Читаем без скачивания Вестники Судного дня - Брюс Федоров

– Так ты что, Влас, «капо»?

– Дурак, бери выше. Я вахман, охранник, да не простой, а старший. А капо я тебя сам могу сделать. Будешь присматривать за другими. Сообщать, если кто дурное замышляет. Ну там вредительство какое учиняет или в побег нацелился. Поработаешь так три-четыре месяца, заслужишь, а потом я тебя в барак для англичан и американцев порекомендую. Там у них другие, цивильные условия. Еда, а не дерьмо, что вы, босяки, хаваете. Душ есть, даже зубная паста, о сигаретах, шоколаде и других подачках от Международного Красного креста я даже не говорю. Одним словом, Европа. Ну что, согласен?

– Не смогу я, Влас, не по нутру мне это, – рука Веденина, всё ещё державшая недопитую кружку с самогоном, дрогнула.

– Так-так, я догадывался, что ты мне так ответить можешь. Вот, встретил земляка, посочувствовал. Дай, думаю, подмогну. А ты как был упрямым бараном, таким и остался. Нет, ты не идейный. Куда тебе? У тебя просто принципы. Ты хоть знаешь, в каком лагере ты находишься? Это Шталагерь 9. К нему местные французы за километр боятся подходить. А местечко, где мы обретаемся, знаешь, как именуется? «Ле Карьер». Карьеры значит. Вот потаскаешь камешки, тогда сразу поумнеешь, если живым останешься. Больше у тебя нет имени, а только номер на твоей левой груди – 508634. Запомни его и выучи, как отче наш. А теперь проваливай. Надоел ты мне.

Веденин встал и взялся за ручку входной двери.

– Эй, олух, подожди, – раздался грубый оклик Гунько. – Впредь на «Вы», слышишь, на «Вы» ко мне обращаться. Зови меня господин старший вахман или господин Гунько. Теперь я твой господин. Захочу, с потрохами съем. Иди думай. Сутки даю. Потом пеняй на себя.

Вернувшись в барак, Семён залез на свой верхний настил. Лег и, всё ещё тяжело дыша, стал шарить руками в тюфяке из всякого тряпья, стараясь нащупать свою заветную ржавую подкову. Найдя её, затих, надеясь, что сон быстро придёт к нему и унесёт прочь из затхлой реальности.

– Эй, хлопче, Семёне, – раздался справа голос соседа, доброго, участливого украинца Павло. – Бачу, тяжко тоби. Не журися. Зерно перемелится, мука будет. Накося, возьми грудку цукра /кусок сахара/. Я его надысь у кашевара надыбал. Зъиш. Полегчает.

– Спасибо, не надо, – невнятно откликнулся Веденин и, как лежал ничком вниз, так и продолжал лежать, не поворачивая головы.

«За что выпала мне такая злая доля? Там, в Одессе, абверовец, здесь полицай Гунько. Мало им гнобить тело, так они и душу забрать себе вознамерились. Не поддамся. Не могу, иначе я буду уже не я. О карьере говорил. Ладно. Поглядим. Авось выдюжу».

Почему так бывает? Одному все радости земной жизни сами плывут в руки, хотя, может быть, этот человек и не заслужил вовсе даже единого доброго слова. А другой, может быть, не хуже того, счастливого, а скорее всего статься, во многом лучше его, но нет такой муки, которой не доведётся испытать ему на белом свете, проклиная день своего рождения.

Не надо быть провидцем, чтобы догадаться, что утром на общем построении Семён Веденин был назначен в число работников в карьере. Вот оно, то злосчастное место, которого боялись все узники. Сто тридцать метров вниз по неровным вырубленным в скале каменным ступеням, пролет которых составлял не менее пятидесяти сантиметров.

По таким просто шагать сложно, а если в руках тяжеленая гранитная глыба весом двадцать пять-тридцать килограмм… За попытку подобрать для подъёма на верх осколок меньшего веса следовал незамедлительный окрик конвоира, сопровождаемый хлёстким ударом резиновой или деревянной дубинкой.

Один раз под рёбра, другой, опоясывающий, по животу, под грудину:

– Schneller, Du, ein fauliges Schwein /Быстрее, ты, ленивая свинья/!

На дне этой выдолбленной нечеловеческим трудом котловины мерцало очень синее маленькое озерцо, над которым возвышалась отвесная и очень гладкая скала, прозванная в местных тюремных кругах «скалой парашютистов».

– Почему такое странное название? – полюбопытствовал Веденин у своего случайного партнера, с которым вместе спускались на дно каменоломни.

– Всё просто, – нехотя откликнулся тот. – За полгода до нашего прибытия с вершины этой скалы эсэсовцы сбросили голландских парашютистов, которые десантировались на территорию Франции с британского самолета. Положили всех, пятнадцать человек.

