю начальника иностранного отдела ГУГБ Б.Д. Берману, заместителю начальника СПО ГУГБ Г. С. Люшкову, заместителю начальника управления НКВД по Московской области А.П. Радзивиловскому, заместителю начальника СПО того же управления П.Ш. Симановскому[270]. Они столь быстро и успешно справились с заданием, что уже 29 июля узкое руководство смогло — от имени ЦК — утвердить «Закрытое письмо», извещавшее всех членов партии о якобы раскрытой новой «антисоветской организации», «троцкистско-зиновьевском блоке». Сводилось же «Письмо» фактически к трем пунктам.

Первое. В текущем году НКВД «раскрыл» несколько «террористических групп» в Москве, Ленинграде, Горьком, Минске, Киеве, Баку и других городах. Ими руководил, направлял их деятельность некий «троцкистско-зиновьевский блок», созданный в 1932 г. Его возглавляли Г.Е. Зиновьев и известные его сторонники: Л.Б. Каменев, И.П. Бакаев, Г.Е. Евдокимов, троцкисты И.Н. Смирнов, С.В. Мрачковский, В.А. Тер-Ваганян. Второе. Задачей «блока» являлись «террористические акты» против СМ. Кирова, И.В. Сталина, К.Е. Ворошилова, Л.М. Кагановича, Г.К. Орджоникидзе, С.В. Косиора, П.П. Постышева и А.А. Жданова — членов и кандидатов в члены ПБ. Конечная же цель «блока» формулировалась так: «Одновременное убийство ряда руководителей партии в Москве, Ленинграде, на Украине расстроит ряды ВКП(б), вызовет панику в стране и позволит Троцкому, Зиновьеву и Каменеву пробраться к власти». Третье. Так как вся поименованная верхушка «блока» уже находилась в тюрьмах, в «Письме» утверждалось, что «все руководство террористической деятельностью в СССР взял на себя Троцкий». Однако, не располагая опорой внутри страны, он «забрасывает» в СССР «террористов», заведомо зная об их связях с гестапо. В «Письме» делался однозначный вывод: