Читаем без скачивания Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я пошел на улицу Шмидта.
Дом на улице Шмидта был новый, двухэтажный, построенный года два назад военнопленными. Женщина с закатанными по локти рукавами старого офицерского кителя снимала белье между акациями. Я спросил, где шестнадцатая квартира. Она кивнула на второй подъезд.
Резко пахло краской, свежим мелом. Вдруг стали слышны шаги. Отделились от моих подметок, загудели под высоким белым потолком. Согнув пальцы в кулак, я хотел постучать, но увидел кнопку на косяке двери. Нажал.
Шагов за дверью не было слышно, но дверь поплыла сразу, словно кто стоял за нею и ожидал моего звонка.
— Добрый вечер, — сказал я.
— А я думала, вы моложе, — кивнула девушка, отчего челка свесилась ей на очки, прикрыв тонкие золоченые ободочки. — Проходите, Антон.
Надя мотнула головой, челка ушла вбок. Над ободками очков прорезались хорошо изогнутые брови. Я сказал:
— Человека старят не годы, а события…
— Вы непременно станете ученым, — не дослушала Надя. — Проходите.
Сразу за узкой полутемной прихожей виднелась большая комната с балконом, и дверь на балкон стояла открытой. Недавно выкрашенный в коричневое пол покрывал квадратный ковер коричневого цвета. На богатой скатерти со свисающей серебристой бахромой в хрустальной вазе белели астры.
— Садитесь, — Надя указала на кресло возле балкона. Сама боком села на диван, обшитый веселой розово-голубой тканью, смело закинула ногу за ногу, отчего серое узкое платье стало коротковатым, а чулки натянулись на коленях.
Сине-зелено светилась шкала приемника. Приемник был невысокий, но длинный. На шкале что-то было написано готическим шрифтом. «Телефункен», — подумал я. Приемник наполнял комнату нудной классической музыкой, которая всегда действовала на меня, как касторка. Хорошо, что музыка была тихой.
Надя сказала:
— Меня зовут Надеждой Валентиновной. Можете называть меня Надей. Вам сколько лет?
— Восемнадцать.
— Между нами пропасть. Мне пока что двадцать один, — и словно в доказательство своей молодости она сняла очки. И я понял: там, на пороге квартиры, Надя показалась мне гораздо старше, чем была на самом деле.
— Билетов на «Мост Ватерлоо» нет, — сказал я.
— Я позвонила. Для нас оставили, — улыбнулась она.
— Извините, я забыл, что ваша фамилия Шакун.
— Такая уж я счастливая.
— Вы хотите сказать — нет?
— Я хочу сказать, что самый первый ответ не всегда бывает самым верным.
— А первый друг? — спросил я.
— Друг, подруга — это другое дело. Верность не обязанность, верность — это потребность.
— А если нет потребности? — мне вспомнился наш разговор о верности с Домбровским. И я подумал: «Сколько же подобных разговоров происходит на земле!»
Надя потянулась к тумбочке, на которой стоял приемник, вынула коробку сигарет. На коробке была нарисована собака и написано слово «друг». Она протянула коробку мне. Я поднялся, взял сигарету. Мы закурили. Надя сказала:
— Если нет потребности, значит, нет и верности. Сколько ни говори, что в пустом стакане вода плещется через край, все равно из него не удастся напиться.
Потом мы сидели в кино. Сеанс начался титрами: «Этот фильм взят в качестве трофея при разгроме немецко-фашистских войск». А потом шла трогательная история из английской жизни о молодой девушке и молодом парне, который ушел воевать в первую мировую войну, а девушка стала профессиональной проституткой. Все кончилось очень печально. Девушка покончила с собой, бросившись с моста, который назывался Ватерлоо.
Когда проходили мимо «метро», Надя Шакун сказала:
— Я здесь ни разу не была. Здесь, наверное, очень интересно.
Интересно? Кому как! Интересы-то бывают разные.
Официантка принесла водку в графине. Сколько? Попробуй угадай. Была ли это просто водка или водка с водой, понять на вкус не представлялось возможным. Во всяком случае, никогда прежде я не пил такой гадости. Шашлык оказался недожаренным…
Однако за столик к нам больше никто не подсел. Мы были вдвоем, могли говорить, смотреть и слушать.
Взлохмаченный мужчина, не старый, в гимнастерке, но без погон, играл на трофейном аккордеоне сочного вишневого цвета и совсем неплохо, с подчеркнутой грустью пел:
Здесь идут проливные дожди,
Их мелодия с детства знакома.
Дорогая, любимая, жди,
Не отдай свое сердце другому…
Сидевшие за соседними столиками мужчины — женщин было только две, загорелые, средние по возрасту, — дружно и громко подхватывали припев:
Я тоскую по Родине, по родной стороне моей…
Потом одна женщина встала и пошла между столиками, как бы приплясывая. Но песня была в ритме танго, и танцевать все это надо было не как «цыганочку».
Надя сказала:
— Словно пиаффе делает.
— Что, что? — не понял я.
— Есть такой цирковой термин. Движение лошади в школе верховой езды.
— Вы учились в цирковом училище, — завистливо вспомнил я.
— Училась, — ответила она со вздохом. Перестала смотреть на женщину, танцующую между столами. Посмотрела на меня. Глаза у нее были печальными.
— И что же вы умеете?
— А что умеете вы? — прищурилась она. Наверное, хотела скрыть улыбку, заранее угадывая мой ответ.
— Пожалуй, ничего, — сознался я.
— Я немного больше. — Она сделала глубокую затяжку, резко выпустила дым. — Вначале я увлекалась акробатикой, но суплес мой все-таки оставлял желать лучшего…
Я тряхнул головой:
— Не понимаю.
— О, да! — Она сделала паузу, возможно раздумывая, как доходчивее объяснить мне значение непонятного слова. — Суплес — это гибкость тела, одно из непременных условий для занятия акробатикой… Потом я увлекалась воздушной гимнастикой. Подготовила номер на корд де парель. Это такой вертикальный канат, туго натянутый. Красиво смотрится.
Аккордеонист теперь играл не танго. Из-за стола поднялись еще двое мужчин: один высокий и худой, с лошадиным лицом, в двубортном пиджаке черного цвета, застегнутом на все пуговицы; другой широкоплечий, тоже высокий, но в плаще нараспашку, длинном и сером, в мятой кепке козырьком назад. Они стали притопывать в такт новой музыке, а их друзья хлопать в ладоши и напевать:
Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз!
— У меня открывались хорошие перспективы. Я работала сезон в цирке на Цветном бульваре. Для дебютантки это больше чем успех. Это просто счастье. Но потом у меня вышел разлад с мужем. Я стала страдать бессонницей и однажды на тренировке, буквально, как говорят, на пустом месте, упала и повредила позвоночник… Четыре месяца тоски в клинике. И приговор врачей — жить можно, рожать можно, танцевать можно. Заниматься воздушной гимнастикой — нельзя.
— Что же вы теперь собираетесь делать?
— Разводиться с мужем.
— Ваш муж был цирковым артистом?
— Да. Он был велофигурист. Попал в группу новеньких. Им ассистировала одна девица, знаменитая тем, что никому из