Наиболее «привилегированная» часть заключённых ломами, кирками, кувалдами вырубала из скалы куски гранита. Иногда приходили подрывники, чтобы взорвать наиболее сложные для ручной работы монолитные части скального утёса. Остальные зэки, подхватив на руки гранитный осколок, встраивались в цепочку носильщиков и по-муравьиному поднимались со своей увесистой ношей наверх.

«Только бы не оступиться, не скатиться вниз», – прокручивалась в голове Семёна одна и та же мысль, ставшая для него внутренним приказом. Тяжелый каменный осколок давил своими рваными краями так, что груди было больно даже через ватную стёганую фуфайку. Согнутые в локтях руки затекли от напряжения и могли непроизвольно разомкнуться в любой момент, и тогда неуправляемый полуторапудовый валун понесётся вниз по каменной лестнице, подпрыгивая на уступах, калеча людей, ломая им кости ног, рук, пробивая головы.

Один, второй, десятый, сотни бесправных истощённых людей спускались и поднимались вверх. Не страшно, если в день погибнет несколько десятков человек. Инженеры организации Тодта всё рассчитали досконально – прибывающие и прибывающие с Восточного фронта эшелоны с советскими военнопленными должны были компенсировать любые потери.

«Ещё шаг, одной ногой, теперь другой, – отдавал сам себе команды Веденин. – Не смотреть по сторонам. Только наверх. Осталось всего-то пятьдесят метров». – Скрюченные пальцы уже не разгибались, а намертво впились в холодную шершавую поверхность камня. Прихваченные ранним мартовским ледком ступени были скользкими и грозили внезапно подвести людей. Обутые в грубые ботинки из искусственной кожи с деревянными подмётками ноги постоянно разъезжались вбок и надсадно дрожали в готовых подогнуться коленях.

Семён изо всех сил старался свести их вместе и больше всего опасался, как бы не поставить ступню на предательскую наледь. Тогда точно потеряет равновесие и свалится вместе со своим грузом.

Самыми чудесными моментами были те, когда, добравшись до среза каменоломни, он скидывал ненавистную обузу в общую кучу камней и возвращался, спускаясь вниз, и старался не оступиться, чтобы не толкнуть в спину впереди бредущего солагерника. Это были моменты отдыха. Двести шестьдесят ступеней вниз и двести шестьдесят вверх. Он уже потерял счёт времени. Рот был широко распахнут, нижняя челюсть отвисла, чтобы легкие смогли схватить как можно больше воздуха. Глаза отказывались различать происходящее. В голове, как при контузии, вновь проснулись весёлые звонкие колокольчики. Солнца нет, есть только наплывающие друг на друга оранжевые круги.

«Вот, впереди идущий поднялся ещё на две ступени, значит, и я смогу». На пределе сил, закусив рваные синие губы, наверх, только наверх. Это ведь когда-то должно закончиться.

Двести шестьдесят ступеней – двести шестьдесят возможностей расстаться с жизнью.

В июне тащившийся наверх перед Ведениным, пыхтящий от натуги собрат по несчастью оступился. Подвернулась нога, лопнул изношенный ботинок, оставили последние силы? Возможно, именно поэтому он должен был сорваться вниз, в пропасть, которая была сразу по правую руку, или покатиться вместе со своей каменной поклажей по лестнице, что было значительно хуже, так как грозило смертью и увечьями многим другим. Перехватив свою глыбу одной рукой, Веденин умудрился другой придержать за плечи падающего узника. Взглянув тому в лицо, он признал в нём Вартана, пехотинца-армянина из той партии военнопленных, в которой был и сам и которую доставил во Францию тюремный сухогруз. Этому человеку Семён тогда доверился, выслушивая бесхитростные повествования о его многострадальных злоключениях в первые дни войны и плена. И вот, теперь по воле случая они оказались вместе в одной рабочей команде. Всматриваясь в закатившиеся глаза Вартана, Веденин понимал, что тому до вершины не дойти. Отгулял человек свой положенный на земле срок. Простой в бездействии на лестнице дальше грозил нарушить установившийся ритм движения, что означало подрыв рабочего процесса. В таких случаях охрана действовала однозначно – расстрел на месте виновника события, а заодно и всех остальных, кого посчитает к этому причастным.

– Надо торопиться. Вон уже конвоиры засуетились, – краем глаза Семён видел, как один из надсмотрщиков стал торопливо спускаться сверху, на ходу расстёгивая пистолетную кобуру. – Вартан, встань за мной. Нужно наверх. Слышишь меня. Не упади. Только наверх.

Подхватив свободной рукой камень товарища, Веденин с трудом одолел первую ступень. Теперь он должен был затащить наверх груз в шестьдесят килограмм. Ещё один подъем. – «Ведь я могу». – Как драгоценные хрустальные вазы, прижимал Семён эти два уродливых куска гранитной скалы. Подошедший охранник со «спортивным» интересом наблюдал за сверхусилиями русского пленного. Сможет, не сможет? Свой пистолет он вложил обратно в кобуру и начал прихлопывать ладонью по бедру при каждом пройденном Ведениным подъёме.