Читаем без скачивания Император Павел I - Геннадий Оболенский

Багратион, поднявшись на одну из вершин, обрушивается на неприятеля; в это время Массена наносит удар по корпусу Розенберга, пытаясь отрезать его и уничтожить. Упорное сражение закончилось отчаянной штыковой атакой. Французы не выдержали и отошли. В ночь на 24 сентября начался последний и самый трудный поход. Покрытый льдом и снегом перевал встретил их сильным ветром и дождем. Согреваясь дыханием и яростью, с нетерпением ожидали рассвета. Спускаясь, скользили, срывались и сходили с ума, но упорно лезли вперед и вперед, обессиленные от страданий и голода. Беспримерный Швейцарский поход подошел к концу. Русский солдат удивил весь мир своей стойкостью и мужеством! «Орлы русские облетели орлов римских!» — с гордостью говорил о них великий Суворов. Прославленный маршал Франции Массена с восхищением скажет: «Я отдал бы все свои победы за один Швейцарский поход Суворова».

В приветливом и уютном местечке Кур русские воины нашли тепло, пищу и заботу местных жителей.

«Армия северных варваров прошла пол-Европы и показала себя человечнее, дисциплинированнее и цивилизованнее наиболее дисциплинированных и цивилизованных европейских армий, не говоря о самоотверженности. В Муттене голодные русские ничего не тронули у обывателей, великий князь Константин на свои деньги скупил съестное для солдат. И Суворов был силен нравственными средствами военачальника более, чем стратегической и тактической механикой, влиянием на войска и волей», — писал В. О. Ключевский.

Только 20 октября в Петербурге узнали о благополучном исходе кампании. «Да спасет Вас господь Бог за спасение славы государя и русского войска, — писал Ростопчин Суворову, — до единого все награждены, унтер-офицеры все произведены в офицеры».

28 октября фельдмаршал Суворов производится в генералиссимусы российских войск: «Ставлю Вас на высшую ступень почестей, уверен, что возвожу на нее первого полководца нашего и всех веков», — писал ему Павел I.

Русская армия получает приказ вернуться на родину. На вопрос Ростопчина, что подумают об этом союзники, император ответил: «Когда придет официальная нота о требованиях двора венского, то отвечать, что это есть галиматья и бред».

Столица готовилась к грандиозной встрече великого полководца. Был разработан ритуал, подготовлены эскизы праздничных иллюминаций, над прижизненным памятником полководцу самозабвенно работал известный скульптор Козловский. Суворову уже сообщили, что торжественная встреча начнется с самой Нарвы, что двадцать тысяч гвардейцев, построенных в две шеренги лицом к лицу, будут приветствовать генералиссимуса до самой Дворцовой площади, где император встретит его под гром орудийного салюта и торжественно проводит в Таврический дворец, отведенный ему под резиденцию. Затем состоится торжественный прием в присутствии членов Сената и Синода, после которого будет праздничный обед. Вечером этот знаменательный день будет отмечен народными гуляниями, фейерверком и великолепным балом. Нетерпеливый, порывистый Павел по нескольку раз в день интересовался местонахождением полководца, выехавшего из Праги. Но по дороге домой Суворов тяжело заболел и остановился в Кракове. Подлечившись и отдохнув, больной Суворов с трудом добрался до родного Кобрина: «Двенадцать суток не ем, а последние шесть ничего без лекаря. Сухопутье меня качало больше, нежели море, — писал он Ростопчину. — Я спешил из Кракова сюда, чтоб быть на своей стороне, в обмороке, уже не на стуле, а на целом ложе». Давали о себе знать и старые раны, но Суворов мужественно борется с болезнями и надеется на скорое выздоровление.

Французский историк А. Сорель назвал его «Талейраном, Фуше, Бернадотом в одном лице». Карьера рижского губернатора фон Палена неожиданно пошла в гору после его отставки в 1798 году за «чрезмерно горячую встречу» Платона Зубова. 55-летний Петр Алексеевич назначается военным губернатором столицы и становится министром полиции. Он пользуется полным доверием и благосклонностью императора. Веселый, находчивый, хладнокровный, этот мастер интриг хорошо изучил характер Павла и часто пользовался его доверчивостью, восторженностью и подозрительностью в своих целях.

