Читаем без скачивания Подкарпатская Русь (сборник) - Анатолий Санжаровский

«Хороша бабуся, да эх нужна Богдашке Дуся!» – вспоминает, за чем сунулся в село.

Со старухой весело прощается за руку. Долго держит её сухонькую ручку в своей, держит на весу, как бы взвешивает.

– Ты ж, парубец, заходь когда… – в грусти роняет старушка. – Как по дому соскучишься.

– Нам соскучиться, бабушка, ничего не стоит… Ну, спасибо этому дому, пойдём к другому.

Богдан ещё какое-то время кружит по селу коршуном, высматривает в мягких, нежных сумерках свою удачу.

«Неужели весь первый вечер в Чистом куковать по-чистому? Без обжимашки? Неужели припухать на диете ангела? Пох-хоже… А есть же гор-р-рячее… ну гор-р-р-рячущее предложение! Да куда спрос запропастился? А ты говоришь – прогуляться!»

Богдан замечает, что уже совсем темно.

А какие по ночам знакомства? К кому подкатишься?

Не отваживаясь осложнять и без того натянутые отношения с дворнягами, сумрачно сверкавшими на него злыми глазами из-под калиток, Богдан даёт отставку своим угарным поискам.

– Киношки не будет! – вяло взяв под козырёк, с чувством докладывает седому бобику, лежал на возвышенке у вереи[86].

Пёс и ухом не повёл.

Богдан обиженно присвистнул:

– Даже барбос на меня ноль вниманья. А ты говоришь – прогуляться!

Заталкивая, утапливая в карманчике угол белого платочка, Богдан тоскливо озирается. Натыкается посоловелым взглядом на круг высоких белых огней, что подымались невдалеке над хатами в садах, и шатнулся к огням.

Он набрёл на ярко освещённую площадь.

Посреди площади томко благоухала круглая клумба. Цвели белые лилии, гвоздики, флоксы, хризантемы, левкои.

Близко к цветам подступали мраморные торжественные колонны дворца культуры.

Слышалось пение.

– Извините, – приподнял Богдан шляпу, обращаясь к цветам на клумбе. – Молчуны вы красивые. Но скучно с вами. Подамся-ка я к поющим Мальвам да Лилиям.

Его поразило просторное и богатое фойе с картинами сельчан из крестьянской жизни.

«Неужели в этой большой хате не сыщется хоть на один вечерок какая-нибудь завалящая медовушка с розовыми ямками на щеках и с фигуристым банкоматом? Всё б какое-никакое разовое приключение».

Крадучись, он на коготках боком втёрся в слегка приоткрытую великанистую дверь, что вела в пустой неохватный тёмный зал, тихо примостился в последнем ряду на краешек крайнего стула, как воробейка на колышке в плетне.

Из темноты ему удобно было наблюдать за спевкой на сцене.

Богдан сразу увидал Маричку, такую пригожую, что грех смотреть на неё сердитыми глазами, и подивился, подивился тому, что эта, по его мнению, слишком строгая дивчина ещё и поёт!

И в то же время чем дольше слушал, всё чаще ловил себя на том, что изо всех голосов выбирал именно её голос.

– Слышь, – вполголоса окликнул подсевшего Ивана, – а что за пропащая сила… пожилой такой… рядом с Марикой?

Иван насупился. Процедил сквозь зубы:

– Пристегни своё ботало… Выбирай выражения… Да знаешь ли ты, что этот старик – Верховный депутат от самой от Москвы?! Дважды Герой Труда! На Покрова памятник ему в Чистом открывают!

Богдан захлопал лохматыми белёсыми ресницами.

– То-то! – победно напирал Иван. – Это наш Дмитрий Дмитриевич Вернигора! Кукурузных дел орёл! Вовсе не случай, что Митрич и Маричка стоят рядом. Не только на сцене – в работе всегда рядом. Они звеньевые, в соседях их поля. Митрич – Маричкин наставник, первый помощник…

Заслышав знакомую мелодию «Вечера над Боржавою»[87], Иван выставил палец:

– О! Давай помолчим. Давай лучше послушаем про нашу Верховину.

– Який тихий вечгр ниш наближаетъся,Лишь Боржаеа на бистрит не егаеаетъсяТа пташки mi до безтями десъ мгж вгтамиРозсипаютъся тенями, наче кетами.Дана, дана, дана, дай…Розквгтай, наш рiдный край.Мы милуемся з тобою з высоты скалы,Як берiзочкы гурьбою схылом ген пiшлыIenpoMiHHi цвiтом бтым розсыпаютъся,Нiбы нам з тобою, мылый, посмiхаютъся.А внызу красуня рiчка загскрылася,Моебы сонця свiтла стрiчка там розлылася…Череднык корiв iз гаю до села веде1 в трембiту свою грае, аж луна iде!ВШер нiжно по облыччю ледъ лоскочетъся,Про красу спiватъ велычну серцю хочетъся.Впалы mini у долыну – вечорiетъся…Як чудово в цю хвылыну з любым мрiетъся[88]!

Песня-слеза цветком легла Богдану на душу.

Обмяклый, благодарный его взгляд медленно заскользил по лицам на сцене.

Богдан как-то привык, что в самодеятельности обычно одна зелёная холостёжь. А что ж тут, в» Кукурузоводе», за сборная солянка? Звеньевая и школьный учитель, пенсионерка и старшеклассница, главный агроном и тракторист… Что это за люди?

Мягко тронул Ивана за локоть и, приложив палец к губам, напомнил про Вернигору и Маричку. Иван согласно кивнул, помолчал, собираясь с мыслями, и, минуту спустя, Богдан разом слушал и новую песню, ясно зачем-то выделяя из всех голосов чистый Маричкин голос, уже который не мог спутать ни с каким другим, слушал и тихий рассказ Ивана.

– Вот Дмитрий Дмитриевич… Шестьдесят четыре. А поёт! А житуху какую проскочил?

В пору его молодости горько шутили в Чистом бедаки: «Захочешь в обед отдохнуть, ложись на своём поле посерединке, да не забудь ноги подвернуть: растянешься – панскую землю примнёшь».

Было время, называли эти места «краем, забытым Богом», называли «Африкой в центре Европы». Неподалеку от Чистого находится географический центр Европы.

За куском хлеба нужда снимала людей в чужие земли. Редко кто возвращался. Раз сорвался гореносец – будто ка– мень в воду.

Батрачили Маричкины родители.

Батрачил сам Вернигора.

Выращенный самими и собранный с арендованного уча– стка урожай той же кукурузы или картошки ссыпали в две кучки.

Первым выбирал свою долю хозяин.

Вернигоры на плечах вприбежку перетаскивали ему с поля его долю, только после могли забрать свою.

За работой и дети не знали детства.

Сначала Дмитро – мальчик пас свиней. Потом его резко повысили в должности. Стал пасти коров.

В семнадцать качнулся искать хлеба на стороне. Копал в карьере глину для кирпичного завода близ Праги. Тянул железную дорогу в Словакии. Водил коней в борозде в Моравии… Перебивался с хлеба на воду.

24 октября 1944 года Чистый Исток освободила совет– ская армия. Весь верховинский край вошёл в Украину.

Советская палица быстро согнала всех чистян в колхоз «За нове життя».

В заявлении под диктовку Вернигора писал:

«Я, Вернигора Дмитрий Дмитриевич, крестьянин села Чистый Исток, № 519, понял, что наилучшая жизнь для меня будет в коллективном хозяйстве. Добровольно прошу принять меня в коллективное хозяйство. Все обязанности буду выполнять так, как велит устав сельскохозяйственной артели. 26.1.48 г. Имущество: – (прочерк). Состав семьи: жена Иолана (взял бедной фамилии), один ребёнок шести лет».

Не напиши Вернигора это заявление, где б он был? И что с ним было бы?

Не верили крестьяне, что из колхоза будет толк.

Богатики заставляли детей ложиться под трактор, лишь бы не допустить трактор в поле. Мол, «трактор пашет глубоко и выпахивает мертвицу, а такая земля никогда родить не будет».

Но первый колхозный урожай был выше панского.

Паны и тут нашлись:

– Всё равно их Бог забыл. Это чёрт им дал!

С первой колхозной поры Вернигора ведёт звено.

Как-то нагрянул к Вернигоре Рокуэлл Кент[89].

Обмирая от восторга, целый день протолокся в звене на севе. И сказал:

– Роден говорил, что человек может быть счастливым лишь тогда, когда станет художником в душе. Вы стали таким человеком. Вы безгранично любите свою работу, землю. Я провёл тут самый радостный день в своей жизни.

Сколько помнила себя Маричка, столько и знала Вернигору.

Странного здесь ничего.

Ее отец, Егор Александрович, и Дмитрий Дмитриевич были неразлучные, как лист с травой, друзья. Дружили домами. Звеньевые. И уж как сошлись, так без разговоров про кукурузу не разойдутся.

«Знаете ли вы землю, где ветер пашет, а дождь сеет, где вместо колоса пшеницы растут высокие ели?»

Да, это Верховина. Русиния.

Постные, глинистые, каменистые склоны тут не щедры…

Однажды обходил Вернигора свой участок у Боржавы. Увидал толстый слой сизоватого ила.

«Ого, сколь награбила речушка добра у гор! Где лист, где палое дерево – отличное удобрение, чего так нам недостаёт. Как же раньше я не углядел этого ила?»

Стал мешать ил с навозом. Заметно подросли урожаи.

По урожаю Вернигора обходил Егора Александровича. Неудачу Егор Александрович переживал мучительно.