Читаем без скачивания Высоцкий - Владимир Новиков

А сам Высоцкий именно к такому Гамлету шел с того момента, когда начал писать песни. Не грамотей, набравшийся в Витенберге передовых идей и брезгующий реальной политикой, не безвольный мудрец, а творческая личность, живущая по законам своего таланта.

Так что есть у режиссера и актера общий стратегический интерес, однако – до определенных пределов. Для Любимова поэзия – это однонаправленная прямая. Для Высоцкого поэзия – это столкновение двух точек зрения, с полным пониманием обеих, а в итоге выход к единой истине.

Совсем не случайно Любимов подсократил вынесенное в эпиграф к спектаклю стихотворение Пастернака, исключив третью строфу:

Я люблю твой замысел упрямыйИ играть согласен эту роль.Но сейчас идет другая драма,И на этот раз меня уволь.

Это как раз о том, что происходит за пределами сцены. Подчиняясь упрямому замыслу Любимова, Высоцкий должен забыть свою «другую драму». Спектаклю нужен только его темперамент, зашкаливающий все градусники, нужна его духовная вертикаль. А то, что он еще столько всего видит и чувствует по житейской горизонтали, – это остается невостребованным.

Вознесенский хочет вставить в «Антимиры» одно новое стихотворение (спектакль все время обновляется, из запрещенных «Лиц» кое-что туда перешло). Вещь показалась удивительно близкой, только дочитал – мелодия мгновенно возникла. Называется «Песня акына», но, конечно, для отвода глаз. Стихи об одиночестве художника:

Не славы и не коровы,не шаткой короны земной –пошли мне, Господь, второго, –чтоб вытянул петь со мной!Чтоб было с кем пасоваться,аукаться через степь,для сердца, не для оваций,на два голоса спеть!

Ну, это все понятно, а потом вдруг такой страшный поворот:

И пусть мой напарник певчий,забыв, что мы сила вдвоем,меня, побледнев от соперничества,прирежет за общим столом.Прости ему. Он до гробаодиночеством окружен.Пошли ему, Бог, второго –такого, как я и он.

Что ж получается, дружба – химера? Бабская ревность и зависть в творческих людях непреодолима, как врожденный недуг? Об этом, наверное, надо спрашивать не Вознесенского и не Высоцкого, а Того, к Кому эта песня обращена.

Поэты, как и актеры, всегда друг к другу относятся с внутренней настороженностью. Радует ли Вознесенского, что на таганской сцене скоро появится «второй» – Евтушенко с его американскими стихами? А еще большая неприязнь окружает поэтов снаружи. Власть их обзывает антисоветчиками, а интеллигентная публика обвиняет в том, что они этой власти продались. Некоторые совершенно серьезно заявляют, что порядочный поэт должен погибнуть – и чем раньше, тем лучше. Хороший тон – в двадцать шесть лет, как Лермонтов, а уж крайний срок – в тридцать семь, как Пушкин. Вознесенскому и Евтушенко скоро стукнет по тридцать восемь, а они до сих пор живы – просто неприлично!

Наслушавшись таких разговоров и подсобрав кое-какую занимательную хронологию, Высоцкий пишет песню «О фатальных датах и цифрах», посвящая ее своим друзьям-поэтам. Не уточняя, кого именно имеет в виду, – может быть, и себя в том числе. Начинается песня многозначительно и проникновенно: «Кто кончил жизнь трагически, тот – истинный поэт…» Вроде бы и возражений тут быть не может, да еще статистика убедительная: лермонтовские двадцать шесть лет, двадцать шестое декабря – самоубийство Есенина, Христос с его числом 33 к поэтам подключается, ну и высшая точка:

С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, –Вот и сейчас – как холодом подуло:Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэльИ Маяковский лег виском на дуло.

А что же нынешние?

Дуэль не состоялась или – перенесена,А в 33 распяли, но – не сильно,А в 37 – не кровь, да что там кровь! – и сединаИспачкала виски не так обильно.

И после всего этого – финал совершенно неожиданный:

Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, –Томитесь, как наложницы в гареме!Срок жизни увеличился – и, может быть, концыПоэтов отодвинулись на время!Да, правда, шея длинная – приманка для петли,А грудь – мишень для стрел, – но не спешите:Ушедшие не датами бессмертье обрели –Так что живых не слишком торопите!

Без трагедии нет большого поэта, но не надо эту трагедию ему старательно организовывать, не надо злорадствовать и каркать. Неприятностей у нас и так хватает, и смерть всегда где-то рядышком и наготове.

Двадцать второго мая во время репетиции «Гамлета» падает полуторатонная конструкция диаметром в двенадцать метров. Двадцать человек было на сцене – всех накрывает занавесом – как саваном. «Кого убило?» – спрашивает Любимов в микрофон. Ушибло Семенова, ранения получили Насонов и Иванов, играющий Лаэрта. Репетировались похороны Офелии, и ее гроб спас ситуацию – принял на себя удар балки и переломился. Да, всех нас когда-нибудь кто-то задавит – как в песне поется. Намеченная на июнь премьера в очередной раз откладывается, как запуск космического корабля, – «в связи с доработкой конструкции».

А в июле Высоцкий попадает в серьезную аварию. Недолго довелось поездить на «Жигулях», купленных для него в марте отцом. Живым все же остался, а Вознесенский потом откликается на это событие эффектным стихотворением – «Реквием оптимистический»:

Гремите, оркестры,Козыри – крести.Высоцкий воскресе,Воистину воскресе!

Собирается напечатать это в своей новой книжке, а перед этим – в журнале «Дружба народов», заменив, правда, имя героя на «Владимира Семенова», но читатель, дескать, поймет, о ком речь. Поймет-то поймет, но сколько же еще слово «Высоцкий» будет оставаться непечатным?

Присоветовал художник Боря Диодоров попробовать силы в детской литературе: у тебя есть юмор, разговорная интонация – давай! И хоть это не был заказ в строгом официальном смысле – Высоцкий загорелся. Сюжет сочинялся на ходу, между делами разными, а как сел за стол – так и понеслась поэма. Заголовок заводной придумал: «Вступительное слово про Витьку Кораблева и друга закадычного Ваню Дыховичного». Второго персонажа назвал в честь своего коллеги по театру и сделал его интеллигентным книголюбом-гуманитарием, а первого – технарем и спортсменом. В общем, они положительно влияют друг на друга, мастерят космический корабль и отправляются в межпланетное путешествие. В издательстве «Детская литература» взяли посмотреть, а через некоторое время сообщают, что рукопись не одобрил один очень крупный детский классик: не хватает, сказал, художественности. Есть еще и такое неофициальное мнение, что детские книжки – это кормушка для определенного писательского круга, своего рода мафия, которая всех чужаков с порога отвергает.