Нам трудно судить, чем руководствовался этот прибалтийский немец, затевая интригу против Суворова, но она становится причиной отмены всех торжеств. Возможно, это была зависть и неприязнь к русскому, а может быть, желание вызвать недовольство современников и потомков действиями Павла, против которого уже плелся заговор. Но однажды фон Пален обратился к императору с вопросом: «Ваше величество, не прикажете ли вы, чтобы при встрече с Суворовым на улицах все, не исключая дам, выходили из экипажа для его приветствия, как это делается для особы государя?» — «Как же иначе, сударь, — быстро ответил Павел и продолжал: — Я сам, как встречу князя, выйду из кареты». Тогда Пален начал с другого конца: «Ваше величество, наш славный полководец, как видно, не очень-то торопится припасть к ногам обожаемого монарха?» Павел подбежал к долговязому генерал-губернатору и впился в него глазами: «Но ведь он сильно занемог! Брось упражняться в подлости, Суворова я тебе не дам!» — скороговоркой выпалил он и быстро подошел к столу.

Но вероломному Палену удалось-таки нащупать слабое место государя. Спустя несколько дней, при очередном докладе, он вдруг замялся, и Павел это заметил. «Мне кажется, вы чем-то озабочены?» — спросил он Палена. Последовал тщательно подготовленный ответ: «Страшусь, ваше величество, сумею ли оправдать ваше доверие в день приезда и пребывания Суворова». — «А почему нет?» — последовал вопрос. «Уж слишком велика особа и велики указанные почести. Справлюсь ли? Вы сами, ваше величество, будете встречать Суворова?» — добавил Пален, как бы раздумывая. «А как же?» — с недоумением спросил Павел. «И ему при вас гвардия будет отдавать почести?» — «Конечно, ведь так мной приказано». — «И он поедет в Зимний дворец при колокольном звоне?» — «Так». — «И здесь на молебне ему будет провозглашено многолетие, а за обедом будут провозглашать тост за его здоровье в вашем присутствии?» — «Конечно, ведь он же российских войск генералиссимус и победоносец, князь Италийский». — «И за обедом будет викториальная пальба?» — «Конечно». — «А вечером во всем городе будет иллюминация и на Неве фейерверк?» — «Верно». — «Но это же очень опасно, ваше величество!» — «Отчего? — повысил голос Павел, — отвечай немедля!» — «Да как же, — ответил тот как можно простодушней, — будет жить в Зимнем дворце со всеми почестями, приличествующими высочайшим особам; войска и караулы будут отдавать ему честь в присутствии вашего величества, он станет принимать во дворце генералов и вельмож». — «Ну и что же?» — не сдавался Павел. «А то, ваше величество, что он, если захочет, поведет полки, куда прикажет — на учение, маневры или еще куда», — смешавшись, добавил Пален. Наступило долгое молчание. «Пожалуй, ты прав, генералиссимус при царствующей особе может быть опасен», — все еще раздумывая, заметил Павел. Возможно, он вспомнил, как много лет назад за обеденным столом, одетый в мундирчик генерал-адмирала, звание которого носил с восьми лет, он, трогая тройной ряд золотого шитья, заметил: «Ну ежели кто будет генералиссимус, так где же ему вышивать еще мундир свой — швов не осталось!» И граф Захар Григорьевич Чернышев на это ответил: «Генералиссимуса быть не должно, потому что государь отдает свое войско в руки другого. А армия — это такая узда, которую всегда в своем кулаке держать надобно!»

Через несколько дней было объявлено об отмене торжеств, посвященных Суворову. Подозрительность и страх взяли верх над благоразумием!

Потомство мое, прошу брать мой пример: …до издыхания быть верным отечеству.

20 апреля в десять часов вечера дорожный возок остановился на Крюковом канале. Больного полководца встречали только близкие. Сразу же по прибытии он слег в постель, у него начиналась гангрена. Суворов часто впадает в беспамятство, но не верит, что это конец. Его посещают Багратион, Ростопчин и по поручению Павла Кутайсов. 6 мая во втором часу пополудни великий полководец скончался. Пять суток толпы народа прощались с героем. Пробиться через толпу, забившую прилегающие к дому улицы, было невозможно. «Не помню с кем, помнится, с батюшкой, — писал современник, — поехал я в карете, чтобы проститься с покойным, но мы не могли добраться до его дома. Все улицы были загромождены экипажами и народом. Не правительство, а Россия оплакивала Суворова».

Официальный Петербург хранил молчание. Военное ведомство даже не исключило его из списков, боясь лишний раз напомнить Павлу о Суворове.

12 мая столица провожала великого полководца в последний путь. Шесть лошадей, покрытых черным сукном, медленно везли погребальную колесницу, сопровождаемую тремя батальонами войск и двенадцатью орудиями. Впереди процессии шла длинная колонна офицеров, которые несли многочисленные награды генералиссимуса. Гвардия в похоронах не участвовала «по причине усталости» после парада.